Наша трагическая вселенная - Скарлетт Томас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы связать носок, нужно набрать некоторое количество петель на одну из четырех спиц, заостренных с обеих сторон, и распределить их между этой спицей и еще двумя так, чтобы в итоге получилось нечто похожее на вигвам или треугольник и ни одна из петель не была перекручена. Я слабо представляла себе, что это значит, но все остальные инструкции Айрис становились мне понятны, как только я начинала их выполнять. И вот однажды вечером, когда солнце уже село, а огонь еще потрескивал в камине, я принесла от Эндрю несколько бутылок «Зверя» и уселась разбираться с носком. Я уже связала себе образец, который сняла со спиц и теперь использовала его как подставку под пивную бутылку. Из моей пряжи выходило по шесть петель на дюйм, и я подсчитала с помощью таблицы Айрис, что для «среднего взрослого» носка нужно набрать пятьдесят две и распределить их между спицами так, чтобы на первой и последней получилось по семнадцать петель, а на центральной — восемнадцать. У меня довольно долго ничего не получалось. Я понятия не имела, какая из спиц будет «первой», а какая — «последней», пока не попробовала все это проделать. Я запуталась в спицах, прочитала, что хвостик пряжи должен свисать между первой и последней, как крысиный хвост, и начала все заново.
Чтобы связать трубу, которой носок и является, пока не дойдешь до пятки и не свернешь в направлении мыска, нужно просто провязывать подряд все петли с каждой спицы, на которых есть пряжа, используя свободную спицу. Очень похоже на жонглирование, которому я тоже научилась по одной книге много лет назад. В жонглировании главное помнить, что мяч подбрасывается той рукой, в которую сразу же должен упасть другой мяч. С носками все примерно так же. К полуночи у меня уже выработался некий ритм, и я связала семь рядов «резинкой два на два». Затем я перешла на обыкновенную платочную вязку и продолжила вывязывать свою носочную трубу. И она действительно была похожа на начало носка! Я просто не могла в это поверить. В ту ночь, ложась спать, я не положила телефон рядом с собой на подушку. А утром даже не смогла вспомнить, где его оставила. Роуэн мог бы слать мне сообщения всю ночь напролет, и я бы об этом ничего не узнала.
Когда телефон наконец нашелся, я набрала Либби.
— Ты ни за что и никогда не угадаешь, что я сейчас делаю! — заявила я.
— Трахаешься с дядей Боба?
— Либби!
— Извини.
— Ну сколько можно!
— Ладно, ладно, больше не буду.
— В общем, давай отгадывай заново.
— Варишь для нас варенье из ревеня? Нет, этим ты уж точно не занимаешься. Но вообще его сейчас все спрашивают, как раз время тепличного ревеня. — Она вздохнула. — Чертов магазин. Люди только и думают, что о еде. Неужели у них не бывает других радостей, кроме как наесться и жиреть, сидя перед теликом?
— У тебя все в порядке? — спросила я.
— Я опять по уши в дерьме. По уши. Собиралась тебе сегодня звонить. Ты занята в обед?
— Нет, а что?
— Я приеду. Встретимся в «Фогхорне», ладно? Заодно покажешь мне свое жилище.
— Договорились.
Либби не назвала точного времени нашей встречи «в обед», поэтому я отправилась в «Фогхорн» в 12.15, захватив с собой вязание, устроилась у огня и стала ждать ее там. Эндрю принес мне полпинты «Зверя» и розовую соломинку.
Смеясь, он помахал соломинкой у меня перед лицом.
— Мы все знаем, что у тебя множество талантов, — сказал он. — Но даже тебе не удастся пить и вязать одновременно! Поэтому вот тебе соломинка: когда тетя Айрис вязала, она пила через соломинку. Напивалась в усмерть, теряла повсюду свои спицы и орала матросские песни, а иногда могла просидеть так до самого рассвета. У нее, кажется, даже было несколько специальных вязальных песен, но она наверняка придумала их сама.
— Я читаю ее книгу, — сказала я. — Оттуда и узнала, как это делается.
Я продемонстрировала ему свой носок, который для постороннего взгляда, возможно, пока еще вовсе не был никаким носком. И все-таки я связала уже целых тридцать шесть рядов, и, по-моему, он постепенно становился на что-то похож. Я думала, что Эндрю краем глаза глянет на мое вязанье и сделает вид, что впечатлен, но вместо этого он наклонился ко мне поближе, снял с носа очки и аккуратно провел своими крупными пальцами по моей работе.
— Неплохо, — сказал он. — Не обращай внимания на неровности и пыль в пряже — все это уйдет после первой же стирки. Хорошая шерсть. Заказы принимаешь?
— Заказы? — я расхохоталась. — Да я еще даже до пятки не дошла. Это мой самый первый носок, и он станет последним, если я с ним не справлюсь. Впрочем, его всегда можно превратить в гетру.
— Нет ничего лучше, чем носки, сделанные своими руками, — сказал он. — Она всегда мне их вязала.
— Айрис?
— Да. Она полдеревни обеспечивала носками. После того как поносишь носки домашней вязки, покупных уже не захочешь. Это совершенно разные вещи.
— Знаешь что? — сказала я, прищурившись. — Если я довяжу эту пару — а на нее, предупреждаю, может уйти миллион лет, — следующую свяжу для тебя. В благодарность за домик и все остальное. Мне здесь очень хорошо живется, я даже не могу описать, насколько хорошо.
— Ну что ты, не стоит благодарности, — сказал он, возвращая на нос очки. — Я все время над тобой подшучиваю.
