Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

Этим человеком оказался другой племянник Строганова-отца — Николай Новосильцев. Матушка его, родная сестрица Александра Сергеевича — Мария Сергеевна — замужем была за бароном Новосильцевым, но, по слухам, флиртовала с бывшим императором Петром Ш. Так или не так, но родившийся мальчик оказался не от супруга, а от любовника. Новосильцев безропотно записал ребенка на свою фамилию (лишнее доказательство, что его жена понесла дитя не от простого смертного), но просил, чтобы маленький Коля рос не в их семье и законные дети барона с ним не общались. Что ж, пришлось подчиниться. И ребенка взял к себе дядя — наш добрейший Александр Сергеевич — и воспитывал до восьми годков. А затем отдал на обучение в Пажеский корпус. Ныне племянник получил звание полковника. И недавно, с легкой руки дядюшки, приобщился к масонской ложе.

Николай был старше Попо на десять лет. Мрачноватый, немногословный, он смотрел на мир из-под темных густых бровей и, когда улыбался, чуть кривил рот. Иногда шутил, но довольно грубо. И грассировал, скорее, на немецкий манер, чем на французский.

— Не волнуйтесь, дядя, — успокоил барона Строганова его порученец. — От меня Попо не скроется. Я человек военный. У меня не забалуешь.

— Это хорошо, — согласился взволнованный родитель юного якобинца, — но, пожалуйста, не дави на него больше меры. Чтобы мальчик из чувства противуречия не наделал еще бульших глупостей.

— Уж конечно, буду исходить из конкретных обстоятельств. Стратегическая задача: увезти сорванца в Россию. А уж тактику выберу на месте.

— Дай тебе Бог, голубчик! — И барон поцеловал Николая в лоб. — Справишься с возложенной миссией — благодарность моя будет безгранична. И, надеюсь, что не токмо моя: выставим тебя в добром свете пред его высочеством и ея величеством. Дорогого стоит!

— Понимаю, дядя, а как же!

В самом деле — ведь великий князь Павел Петрович был фактически братом Новосельцева, по отцу. Память о покойном императоре, убиенном ради воцарения матери, цесаревич хранил свято. И поэтому привечал Николая, ставшего соратником по масонской ложе. А Екатерина хоть и не любила бывшего мужа, к Новосильцеву относилась неплохо — пусть с дурной кровью, но предан, да к тому ж не дурак и не солдафон, как папочка; ум и преданность государыня ценила в людях превыше всего.

Новосильцев появился в Париже под конец августа 1790 года. И застал разгар дискуссий по поводу короля: часть якобинцев во главе с Дантоном выступали за низложение Людовика XVI с целью превращения Франции в республику; остальные придерживались позиций конституционной монархии. Эти разногласия проявились и среди обитателей дома дядюшки де Мишеля: сам де Мишель и Попо полагали, что необходимо брать пример с государственного строя Англии, а зато Ромм доходил до того, что его величество надо не просто свергнуть, но судить как предателя интересов Родины. Воронихин в полемике не участвовал.

Мрачный Новосильцев обнял двоюродного брата и сказал попросту:

— Собирайся, Попо. Надо ехать. Вот письмо к тебе Александра Сергеевича. Из него ты узнаешь все мотивы и причины моего сегодняшнего визита. Кто стоит за ним. И резоны, по которым у тебя, братишечка, нету выбора.

Молодой человек отозвался зло:

— Выбор есть всегда. Что бы ни было, я не тронусь с места.

— Почитай, почитай, пожалуй. А затем обсудим.

Разорвав конверт, тот извлек исписанные листки. Пробежав их глазами, отшвырнул в сторону.

— Ну и что, я не понимаю? Отчего она хочет моего возвращения?

— Оттого, Попо. Оттого что российскому подданному не пристало участвовать в низвержении французского самодержца. Это первое. Матушка-царица не потерпит крамольных мыслей в голове своего народа. Это второе. Вспомни участь бунтовщика Пугачева. Словом, угомонись, покуда не поздно.

— Ты приехал меня запугивать? Я не из пугливых. Я с моими друзьями брал Бастилию. И уехать нынче — означает оказаться предателем всех моих товарищей.

Николай криво улыбнулся:

— А остаться — означает предать твоего отца. Кто тебе дороже? Он пообещал государыне. Подвести его не имеешь права.

Юноша вскочил и, схватив брата за запястья, сильно сжал:

— Говорить подобное, Николя, это подло. Давишь на мое благородство и сыновний долг. Но друзья для меня — тоже не пустой звук. Выглядеть в их глазах жалким дезертиром не хочу и не буду.

