Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

Собственно, это и решило исход дела. Ромм, боясь утратить свой единственный источник существования, подчинился скрепя сердце. Он сказал Попо, глядя в сторону:

— Мон шер ами, обстоятельства вынуждают нас покинуть Париж.

— О, мсье Шарль! — в ужасе воскликнул воспитанник. — Вы сдаетесь без боя?

— Ну, уж нет! — И глаза француза вновь воспламенились. — Я всего лишь отступаю на время. Мы договорились с мсье Новосильцевым, что продолжу наши с вами штудии до конца года — то есть до окончания срока моего договора с мсье Строгановым. Мы поедем теперь в Овернь, снимем домик в деревне, вдалеке от полемик и битв, и закончим курс нашего учения. В декабре вы отправитесь в Санкт-Петербург, я ж нырну опять в гущу революции.

— Вы меня убиваете своими словами, — горестно вздохнул молодой барон. — Как же я смогу без Парижа, без вас и без Теруаж? Точно по живому разрезали…

Гувернер ласково похлопал его по руке:

— Ничего, мужайтесь, мой юный единомышленник. Стало быть, у вас такая планида: напитавшись идеями нашей борьбы, привезти их в Россию и продолжить схватку за справедливость у себя на Родине.

Помолчав, Попо согласился:

— Да, возможно, что вы и правы. Революции должны вспыхнуть по всей Европе. Дело наше будет продолжено.

— Вот и превосходно.

Глава третья

К Петербургу подъезжали в сильную метель, на caнях, специально присланных за ними Строгановым-старшим в Ревель. Путешественники ждали своего появления в российской столице каждый по-разному: Новосильцев — с чувством выполненного долга, Воронихин — с жаждой воплотить полученные знания в жизнь, а Попо — глядя в будущее с тревогой, ибо понимал, что отец и тем более государыня не в восторге от его революционных забав.

Столько разных событий случились с ними с августа по декабрь! Всех и не перечислишь…

Расставание с Теруаж, как ни странно, оказалось будничным и вполне спокойным. Революционная амазонка, выслушав невнятные объяснения юноши, высказалась презрительно:

— Я не ожидала иного. Все вы, барчуки, одинаковы. Ты барчук — и этим все сказано. Папа приказал — сразу лапки кверху, испугался гнева родителя. Вдруг лишит наследства? Вдруг рассердится, проклянет, отшлепает? Честь семьи дороже чести воина света. Что ж, катись к чертям.

— Терри, погоди, — пробубнил с досадой молодой человек. — Дело не во мне. Оставаясь в Париже, вызывая гнев государыни, я тем самым ставлю под удар моего отца. Я его люблю, это верно. И осознавать, что могу сделаться причиной его опалы, для меня мучительно.

— Что и подтверждает мои слова. Ты не стал настоящим борцом революции. Потому что настоящий борец, как я, как Дантон, Робеспьер, Марат, отрекается от всего личного во имя борьбы. Я ушла от родителей восемнадцать лет назад и с тех пор не знаю, где они и что с ними. Не хочу знать. Потому что иначе буду волноваться за них, переживать и желать помочь. Окунусь в рутину мелкого быта. Перестану думать о главном. Для борца семья — революционные товарищи. И одна цель — свобода народа. Больше ничего.

Он хотел что-то возразить, но она, выплеснув эмоции, больше не кипела и, слегка улыбнувшись, рот ему закрыла ладонью.

— Полно, полно, сладкий мой цыпленок Поль Очер. Я тебя, конечно, люблю, впрочем, не настолько, чтобы делать трагедию из нашего расставания. Вместе нам было хорошо, я согласна. И законы физиологии отменить не может ни одна революция. Просто они не должны заслонять от нас главного. Голова должна быть холодной, чтобы трезво оценивать политические реалии.

Поль Очер поцеловал даме руку и несмело заглянул ей в глаза:

— Значит, без обид? Расстаемся друзьями?

Теруаж дернула плечом:

— Почему бы нет? Каждый идет своей дорогой.

— Я тебе напишу. Ты ответишь?

— Вот еще глупости какие! — рассмеялась француженка. — Я не столь сентиментальна, как ты. Ненавижу письма. Ведь они — те же документы. Могут быть использованы врагами против нас. Никаких писем. А тем более почта работает из рук вон, и надеяться на нее трудно.

