Полет на спине дракона - Олег Широкий

Бату и Боэмунд. 1237 год

Наконец появился Бамут, живой. Это обрадовало. После этого Бату нашёл в себе силы обрадоваться и из-за Рязани. Отдохнуть и насладиться победой было просто необходимо.

   — Садись, Бамут, буду бояться.

   — Чего?

   — Того, чего не случилось. Иной купец разглядывает товары, а я умершие страхи: как-никак — они моя добыча. Эх, Бамут, я бы заполнил ими все сундуки, чтобы чахнуть над ними, как купец над шкурками собольими. Да вот беда: много соболей пока ещё скачет по веткам ближайшего будущего.

   — И всё-таки я не понимаю...

   — Тем хуже, анда Бамут, тем хуже. Каких стрел мы недосчитались в животе из-за того, что вовремя залегли за холмик?

   — Я не умею себя хвалить...

   — Похвала через отрицание похвалы? Надо запомнить. Ну, хорошо, я сам начну, а ты подпевай моему юролу. — И джихангир стал вожделенно загибать пальцы: — Если бы князь Юрий не вывел свои войска из лесу, как дичь под облаву, а? Ну, помогай мне, — с шутливой капризностью затянул Бату.

   — ...сделал бы всё по уму, то имея... — подхватил Боэмунд с нарочитой неохотой.

   — ...вышколенные дружины пронского, ижеславского, муромского князей, — расплылся джихангир, как кот, стащивший мясо, — да ещё прибавить к этому собственное войско, да, сверх того, засеки, знание здешних мест и вылетающие из-под лапника стрелы охотников, пришедших с лесных заимок... — джихангир в блаженном бессилии откинулся на шёлковую подушку, — то нас бы слопали красные мангусы уже сейчас, под Рязанью. Стой, стой... Сундук для мёртвых страхов ещё полупустой. Продолжаем бояться...

   — Изволь, повелитель. Чего-чего, а запугивать — я всегда готов. Если бы каждый князь запёрся в своём городе...

   — ...эти деревянные берлоги мы бы, конечно, взяли. Однако, теряя в каждой по перу, наш коршун превратился бы в ощипанного петуха, которого только вот в такой плов, — отчеканил Бату, отправляя в рот горсть пряного риса. — Хорошо боимся, с чувством... Надо ещё что-нибудь придумать...

   — А вот такое если: эти рязанские герои наверняка упрямились бы до конца, до применения таранов, после чего...

   — Пришлось бы вырезать всех подряд, от старухи до орущего комка.

   — Ещё? — вошёл во вкус Боэмунд.

   — Я уже и сам. Если бы ты навёл урусутов на наши тумены, а не на тумены Гуюка, он бы не был потрёпан. Значит, Рязань пришлось бы скормить его голодным войскам, а не нашим...

Про такое Боэмунд не подумал. Бату, видя его растерянность, охотно пояснил:

   — Он имел на это право как старший сын Великого Кагана: разве не знаешь? Первый лакомый кусочек ему, а уж остальным, когда он насытится. Я использовал его собственный яд против него же самого, — хмелея, похвастался Бату со вкусным злорадством. Эту смешную детскую гордость он позволял себе только при Боэмунде.

   — Это как?

   — Просто приказал брать Рязань. Гуюк тут же начал шипеть, как щитомордник на тропинке, что я желаю его ослабить, что я вечно укрываюсь за спинами его воинов.

   — Ты укрываешься за его спиной? Ты? — Боэмунд уже достаточно опьянел, чтобы даже удивиться.

   — Он, кажется, даже не понял, что Рязань после той резни голая, как девка, брошенная в постель, — поднимай и бери. Стал кричать про потери в тумене, дурак, закапризничал.

   — Тебе же того и надо было, — подытожил Боэмунд.

Но «сундук мёртвых страхов» был, похоже, не заполнен:

   — У Гуюка ещё те волкодавы, все джурдженьские поля копытами перемесили, все сартаульские пески поворошили. Тумен родственничка взял бы Рязань ещё ретивее, чем мы, не особо при этом заметив защитников. Вся взятая на Эльджидаев меч олджа-добыча до шёлковой нитки досталась бы ему, а такое бы значило, что не миновать мне недовольства среди своих мангутов, и особенно джурдженей. Уж в который раз я их, бедных, голыми обещаниями кормлю.

   — Вот теперь, кажется, всё перечислили...

   — Нет, остался хвостик. — Глаза Бату устало заморгали. — На курилтае замышлялось как? Силы Гуюка и Бури приданы мне в помощь, а это очень выгодная для них вещь. Захотят лезть вперёд — я обязан пустить. Не захотят — не больно-то и заставишь...

   — Ну и что?

   — А вот что, друг Бамут. Рязань-то мы взяли, а это самый лакомый кусок. Гуюк его из-за гонора меж пальцев упустил. Но теперь-то я просто обязан дать ему повоевать, а то бы нам пришлось...