Но полковник тоже оказался не промах: так тряхнул руками, что заставил кузена машинально разжать ладони, а затем, поднявшись, оттолкнул его от себя, и Попо, отлетев, приземлился в кресло напротив.

— Вот что, вьюнош, — ледяным тоном произнес Новосильцев. — Ты мне зубы не заговаривай красными словесами — «дезертир», «предатель». Я человек военный. И меня не собьешь с пути истинного. У меня Отчизна одна — Россия. О ея интересах неустанно пекусь. Аз есмь русский офицер. Православный христианин. Это главное. Что тут затевают твои друзья ситные — французики, католики, — мне, по большому счету, безразлично. Это их Родина и их дело. Покидая Францию по призыву императрицы, ты не трус и не предатель, а русский патриот. Оставаясь тут, нарушая сыновний долг и верноподданность государыне, ты как раз и становишься трусом и предателем. Выбирай.

Было видно, что в душе молодого человека страшные сомнения посеяны этой речью, он обезоружен и обескуражен, не находит ответных слов и не знает, как себя вести. Наконец пролепетал жалостливо:

— Николя, пойми… Я люблю одну женщину… и она меня тож… не могу уехать, бросить, навсегда проститься… Выше сил моих!..

Рассмеявшись, Николай жестко произнес:

— Ах ты, Господи, баба у него! «Лямур», понимаешь, «выше сил его»! Тьфу, мон шер, пакость-то какая, право слово. Ненавижу баб. Все они себе на уме. Вить веревки из нас хотят. Никогда ни одна баба — слышишь? — как бы ни был я к ней привязан, не заставит меня изменить моим идеалам. Да, бывает больно. Сердце рвет на части. Но у нас, у русских, лишь одна возлюбленная — Россия. И одна Мать — императрица. Токмо их нельзя бросить и уехать, навсегда забыть. Остальное — переживаемо. Перемелется — мука будет. Ты мне еще спасибо скажешь.

Павел Строганов, он же Поль Очер, совершенно прокис, сидя в кресле. Проведя по лицу ладонью, тихо выдохнул:

— Сделай милость, дай в себя прийти… Я теперь не готов… Пощади, Николенька… Завтра, завтра все тебе скажу, что считаю нужным…

Новосильцев кивнул:

— Хорошо, согласен. Завтра так завтра. Сутки ничего не решают.

Разумеется, не остался в стороне от этого поединка и мсье Шарль. Начал говорить, что нагрянувший к ним полковник — демагог и есть, тупорылый служака, монархист и цербер старых порядков. А прогресс не имеет национальности: Франция, подняв голову, борется за счастье всех народов, в том числе и России. То есть он с Попо — на передовой борьбы за свободу, равенство и братство всего человечества. И сбегать с передовой — не пристало, подло.

Но на сторону Николая неожиданно встал Воронихин. Он, доселе сохранявший нейтралитет, вдруг пошел в атаку на Строганова-младшего:

— Ты, Попо, заигрался, правда. Твой отец, а мой благодетель Александр Сергеевич деньги нам дает, чтобы мы учились в Европе, впитывали добрые знания, а не заговорщицкие идейки, как свергать законную власть. Нам негоже поступать супротив его ожиданиям.

— Разве наша борьба за справедливость — не веленье Божье? — возражал молодой барон. — Встать в ряды воинов света против воинов тьмы — Божий промысел.

— Кто тебе сказал, что мятежники вроде твоего Робеспьера — воины света? Да они безбожники, покусившиеся на святое. Разрушители векового разума. Это воины сатаны — ах, прости, Господи! И не Бог, но дьявол ими водит. Им гореть в геенне огненной, помяни мое слово. А ея величество, Александр Сергеевич и кузен ваш прибывший — это перст судьбы и рука помощи, протянутая тебе. Бог дает тебе шанс спастись. Поступай же на холодную голову.

А пока Попо колебался в своем выборе, Новосильцев предпринял тактически верный ход — надавил на меркантильные чувства Ромма. Встретившись с гувернером тет-а-тет, заявил ему в лоб: Строганов-старший прекращает выплату воспитателю его жалованья, коли тот пренебрегает своими обязанностями. В самом деле: в договоре речь шла о науках, а не о политике. Хочешь заниматься политикой — будь любезен отказаться от денег из России. Финансировать французскую революцию Александр Сергеевич не намерен.