Наша трагическая вселенная - Скарлетт Томас

— Я уже довольно давно почувствовала, словно в голове что-то отмерло. Такое ощущение, будто там внутри бетон или вата. Когда я пыталась о чем-нибудь подумать, ничего не получалось. И мне вдруг стало совершенно непонятно, о чем говорить с Бобом. С Марком я все время была так занята своей суетой — старалась всюду успеть, никуда не опоздать, и жизнь во мне прямо бурлила, понимаешь? Я чувствовала, что живу. А когда я осталась с Бобом, это казалось более нечестным, чем быть с Бобом и Марком одновременно. Раньше я делала вид, что люблю Боба — ну, знаешь, люблю его в том самом смысле, — а в действительности любила Марка. И когда Марка в нашем уравнении не стало, у меня осталась только эта притворная любовь к Бобу, с которой мне предстояло, очевидно, прожить до самой смерти. Я много думала об этом. Может, я просто пытаюсь найти себе оправдание. Но я вообще-то всерьез переживала, и у меня даже началось что-то вроде депрессии. Я никогда не понимала тебя, когда ты рассказывала про свои депрессии — когда чувствуешь, что нет вообще ничего важного и ни в чем не находишь никакого смысла. А теперь и со мной начало происходить то же самое. Чтобы поговорить о чем-нибудь с Бобом, мне нужно составлять четкий план нашего разговора и продумывать свои реплики — некоторые я даже записываю заранее. Но не очень-то помогает. Знаешь, это как в школе, когда у вас сдвоенный урок биологии с самым скучным учителем на свете, ты уже от одной мысли о том, что сегодня будет это мучение, начинаешь засыпать. Вот так я чувствую себя каждый раз, когда собираюсь поговорить с Бобом. Раньше я справлялась с этими беседами, представляя себя с Марком — ну, вспоминая, как мы встречались с ним в последний раз, или думая о том, как мы увидимся снова и что я надену. Я записывалась к парикмахеру и на маникюр ради Марка. А с Бобом я не чувствовала во всем этом никакой надобности. Я говорю ужасные вещи?

— Конечно, нет. Я прекрасно знаю это ощущение депрессии, о котором ты говоришь. В те моменты, когда мне было особенно плохо, я даже разговаривать ни с кем не могла. Мне просто нечего было сказать. Когда звонила мама и спрашивала, чем я занимаюсь, я даже не могла вспомнить чем.

— Точно, именно так все и было. И это ощущение распространялось и на всю мою остальную жизнь. Я целый день стою в магазине, и мне совершенно нечего хотеть, и даже вещи на витрине переставлять нет желания, пока не появятся покупатели. Я просто выхожу через черный ход и плачу, потому что слезы по крайней мере кажутся настоящими, в них есть какое-то чувство — будто в моей жизни действительно что-то происходит, даже если мне это только кажется. Я обнаружила, что по утрам, когда крашу ресницы, задаюсь вопросом, зачем я это делаю. Я вообще перестала понимать, зачем одеваться, идти куда-то, что-либо делать. Это, кажется, Дарвин говорил, что в мире все в той или иной степени происходит ради секса? А секс нужен для размножения. Какой смысл в моей жизни, если секс в ней есть, а никакого размножения нет? Не значит ли это, что все, что я делаю, бессмысленно?

— Я думаю, человеческому роду можно принести пользу и каким-нибудь другим способом — необязательно рожать младенцев, — сказала я.

— Но ведь от туши у меня на ресницах вряд ли есть польза человеческому роду? Я хочу сказать, какой смысл в том, что я крашу ресницы? — Либби вздохнула. — Какой смысл в том, чтобы быть привлекательной? Бедный Боб. И ведь нельзя сказать, что он такой уж прямо безумно скучный человек, просто я не испытываю к нему влечения, он мне неинтересен. Я постоянно принимаю ванну — лишь бы поменьше времени проводить с ним. Он тут на днях зашел в ванную комнату, когда я сидела в воде, просто зашел пописать, но потом ему захотелось остаться поболтать. И кончилось дело тем, что я разревелась и попросила его уйти — вот так, на пустом месте, просто потому, что мне было невыносимо находиться с ним в одном помещении даже десять минут, и я поверить не могла, что он посягнул на последний уголок в доме, где мне удавалось побыть одной, без него. И мне ну вообще не хотелось делать вид, будто комикс, который он только что прочитал, или песня, которую он разучивает, мне интересны. Я тебе говорила про его последнюю идею? Он решил, что нам надо создать группу. Хочет, чтобы мы через год или около того поехали на гастроли, — мы ведь говорили о том, чтобы куда-нибудь уехать, и вот он думает, что гастроли — отличный повод сняться с насиженного места. У меня голоса ни хрена нет, а он уверен, что я отлично пою! Говорит, у меня «интересный тембр». Мы пару раз порепетировали, и оба раза я мечтала о том, чтобы он нашел на мое место кого-нибудь другого, потому что оказалось, что петь для него и с ним — это куда хуже, чем петь просто для самой себя.