   — Вот уж нет, повелитель, это ты перечисляешь не мёртвые страхи — живые выгоды...

   — Если бы мы упустили даже мелкую песчинку, чаша весов качнулась бы в сторону Гуюка, — ухмыльнулся Бату и добавил, помрачнев: — А единожды качнувшись, уж не вернулась бы обратно.

Однако всего этого не случилось. Каждый шаг усиливал Бату. Дёрнув натянутый аркан за кончик, натянешь и петлю.

Потом пришло время разбираться с теми страхами, которые ещё скачут по ветвям.

   — Коломна — земли князя Романа. Ну и семейка у них! Воз бы тянули, так он бы и с места не сдвинулся, — пояснял Боэмунд, — один в Чернигов норовит, другой — к суздальцам. Роман — к суздальцам.

   — Разного желают?

   — Скорее от разного шарахаются. Рязанский воз из тех возов, на котором не догнать, а убежать норовят. А Роман, что Роман? Ежели Гюрга Суздальский вновь захочет рязанскую землю покарать, он с Коломны начнёт — иначе никак.

   — Плох тот конь, которого в бой приглашает плеть, — задумался джихангир, — а какие там силы?

   — Владимирский великий князь прислал под Коломну сына с войском, — перечислил Боэмунд. — Туда же собрались остатки разгромленных нами под Пронском рязанцев, муромцев, ижеславцев. — Увидев, что Бату слегка помрачнел, Боэмунд закончил мягче: — Вести, понимаю, невесёлые, но всё же этих войск, несмотря на владимирскую помощь, куда меньше, чем было под Пронском.

   — Долго же раскачивался ульдемирский коназ. Что ж он раньше-то рязанцам не помог?

   — А зачем ему рязанцам помогать? Вот скажешь тоже. Они подданные неспокойные. Чуть сильнеют, враз на Чернигов засматриваться начинают. Чем они слабее, тем легче их в узде держать. Рязанцы в этой войне и нас слабее делали, и сами ослабли. Так что пока мы Георгию Всеволодовичу только помогаем... особенно если на этом и остановились бы...

   — Но...

   — Но в том-то и дело: ему известно — не остановимся. Он приютил булгарских беженцев... Тут и угорские проповедники паслись, так он через них передал уграм предупреждение, что мы собираемся добраться и туда.

   — Какое ему дело до угров?

   — Не до угров — до Папы Римского дело. После падения Константинополя, столицы мелькитской, латины Юрия охмуряют, чтобы тот в их веру перешёл со всем народом. А тот не хочет. Проповедников папских прогнал, да, видать, сам же и перепугался — вот и ластится. Может, думал, придётся помощи у них против нас просить?

Бату задумался:

   — Раньше нужно было просить. Опомнился. Ну да ладно, после с ним разберёмся. Расскажи-ка поточнее про Коломну.

   — Коломна — для суздальцев особый, последний заслон. Тут уж, хочешь не хочешь, а шевелиться надо На своей земле Георгий воевать боится — уж больно его ненавидят, а Коломна с одного боку — город рязанский, с другого — стеной за Владимир стоит. Хитро устроился здешний князь. И суздальцы его ублажают, чтоб, в случае чего, было на кого опереться, если непокорное Рязанское княжество к Чернигову качнётся, а с другого боку — и рязанцы на Коломну не давят. Знают, случись чего, она всегда к суздальцам переметнётся. Попробуй тронь. Отчего, думаешь, Юрий Игоревич коломенские дружины с собой под Пронск не забрал? Да оттого, что не посмел. Он Романа давно только просить может. Не приказывать!

   — Ну что ж, всё, что ты рассказал, можно обернуть нам на пользу, — рассудил Бату. — Гуюк сетовал, что его обделили добычей, так пусть примет на себя первый удар. Отдадим ему Коломну на зуб: теперь его очередь. Кераиты Эльджидая вполне с этим справятся, пусть он потешится. — Круглое лицо Бату светилось довольством. — Как ты думаешь, Бамут, пошли урусутам впрок уроки прошлые или они опять выведут войско на равнину?

   — Думаю, что выведут, повелитель, — улыбнулся Боэмунд. — Стены хороши, если уверен, что они прикроют, так ли? Суздальцы — народ самоуверенный, к победам привыкший, а рязанцев побили, так это для них не назидание: подумаешь, рязанцы. Суздальские удальцы хотят победы и добычи. А со стен смолу сливать — какая добыча?

   — То-то коназ Юрий не воеводу — сына родного прислал на убой. Стало быть, уверен?

   — Самоуверенность глупца — предмет зависти мудрого. Может, оно и так, а может... — задумался соглядатай, — просто прикрывается за сыновней спиной. Ежели правда то, что я про Юрия слышал, так с него станется и сыном пожертвовать, ежели надо. Ну, хотя бы для того, чтоб дружине показать: глядите мол, я в вас верю — родного сына не жалко.