Сессия: Дневник преподавателя-взяточника - Игорь Данилевский

Мне снится, что я бреду по зданию, напоминающему наш универ. Я слышу голоса вокруг себя, и мне кажется, что некоторых из тех, кто сейчас говорит, я знаю. Но меня что-то пугает, я не могу сразу понять, что именно, и только через какое-то время понимаю это. Я не вижу говорящих. Ни одного человека. Они есть, но в то же время их нет. Они как будто превратились в призраков. И тут меня охватывает настоящий страх. Страх такой силы, что хочется, стремглав, бежать по этим коридорам до тех пор, пока с треском не вышибешь ногой дверь и не окажешься на улице в каком-нибудь уютном дворике, где можно пройтись по зеленой траве и убедиться, что ты жив, здоров и вообще в полном порядке. Но все мои сухожилия становятся ватными, движения черепашьими, а, главное, я вдруг с ужасом понимаю, что это бессмысленно. Потому что скорее всего вокруг меня всё иначе. Голоса принадлежат людям, а вовсе не потусторонним существам. И эти люди реальны. А настоящий призрак – это я.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ ПЯТЫЙ: 8 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, СРЕДА

Половина двенадцатого утра – в университете непривычно тихо. Хотя с понедельника все преподаватели в отпусках, и последний день допсессии был в прошлую пятницу, еще в понедельник и вторник народу было достаточно: кто-то заходил в бухгалтерию, кто-то – в деканат. А сегодня – мертвая тишина. Скучающие от безделья и изнывающие от жары вахтерши обмахиваются газетами, как веерами, изредка перекидываясь друг с другом обрывочными репликами. Я медленно поднимаюсь по лестнице. Мои шаги гулко отдаются в безлюдном пространстве, создавая ощущение, что во всем здании сейчас только я один. Неожиданно за дверями, ведущими в коридор, где расположен кабинет ректора, слышится знакомая речь – голос Васила можно узнать из тысячи других в нашем универе. Я поворачиваю налево; до второго этажа остается один пролет, и в этот момент замечаю, как Васил, успевший узнать меня, хотя я его самого еще пока даже не вижу, а только слышу (все-таки сверху обзор лучше), дергается назад и исчезает обратно за дверьми, явно не желая сейчас со мной встречаться. Пустяк, но все равно неприятно. Я мысленно говорю себе, что к подобным вещам нужно относиться философски; не торопясь, поднимаюсь, давая ему возможность улизнуть, если он еще этого не сделал; нажимаю на свободно ходящую на шарнирах дверь и прохожу в пустой, как и ожидалось, коридор. Делаю с десяток шагов и открываю дверь кабинета ректора.

В приемной, как обычно, с видом египетской мумии сидит его секретарша. Каждый раз, когда я ее вижу, не могу отделаться от мысли, что данную кандидатуру на столь ответственный пост утверждала лично жена Прохорова. По той простой причине, что с таким сухофруктом вместо лица и голосом типичной канцелярской мымры никаких мыслей об измене даже возникнуть не может.

– Здравствуйте. Я к Юрию Анатольевичу!

– Добрый день. А вы что – записаны?

– Нет.

– Значит, вы и не можете к нему попасть. Приемные часы у него в понедельник. Приходите через неделю.

– Он мне сам назначил встречу на сегодня.

– Когда это он вам назначил?

– Вчера. Я его встретил у входа, когда он приехал в университет.

Эта жертва климакса недовольно морщится, из-за чего становится мумией в квадрате; секунду раздумывает, как лучше поступить, и решает сама убедиться в правоте моих слов.

– Минуту!

Она отрывает задницу от кресла (селектор – или что там должно быть – не работает, что ли? А, нет! Она просто не хочет, чтобы я слышал, как именно она станет докладывать о моем приходе и как конкретно ответит ей ректор) и, продефилировав мимо меня с изяществом подкованной калоши, заходит к ректору. Я ожидаю, что она выйдет сразу же, но проходит минута с лишним, прежде чем ее фигура снова возникает в пространстве приемной.

– Юрий Анатольевич не может вас сейчас принять. Он должен скоро уезжать по делам. Вам будет выплачена трёхмесячная компенсация.

Прекрасный подарок к моему сегодняшнему Дню рождения… Уже все ясно, но ради какого-то странного стеба не то над этой стервой, не то над самим собой, я задаю ей еще один вопрос:

– А когда он сможет меня принять?

– Не знаю. Попробуйте на следующей неделе.

Я демонстративно глубоко вздыхаю:

– Ну, что ж – ладно, всего вам доброго.

– Всего хорошего, – с бесстрастной, как всегда, миной отвечает мне мумия.

