И пели птицы... - Себастьян Фолкс

День проходил в судорожном ожидании. После полудня Стивен заснул — куда крепче, чем ожидал, — в номере маленького отеля. А вечером переоделся в чистое и отправился на встречу с Жанной. Подходя к бару, он обнаружил, что и в свежей его рубашке, как в прежней, копошатся вши.

Жанна вошла в бар через пару минут после того, как пробило девять. Стивен опустил на стол бокал с вином, встал. Отодвинул для нее стул. Обычные формальности — предложение вина, вопрос о самочувствии — давались ему с трудом, он вглядывался в лицо Жанны, пытаясь понять, какую новость та принесла.

— Так вы поговорили с Изабель?

— Да, поговорила. — От вина Жанна отказалась, но за столик присела, положив на него ладони. — Она удивилась, узнав, что вы в Амьене. И еще сильнее удивилась, услышав, что вы хотите с ней встретиться. Ответ она дала только вечером. Ей было очень трудно принять решение, месье, — по причине, которую вы скоро увидите. Но в конце концов она согласилась. Я отведу вас в наш дом.

Стивен кивнул:

— Хорошо. Не будем засиживаться здесь.

Он был совершенно спокоен, — как будто его ожидало рутинное дело, что-нибудь вроде обхода окопов.

— Да. — Жанна встала. — Пойдемте, это близко.

Они молча шли по темным улицам. Стивен чувствовал, что Жанне не хочется отвечать на его вопросы; она добросовестно выполняла свою миссию, в разумности которой явно сомневалась.

Вскоре они дошли до синей входной двери с латунной ручкой. Жанна взглянула на Стивена, темные глаза ее, затененные шарфом, которым была обмотана голова, блеснули.

— Дальнейшее зависит от вас, месье, — сказала она. — Будьте спокойным и сильным. Не расстраивайте Изабель. И не расстраивайтесь сами.

Мягкость ее тронула Стивена. Он кивнул, соглашаясь. Они вошли в дом.

В скромной прихожей горел тусклый свет, озарявший столик с вазой маргариток и зеркало в позолоченной раме над ними. Жанна поднялась наверх, Стивен за ней. Они прошли по короткому коридору, упиравшемуся в закрытую дверь, и остановились.

— Будьте добры, подождите здесь, — сказала Жанна и постучала. Стивен услышал ответивший ей изнутри голос. Жанна вошла в комнату. Послышался скрип передвигаемых кресел, негромкие голоса. Он огляделся — картины по обе стороны двери, окрашенные светлой клеевой краской стены.

Снова появилась Жанна.

— Все в порядке, месье. Входите.

Она ободряюще коснулась его руки и ушла по коридору.

У Стивена вдруг пересохло во рту. И горло перехватило так, что не сглотнуть. Он положил ладонь на дверь, толкнул ее. В комнате было темно. Горела лишь одна лампа на тумбочке у стены, да и ту накрывал плотный абажур. В дальнем конце комнаты стоял круглый столик из тех, за какими играют в карты. За столиком сидела Изабель.

Стивен вступил в комнату. Вот это и есть страх, думал он: тот, что заставляет солдат прятаться в снарядных воронках или стреляться.

— Изабель.

— Стивен. Как приятно видеть тебя.

Тихий голос ее был все тем же, какой звучал когда-то в гостиной в ответ на пошлые приставания Берара; сейчас он пронзил Стивену каждый нерв.

Стивен подошел к столику, чтобы получше рассмотреть ее. Рыжевато-каштановые волосы, широко посаженные глаза, кожа — различить ее при таком освещении было трудно, но она все еще была той кожей, в изменчивых складках и красках которой он читал ритм внутренней жизни Изабель.

Впрочем, было и кое-что новое. Левую сторону ее лица обезобразил длинный извилистый шрам, который начинался от уха, шел вдоль челюсти, а затем, искажая ее естественные очертания, спускался к шее и исчезал под высоким воротом платья. Стивен понял, что тело Изабель было изуродовано. Рану залечили, ухо удалось восстановить. Однако измененная линия челюсти осталась напоминанием о полученном Изабель ударе, и, хоть края раны срослись, с первого взгляда было ясно, какой мощной силы был этот удар. Левая сторона тела Изабель прижималась к спинке кресла с какой-то неловкостью, — так, точно отчасти утратила подвижность.

Она проследила за движением его взгляда.

— Меня ранило осколком снаряда. Я думала, Жанна тебе рассказала. Сначала пострадал дом на бульваре дю Канж, потом тот, в который мы переехали, — на рю де Комартен. Нам не везло.

Стивен не мог произнести ни слова. Что-то сдавило ему горло. Он поднял правую руку ладонью к Изабель. Этот жест должен был показать, как он рад тому, что Изабель осталась в живых, сказать, что ему случалось видеть и гораздо худшее и что он сочувствует ей. Он хотел сказать многое, однако не сказал ничего.

Изабель, по-видимому, подготовилась к встрече намного лучше Стивена.

— Ты замечательно выглядишь, меня это радует, — спокойно продолжала она. — Поседел немного, верно?

