Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

берег. Шах едва не упал в воду, когда животное провалилось в мягкие наносы речного ила. Наконец конь встал на твердый грунт, и шах успокоился, отдуваясь и оглядываясь назад, на горящий лагерь.

Кокэчу схоронился от мусульман в тени юрты, и те проехали мимо, не заметив его. Врагов преследовали воины-калеки. Они громко кричали, улюлюкали, но их жутковатый вид, скорее, вызывал жалость. Многим из них Кокэчу залечивал раны. Он ампутировал им руки и ноги, и грозные воины беспомощно визжали, словно малые дети. Но тем, кто выжил, больше нечего было терять. Тот, кто утратил способность ходить, мог еще ездить верхом, и многие теперь охотно отдали бы свою жизнь, зная, что им не представится другого случая сразиться за хана. Кокэчу заметил калеку с отрезанной по колено правой ногой. Он плохо держался в седле, но, когда мусульмане замедлили движение на узких улочках, воин нагнал отставшего от своих хорезмийца и набросился на него, повалив на землю. Монгол крепко вцепился в добычу, стараясь убить врага прежде, чем тот смог бы встать на ноги. Оба подкатились ближе к Кокэчу, и взгляд калеки упал на шамана, отчаянно взывая о помощи.

Кокэчу отступил назад, хотя пальцы нервно сжимали клинок. Вонзив калеке нож под ребро, мусульманин принялся яростно вращать клинок взад и вперед. Монгол стойко держался. Стальные, закаленные многолетними тренировками руки могли еще поднять его собственный вес. Одной рукой он душил врага, – крепко обхватив вокруг шеи, пальцы намертво вцепились в глотку. Задыхаясь и багровея, мусульманин бил ножом из последних сил.

Кокэчу наконец выбежал вперед и распорол мусульманину горло, заодно отрезав и несколько пальцев калеки. Кровь хлестала из ран, оба воина умирали, но шаман уже не мог остановиться. Видя беспомощность врага, он позабыл про свой страх. Не в силах сдержать захлестнувшую его ярость, Кокэчу бессмысленно наносил удар за ударом до тех пор, пока наконец не осознал, что перед ним уже давно лежит мертвое тело.

Запыхавшись, шаман приподнялся. Упираясь руками в колени, он набрал полные легкие теплого воздуха. В полумраке соседней юрты показалась ханская сестра Тэмулун. Заметив на себе ее взгляд, Кокэчу испугался, не зная, что подумала о нем эта женщина, если видела все, что здесь произошло. Но Тэмулун улыбнулась ему, и шаман с облегчением вздохнул. Он был почти уверен, что калеку невозможно было спасти.

Жар от пламени горящих вокруг юрт, казалось, разогрел не только кровь в жилах Кокэчу, но и безумную страсть, дикое безрассудство, которое он почувствовал после убийства. Охваченный возбуждением, он тремя большими шагами подскочил к юрте и ворвался внутрь, плотно затворив за собой дверь. Воспоминания о нежной золотистой коже Тэмулун, о полосках запекшейся крови на ее обнаженном теле сводили с ума. Тэмулун не хватало сил, чтобы сопротивляться ему, когда шаман увлек ее за собой, стягивая одежду и обнажая плечи и грудь. Линии защитного рисунка, написанные кровью на ее теле, все еще не были смыты. Тэмулун сохранила их как доказательство своей веры. И Кокэчу с жадностью начал слизывать красные полосы, наслаждаясь их кисловатым вкусом. Женщина пробовала отбиваться, молотила шамана руками, но он едва замечал удары и не чувствовал боли. Кокэчу казалось, что она испытывает ту же страсть, что и он. Шаман почти убедил себя в этом, когда повалил Тэмулун на низкое ложе, невзирая на ее отчаянные крики о помощи, которые в общей суматохе не слышал никто, кроме шамана. Хотя внутренний голос кричал, что он творит безрассудство, шаман не слушал его. Как только Кокэчу овладел Тэмулун, он совершенно потерял голову и ни о чем уже и не думал.

Субудай и Джебе видели дым издалека, но добрались до лагеря только к вечеру, почти загнав лошадей. Десять тысяч юрт сгорели дотла. Кисловатый запах гари чувствовался на многие мили вокруг. Сотни женщин и детей с кожаными ведрами в руках до сих пор бегали по всему лагерю, поливая речной водой все, что еще тлело.

На земле лежали десятки мертвых тел хорезмийцев, ставших объектами для пинков и плевков пробегавшей мимо них детворы. Субудай случайно обнаружил трупы пяти убитых монгольских девочек. Они лежали рядом на земле между юртами. Субудай спустился с коня, встал перед ними на колени и тихо просил прощения, но они не услышали его мольбы.

Он поднялся с колен, лишь когда подъехал Джебе. Мужчины поняли друг друга без слов. Шаху не уйти от расплаты, куда бы он ни скрылся от них.

Глава 19

Монгольское войско собралось вокруг Отрара, зажав город в кулак. В обычные времена состязание в беге между сыновьями хана стало бы подлинным событием в жизни воинов. Они бились бы об заклад, ставя целое состояние на то, кто из братьев первым коснется городских стен. Однако, когда Джучи наконец доковылял до города, лишь немного опередив Чагатая, появления братьев никто даже и не заметил. Все ждали новостей из лагеря, и каждый надеялся на то, что его родители, жена и дети целы и невредимы. Воины из тумена Джучи не осмеливались поднять глаза на своего командира, когда тот увидел своего скакуна, украшенного тигровой шкурой. Вернее, тем, что от нее осталось. Расплющенная голова зверя исчезла. Ее грубо отрубили мечом в знак того, что Чингис не забыл о драке сыновей на глазах у толпы. Поглаживая пальцами обрез шкуры, Джучи постоял некоторое время в молчании, потом отвернулся.

Когда на следующий день прибыли первые всадники, воины туменов содрогнулись от ужаса. Все, чего они так боялись, сбылось. Поначалу любой из них еще хранил надежду, что его семья, возможно, спаслась, но Хасар вернулся вместе с живыми и мертвыми. Одни воины бежали к подъезжавшим повозкам, осматривая каждую в поисках жен и детей. Другие – только молчаливо стояли, отчаянно вглядываясь в усталые лица проходивших мимо них женщин.