— Печальная история, — вздохнула я.

— Ага. Вдобавок ко всему мне приходится по-прежнему уходить куда-нибудь вечером по пятницам, потому что не могу же я вдруг заявить: «Ах да, кстати, я бросила свой книжный клуб». И вот я просто еду в Пейнтон и смотрю на море. Там мы впервые поцеловались с Марком. Когда я приехала туда во вторую пятницу, Марк тоже был там. Мы не разговаривали. Мы просто поехали к нему и занялись любовью. Я расплакалась и сказала, что это будет наша прощальная встреча, что иначе просто нельзя. Он сказал, что согласен на все, что бы я ему ни предложила. И даже не настаивал на том, чтобы я ушла от Боба. Я еще подумала: «Почему именно я?» В том смысле, что ведь Марк мог бы найти себе кого-нибудь получше и без мужа. В общем, все началось по новой, и у меня больше нет депрессии, но я не знаю, что делать.

— Тебе надо уйти от Боба, — сказала я совершенно неожиданно для себя самой.

— Ты серьезно?

— Да. То есть я не знаю. Ты должна сама принять это решение. Мне не стоило этого говорить.

— Вообще-то ты права. Мне надо от него уйти. Но я по-прежнему не уверена, что смогу. У меня вся жизнь завязана на Бобе: дом, работа. У вас-то с Кристофером не было ничего такого. Так что тебе наверняка было проще… Черт, что я говорю… Такое разве может быть просто?

— Честно говоря, Либ, я целых шесть лет думала о том, что мне надо от него уйти, и уверяла себя, что не смогу этого сделать. Говорила себе, что у меня мало денег и что, оставшись один, Кристофер не сможет оплачивать дом… Но все это как-то решается. Ты же знаешь, мы от многого отказались, чтобы быть вместе, и я не могла просто так взять и оставить его ни с чем после всего, что было. Я не признавалась себе, что с самого начала наши отношения строились вовсе не на том, что у нас было так много общего и что нам хотелось провести жизнь вместе. Мне просто хотелось с ним трахаться, и я готова была изломать жизни нескольких человек ради того, чтобы этого добиться. Если бы я призналась себе в том, что настоящая моя история — вот такая, то персонаж из меня вышел бы тот еще! Всегда можно найти миллион причин не расставаться с кем-нибудь. И многие из этих причин — твои запутанные представления о себе и о том, при каких обстоятельствах ты смогла бы ужиться хотя бы сама с собой.

— Может, я просто трусиха?

— Не думаю, что все так легко объясняется. Человек не может быть «просто» трусом.

— Но если бы люди расставались друг с другом каждый раз, когда им этого хочется, на свете вообще не осталось бы никаких отношений.

— Да, но если тебе хочется этого несколько лет подряд?

— Я не ожидала, что ты станешь давать мне советы, как поступить.

— Я сама этого от себя не ожидала. Но из того, что ты мне сейчас рассказала, вывод напрашивается сам собой. Я просто говорю тебе то, что от тебя же и услышала. Кроме того, все это несправедливо по отношению к Марку. Не говоря уже о Бобе.

— Я ужасный человек.

— Да нет же, дурочка! Ты прекрасный человек! Вот почему ты так нужна всем этим мужчинам. Просто ты немного запуталась и пытаешься найти правильный выход из положения. Я думала, что мне стоит остаться с Кристофером, несмотря на то что мы друг другу не подходим, потому что мне казалось, будто страсть можно как-то выработать с годами или научиться ей. Но невозможно просто взять и принять решение быть счастливой — и научиться страсти, по-моему, тоже нельзя. И к тому же, помнишь, мы с тобой уже как-то говорили о том, что никто не знает, какой он, этот «правильный выход».

— Да, но насколько важно мое счастье в этой общей схеме? В мире полно несчастных людей, и они просто берут и живут себе дальше. Мои проблемы по сравнению с их несчастьями — просто смех и ерунда. Вот если бы Боб был моим отцом-инвалидом, я бы не могла от него уйти и просто вынуждена была бы держаться. Я все пыталась внушить себе, что он — мой отец-инвалид, но из этого ничего не вышло.

Я рассмеялась:

— Неудивительно, что у вас не ладилось с сексом!

— Да уж, ха-ха.

— Ну и, кроме того, отцы-инвалиды не мешают людям влюбляться в кого им хочется.

— В телесериалах очень даже мешают.

— Да, но в телесериалах никто не будет против, если ты влюбишься. Разве не для того им нужны отцы-инвалиды? Они выполняют роль преграды на пути героя или героини. Просто очередная версия родителя, который хочет удержать тебя в родном гнезде, или выдать замуж, или заставить заняться семейным бизнесом. Когда у тебя есть такая преграда, ты просто обязана влюбиться, чтобы отец-инвалид смог жить своей жизнью и не полагаться во всем лишь на тебя одну.