Она улыбнулась.

— Спасибо уже и за то, что ты выжил в этой ужасной войне.

Стивен скрипнул зубами, отвернулся от нее, сжав кулаки. Он покачивал головой из стороны в сторону, однако голос не возвращался к нему. Ощущение собственного физического бессилия оказалось для него неожиданностью.

А Изабель продолжала говорить, хоть в голосе ее и появилась дрожь:

— Хорошо, что ты захотел повидаться со мной. Мне очень приятно, что ты пришел. А шрам мой пусть тебя не беспокоит. Я понимаю, он безобразен, но мне совсем не больно.

Слова Изабель, в которых уже проступил испуг, текли и текли, обращенные к спине Стивена. И он понемногу начал справляться с бушевавшими в нем чувствами. Звучание ее голоса помогало ему. Он собрал, словно в кулак, все силы своей души и в конце концов совладал с собой.

С облегчением, даже с гордостью он услышал, повернувшись к Изабель, свой голос. Подобно ей, Стивен произносил простые, ничего не значащие слова:

— Мне посчастливилось столкнуться с твоей сестрой. Она очень добра.

Он сел напротив Изабель за стол, склонился к ней, заглянул в глаза.

— Я на время лишился дара речи. Прости. Ты могла счесть это грубостью.

Изабель протянула ему правую руку. Стивен сжал ее ладонь своими, подержал немного и отпустил. Что может произойти, если он будет и дальше удерживать ее, Стивен не знал. Он не доверял себе.

— Изабель, — сказал он, — ничего, если я выпью воды?

Она улыбнулась:

— Милый Стивен. На столе — вон там, в углу — стоит кувшин. Налей себе сам. И, если хочешь, выпей немного английского виски. Жанна сегодня специально сходила за ним.

— Спасибо.

Он встал, подошел к столу. Выпил стакан воды, налил в него виски. Рука его подрагивала, но, повернувшись к Изабель, он заставил себя улыбнуться.

— Тебе удалось уцелеть, — сказала она.

— Да, удалось. — Он вытащил из кармана гимнастерки металлический портсигар, достал сигарету. — Война продлится еще год, а может, и дольше. Я почти не помню, как жил до нее. Мы, уцелевшие, не думаем об этом.

Он рассказал ей о двух своих ранениях, о том, как оправлялся после каждого. Разговор их представлялся Стивену совершенно бесстрастным, и его это радовало.

Изабель сказала:

— Надеюсь, мой вид не приводит тебя в ужас. В сущности, мне повезло — в сравнении с другими.

— Нет, не приводит. Ты не знаешь, чего я успел наглядеться. Не стану тебе про это рассказывать.

Он вспомнил виденного им однажды солдата, лицо которого разворотила пуля, обычная винтовочная пуля. Получился аккуратный треугольник с вершиной в центре лба и углами на нижней челюсти. Половина одного глаза уцелела, но больше от лица ничего не осталось, если не считать нескольких перекошенных под нелепым углом зубов, — все прочее было вывернуто наизнанку. Сознания солдат не утратил, слух сохранил и потому выполнял указания, которые получал от врача. По сравнению с этим рана Изабель выглядела сущим пустяком.

Впрочем, Стивен солгал. Он испытывал ужас. Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел: кожа на левом виске Изабель растянута так, что форма ее левого глаза слегка изменилась. Однако пугала его не жестокость ее ранения, но ощущение огромной близости к ней. Ведь именно ее кожа и кровь когда-то открыли ему такие вещи, до которых не добраться никаким осколкам.

Постепенно им удалось достигнуть определенного взаимопонимания, и Изабель решилась рассказать ему о случившемся с ней. О совместной их жизни, о местах, в которых они побывали, даже о Сен-Реми она упомянула лишь мимоходом.

— Так, я вернулась в Руан, в родительский дом. Я словно опять обратилась в ребенка, но без невинности, без ощущения больших, открытых передо мной возможностей. Конечно, приняв меня, родители поступили по-доброму, однако мое падение ощущалось мной как тюремная клетка. Представляешь? Меня словно вернули назад, наказав за плохое поведение, и потребовали, чтобы я все начала сначала.

Вскоре отец стал поговаривать о моем возвращении в Амьен. Сначала я не принимала эти разговоры всерьез. Думала, что Азер и видеть меня не захочет — не говоря уж о скандале, который вызовет мое появление в городе. Однако отец оказался ловким дипломатом. Он взялся за это дело так же, как когда-то за устройство моего брака. Пригласил Лизетту и Грегуара повидаться со мной. Увидев их, я расплакалась от счастья. Лизетта выросла, превратилась в юную женщину. Ей мое возвращение было не нужно, однако она проявила доброту, хоть легко могла бы обойтись и без нее. А вот Грегуар умолял меня вернуться. Они почти уговорили меня. Я не могла поверить, что они способны простить мне то, что я сделала с их отцом. Но они просто сказали, что все забыто. Думаю, потеряв одну мать, они были готовы на все, чтобы не лишиться другой. И простили меня. Простили, потому что любили — даже такой, какой я стала.