Я пожала плечами.
— Да ничего. Кстати, я тут собираюсь написать о книге Айрис в газету. Может, ты захочешь сказать об этом издателю?
Эндрю улыбнулся.
— Спасибо, старина. А вообще, чего это я? Кто же отказывается от вязаных носков? Свяжешь мне пару — и можешь пользоваться дровами бесплатно. Плюс — несколько бесплатных пинт «Зверя», то есть нет, много бесплатных пинт.
— Договорились!
Эндрю ушел за стойку мыть бокалы. А я продолжила вязать, пока полчаса спустя в дверях не появилась Либби с коробкой ревеня в руках.
— Ха-ха! — поприветствовала она меня.
— Ха-ха, — ответила я. — Ладно, я сварю варенье.
Она поставила ревень на край стола, подсела ко мне и сняла солнечные очки.
— Охренеть, ты вяжешь носок!
— Да.
— Черт возьми, кто тебя научил? У тебя завелась новая лучшая подруга?
— Ну что-то вроде того, только мертвая.
Я рассказала Либби про Айрис Гласс.
— А самое крутое — это то, что мне дали в газете колонку и я каждую неделю должна «тестировать» новое хобби. Вот в следующий номер собираюсь написать о вязании носков.
К нам подошел Эндрю и обратился к Либби:
— Она целыми днями сидит в доме, вяжет, шьет и что-то мастерит. Отвезите ее в ночной клуб или куда-нибудь еще, пока она окончательно не превратилась в старика-отшельника.
Он рассмеялся и спросил, чего ей налить.
— Того же, что у Мег, — ответила Либби. — Боюсь, для клубов мы уже староваты.
— Да ладно, я не настаиваю. Я и сам отшельник. Не вижу в этом ничего плохого. А что будете есть, уже решили? Только что привезли устриц, и еще у нас сегодня неплохая сайда.
Мы заказали и того и другого, и Либби внимательно рассмотрела мой носок, периодически ахая от изумления, потому что она увидела, что у меня и в самом деле получается именно носок, а не что-нибудь другое.
— Никто не учится вязать носки по книге, — приговаривала она. — Это слишком сложно!
— Люди учатся по книгам самым разным вещам, — не согласилась я. — Правда, в основном это бывают плохие вещи, а моя колонка будет о том, как научиться по книгам чему-нибудь хорошему — к примеру, вязать носки.
— Черт, ты ведь будешь как школьница с разными проектами, для которых надо идти в библиотеку и узнавать, как разжечь костер, или прибить полку, или сшить себе фартук.
— Совсем необязательно превращать это в скучный школьный проект.
— Я думаю, ты научилась вязать носки потому, что заказала это у космоса.
— Слушай, а ведь в самом деле! — я рассмеялась. — Заказала!
— Это единственное разумное объяснение.
Я внимательно посмотрела на Либби. Казалось, за то время, что мы не виделись, она постарела на несколько лет.
— У тебя все в порядке? — спросила я. — Ты выглядишь очень уставшей и даже какой-то бестелесной, извини за такую образность.
— А, это потому, что я забыла накрасить ресницы, — вздохнула она. — Я вернулась к Марку. Ну, по крайней мере мы снова спим.
— Черт. Как же так? Почему?
— Может, он моя судьба.
— Но ты ведь не веришь в судьбу.
— Зато Боб верит. Он сказал, что я его судьба.
— Ладно. Рассказывай все по порядку.
Либби снова вздохнула. Пока мы ели устриц и сайду с жареной свеклой и картофельным пюре, она ввела меня в курс дела.
— Я уже довольно давно почувствовала, словно в голове что-то отмерло. Такое ощущение, будто там внутри бетон или вата. Когда я пыталась о чем-нибудь подумать, ничего не получалось. И мне вдруг стало совершенно непонятно, о чем говорить с Бобом. С Марком я все время была так занята своей суетой — старалась всюду успеть, никуда не опоздать, и жизнь во мне прямо бурлила, понимаешь? Я чувствовала, что живу. А когда я осталась с Бобом, это казалось более нечестным, чем быть с Бобом и Марком одновременно. Раньше я делала вид, что люблю Боба — ну, знаешь, люблю его в том самом смысле, — а в действительности любила Марка. И когда Марка в нашем уравнении не стало, у меня осталась только эта притворная любовь к Бобу, с которой мне предстояло, очевидно, прожить до самой смерти. Я много думала об этом. Может, я просто пытаюсь найти себе оправдание. Но я вообще-то всерьез переживала, и у меня даже началось что-то вроде депрессии. Я никогда не понимала тебя, когда ты рассказывала про свои депрессии — когда чувствуешь, что нет вообще ничего важного и ни в чем не находишь никакого смысла. А теперь и со мной начало происходить то же самое. Чтобы поговорить о чем-нибудь с Бобом, мне нужно составлять четкий план нашего разговора и продумывать свои реплики — некоторые я даже записываю заранее. Но не очень-то помогает. Знаешь, это как в школе, когда у вас сдвоенный урок биологии с самым скучным учителем на свете, ты уже от одной мысли о том, что сегодня будет это мучение, начинаешь засыпать. Вот так я чувствую себя каждый раз, когда собираюсь поговорить с Бобом. Раньше я справлялась с этими беседами, представляя себя с Марком — ну, вспоминая, как мы встречались с ним в последний раз, или думая о том, как мы увидимся снова и что я надену. Я записывалась к парикмахеру и на маникюр ради Марка. А с Бобом я не чувствовала во всем этом никакой надобности. Я говорю ужасные вещи?