Да, прощай, Теруаж. Домик твой, с которым связаны лучшие минуты их жизни. Улочки Парижа, весь Париж, весь пьянящий Париж, как игристое вино, сводящий с ума. Доведется ли Попо вновь сюда вернуться? Сердце подсказывало, что да…

Под конец августа разместились в селе Жимо близ Риома. Но занятия мсье Шарля со своим воспитанником шли с трудом, мысли у обоих были далеко, в столице, слишком яркие впечатления они получили, и неспешная деревенская действительность не могла принести спокойствие в души учителя и ученика. Тут еще заболел Клеман — общий их слуга, добрый малый, ревностно исполнявший все свои обязанности. Выпил неосторожно ледяное молоко из погреба, простудился, началась ангина, перешедшая в пневмонию. Сельский доктор делал все, что мог, кровь пускал и давал отвары целебных трав. Но больному становилось все хуже, и в конце сентября он скончался. Бедолага Клеман! Он пятнадцать лет служил в доме Строгановых. И ушел в мир иной, справив тридцать пятый свой юбилей… Стоя у разверстой могилы, потрясенный барон даже разрыдался. На какое-то мгновение ему показалось, что могила Клемана — это некий знак, символ предстоящего. Для чего жил этот человек? Для чего родился? Что привес в наш нелепый мир? Для чего родился Попо, все они вокруг? Кто на самом деле воин света? Как отличить доброе от злого, если они бывают так похожи внешне? Как прожить, не гневя Бога? Может быть, уйти в монастырь?

Да, подобные философские мысли, вечные и поэтому, может быть, банальные, мучили его с тех пор постоянно. Даже спросил однажды у Воронихина:

— Как ты полагаешь, Андре, для чего мы живем?

Тот ответил просто:

— Чтоб служить Богу.

— Но не все же идут в монахи, — удивился барон.

— Богу служат не только монахи. Богу служат все. Матери, рожающие детей, ибо Он велел плодиться и размножаться. Короли, помазанники Божьи. Лекари, которые облегчают наши страдания… Все.

— А солдаты? Ведь они убивают себе подобных.

Начинающий зодчий развел руками:

— Что ж поделать, Попо? Силы зла сильны. Воины Всевышнего призваны сражаться с воинами дьявола. Во главе небесного воинства сам Архистратиг Михаил. Все военные суть его рядовые.

Строганов-младший задумался. Посмотрел на троюродного брата:

— Ну а ты? Тоже служишь Богу?

— В меру сил моих. Я учусь, я овладеваю лучшим из ремесел — возведения зданий. И когда-нибудь, я уверен в том, возведу такое здание во имя Бога, что, надеюсь, Он похвалит меня в миг, когда предстану пред Его ликом.

Юноша усмехнулся:

— Говоришь, как пишешь.

Архитектор ответил ему серьезно:

— Кто читает много, тот и говорит складно.

Да, у Воронихина был готов ответ на любой вопрос. Вот ведь, казалось, бывший крепостной деревенский парень, а достиг премудростей высших, сделал сам себя, точно Ломоносов, двигаясь к заветным вершинам. А Попо? Двигается куда? Раньше он хотел сделаться военным, и романтика битв, торжества победителя увлекала его всецело. Но теперь романтики, честно говоря, сильно поубавилось: он во время взятия Бастилии с ужасом увидел и изнанку войны — кровь, растерзанные тела, крик смертельно раненых… Это ли богоугодное дело, как сказал Воронихин? Можно ли понять достоверно, за кого ты сражаешься — за добро или зло? Нет, не на словах (на словах все дерутся за правое дело), а в реальности? Исполняя завет Божий или подчиняясь преступным приказам завоевателей?

Скажем, Новосильцев. Брат двоюродный. Настоящий полковник — по профессии и по духу. За кого сражается он?

Отношения Попо с Николаем миновали несколько стадий. Поначалу Строганов дулся на него, как сиделец в узилище злится на тюремщика, хоть и понимая, что кузен — просто исполнитель воли Александра Сергеевича и Екатерины И. Перебравшись в деревню, понемногу остыл. Новосильцев оказался на самом деле не таким уж заскорузлым служакой, как вначале многие подумали, не пустой башкой и не медным лбом, а вполне отзывчивым, добрым человеком, много знающим и многое понимающим. По натуре, конечно, был слегка угрюм и шутил фривольно, но при этом никогда не позволял себе выходить за рамки приличий. Правда, выпивал. Нет, не так, как нелепый шевалье де Ла Колиньер, а вполне умеренно, но имел подобную склонность несомненно; видимо, вино помогало ему избавиться от излишне пессимистичного взгляда на мир.