Я выхожу из здания, попрощавшись с вахтершами и перекинувшись с ними парой стандартных реплик («Что-то вас давно не видно. Почему?» – «У меня занятия были в других корпусах» – «А! Ну, отдыхайте хорошо!» – «Спасибо, вам тоже поскорее уйти в отпуск!»). Я делаю это так, как обычно, ничем не выдавая того, что уже никогда сюда не вернусь. Что ж, до свидания – мой любимый вузик. Ты мне служил верно – почти как мультяшный пёс Тузик; нам было хорошо с тобой, но нас насильно разлучили. Однако это судьба. С учетом того, что я теперь знаю о фракталах истории вкупе с повестями вроде «СС», я понимаю, что это именно так, и потому не стоит по этому поводу сильно переживать. А на сегодня у меня остается один маршрут: вперед, навстречу своей Любви.

Добравшись до нужной остановки, я неожиданно для себя самого решаю проехать чуть дальше и выйти у Парка. Возможно, потому, что когда-то, почти пятнадцать лет назад, мы пришли сюда с Галой для того, чтобы вначале вдоволь нагуляться, а затем заняться любовью «на свежем воздухе». Мы оба потом не раз вспоминали момент, когда нас застукал за этим какой-то мужик лет сорока пяти, но сразу же отпрянул и деликатно удалился. Как мы долго потом ржали, скатывая испачканное в траве небольшое фланелевое одеяло, и какие у нас были ощущения от этого непреднамеренного стриптиза. Жаль, что мы больше потом такого не разу не повторяли, предпочитая «природе» цивильные отели, мою съемную квартиру или экзотическую для подобных вещей атмосферу библиотечного зала. Почему-то именно сегодня, в этот вовсе не радостный, хотя и знаковый для меня день, мне захотелось не просто вспомнить былое, а физически очутиться вблизи от тех мест. Хотя, конечно, от трассы до глубин парка еще далеко, сам вид монумента, установленного при входе, у меня по ассоциации вызывает и все остальные воспоминания. И от этого на душе становится значительно теплее, а прилив жизненных сил в паховую область напоминает мне, что я жив, и не стоит зацикливаться на тех трудностях, которые сейчас имеют место.

Внезапно я вспоминаю, что хотел сделать ксерокопию паспорта. Где-то здесь поблизости должна быть точка моих знакомых. Раньше они арендовали двадцать квадратных метров в универмаге на Большевистской, а потом то ли место оказалось непроходным, то ли все площади отжало начальство девушек в хиджабах для торговли мусульманскими причиндалами, – в общем, ребята съехали и обосновались на улице имени выдающегося ученого. Надо бы их навестить. Уже почти два года у них не был.

К счастью, долго искать нужный офис не приходится. Удивительно, но за стойкой сидит та же самая девчонка, с которой – так получалось – я раньше общался больше всего, снимая ксерокопии целыми книгами. Все-таки, что ни говори, в библиотеке главного университета нашего города есть что почитать, если ты интересуешься чем-то, помимо беллетристики. А некоторые книги, издававшиеся последний раз году так в тысяча девятьсот восемьдесят пятом, просто обязательны для изучения и цитирования, если ты хочешь написать монографию и тебе нужны постраничные ссылки на текст ранних источников. Поэтому проще всего отксерить книгу целиком, особенно если она вся достаточно интересна или, по крайней мере, информативна. На этой почве я и познакомился с Ирой, тогда еще первокурсницей Академии Художеств, учившейся там, впрочем, на экономиста, а не какого-нибудь искусствоведа. Эта сухощавая пигалица с холодными рыбьими глазами чуть навыкате и низким, основательно прокуренным голосом в свои семнадцать уже имела вид прожженной б…ди, оценивающей окружающих исключительно в координатах «бабло есть – бабла нет». Мне было даже странно наблюдать ее здесь, ибо, по моим прикидкам, она вполне могла бы зарабатывать деньги и другим способом.

– Здравствуйте, Ира! – галантно раскланиваюсь я.

– Здрассте, – цедит она сквозь зубы.

– Давно не виделись!

– Угу…

– У вас сколько сейчас прогон одного листа стоит?

– Восемьдесят. Вон же написано – тычет она пальцем в приклеенный к стене лист, который я сразу не заметил.

– Ах, да! Ну, вы даете! Два года назад у вас было семьдесят, хотя у всех минимум рубль. А сейчас столько времени прошло, и у вас восемьдесят?

– У нас политика низких цен, – деловито отвечает мне она.

– Вижу! – смеюсь я. («О, если б вы знали, как наши маркетинговые ходы совпадают! У меня тоже была такая политика – до того, как пришел этот урод Бочков…»). – Ну, тогда я с удовольствием вручаю вам вот это… Только те страницы, где есть какие-нибудь отметки…

Я достаю из сумки паспорт и протягиваю их «мамзельке». «В одном экземпляре?» – спрашивает она. Я киваю, и пока эта «бледи» занимается порученным ей делом, разглядываю безжизненное стеклопластиковое пространство вокруг.