Тайны Лубянки - Александр Хинштейн

В декабре 1951-го Сталин возрождает особое совещание при министре: страшный орган, которому теперь, как и в 1937-м, дано право казнить без суда и следствия.

Забытое, казалось бы, ощущение всепоглощающего, липкого страха снова повисает в воздухе.

За годы войны страна хлебнула вольницы. Верилось, что вот теперь, после оглушающей победы, все пойдет по-новому. Но на смену морозному запаху фронтовой свободы пришел скрежет туго закручиваемых гаек.

Уже заклеймены позором «пошляки» Ахматова29 и Зощенко, «формалист» Шостакович30. Уже занимается «дело врачей». Уже отгремело дело «ленинградское»31, верстаются в Кремле сценарии заговоров новых, и даже верноподданнейшие Ворошилов и Молотов ждут со дня на день арестов.

Каждый день газеты бичуют презренных космополитов и низкопоклонников. Разоблачают происки заокеанских поджигателей войны. А тем временем советские соколы оттачивают свое мастерство на воздушных просторах братской Кореи…

Внутри самой Лубянки обстановка не лучше. Под подозрением – чуть ли не каждый. Из пыльных хранилищ извлекаются на свет божий компроматы двадцатилетней давности. Тотальная паранойя накрывает МГБ…

…Таланты гонимы при любой власти. Талант – это обязательно личность, неординарность мысли, внутренняя свобода, а власти нужны серые, покорные массы. Власти диктаторской, замешанной на страхе, – тем паче.

За тридцать лет службы в органах Агапкин так и не сумел стать здесь своим. Для большинства он был непонятен, и уже потому неприемлем: не велика наука – палочкой размахивать.

…После войны Борис – старший сын Агапкина, окончив Высшую школу МГБ, пришел служить на Лубянку. Но, видно, отцовские корни проросли слишком глубоко.

И года не прошло, как явился он за советом к Василию Ивановичу: – Не могу там работать. Каждый день – избиения, пытки. Кто не хочет давать показаний, ставят к стенке и для острастки стреляют поверх голов…

Агапкин отвел глаза. Наверное, в этот момент задумался он о смысле жизни; о том, в какой страшной организации довелось ему очутиться.

– Конечно, сынок, уходи…

…Снова, как и в 1937-м, ловит он на себе косые взгляды сослуживцев. В каждом начальственном оклике чудится ему какой-то подвох.

Хотя внешне… Внешне все идет у Агапкина ладно. Сверкают на кителе высшие награды страны: орден Ленина, орден Красного Знамени. Совсем недавно оркестру его присвоили статус образцового, и подчиняется он теперь не Высшей школе, а непосредственно МГБ. Правда, звания заслуженного артиста, к которому представили еще в войну, так ему и не дали. А потом этот – осенний вызов на Лубянку…

…Неулыбчивый майор из военной контрразведки смотрит на него точно на врага. Брови насуплены, фразы отрывисты.

Где, когда познакомились с гражданкой Пентек? Знали ли, что ее отец расстрелян как шпион? Понимали ли, что своими действиями подрываете авторитет офицера государственной безопасности? Задавала ли гражданка Пентек провокационные вопросы и вопросы разведывательного характера?

Он говорит с ним точно с мальчишкой, хотя майор этот годится ему в сыновья. Но это уже у сотрудников центрального аппарата в крови: доведется – они и отца родного подведут под статью.

– Подробно опишите, как все было, – приказывает майор. Агап-кин садится перед чистым листом бумаги, и тотчас мысли уносят его далеко-далеко от Лубянки, в самое любимое его место на земле – сад «Эрмитаж»…

Из справки 3-го Главного управления МГБ СССР32 на В. И. Агапкина от 6 сентября 1952 г.:

«Агапкин В. И. в 1935 г. в Москве в саду „Эрмитаж“, где он выступал с оркестром, познакомился с венгеркой Пентек Гизелой Калмановной и ее сестрой Иоланой, которые в 1922 г. вместе с семьей прибыли из США в СССР как политэмигранты.

В 1944 г. Пентек за подозрительные связи с иностранцами из Москвы была административно выслана в Новосибирск, где поддерживала связи с венгерскими военнопленными, среди своего окружения проводила антисоветскую агитацию.

По данным УМГБ Ульяновской области, Пентек, проживая в Ульяновской области, поддерживала обширные письменные связи с лицами, проживающими за границей и в СССР. Пентек ими разрабатывается по подозрению в принадлежности к агентуре американской разведки. Брат и сестра Пентек также разрабатываются по подозрению в шпионаже.

Ее отец – Пентек Калман Юзефович, в 1938 г. осужден по статье 58-6 УК РСФСР (контрреволюция. – Прим. авт.) к ВМН (высшая мера наказания. – Прим. авт.)

В 1950 г. в адрес Агапкина от Пентек Г. К. поступило два письма, из которых видно, что она находилась в близких взаимоотношениях, высказывала намерение приехать в Москву, встретиться с ним.

В связи с поступлением вышеуказанных данных в октябре 1950 г. от Агапкина было взято объяснение, в котором он указал, что его встречи с сестрами Пентек были до 1941 г. в саду «Эрмитаж», куда они приходили слушать выступления оркестра. В связи с войной, указывает Агапкин, выступления его оркестра в саду «Эрмитаж» и встречи с сестрами Пентек прекратились.

В 1944 г. оркестр возобновил свои выступления. Сестры Пен-тек снова стали приходить в сад «Эрмитаж», и возобновились их встречи с Агапкиным.

В 1944 г. перед высылкой из Москвы Пентек Г. К. она позвонила Агапкину и попросила его прийти к ней на квартиру, где сообщила о высылке ее семьи из Москвы.

В это посещение, указывает Агапкин, он купил у Пентек несколько заграничных патефонных пластинок и картин, но за отсутствием у него при себе денег он с Пентек не рассчитался, попросил ее после прибытия к месту назначения написать ему письменно до востребования.

В 1945 г. Агапкин получил от Пентек письмо и разновременно по почте послал ей 2 раза по 200 руб. Кроме того, Агапкин через сад «Эрмитаж» получил от Пентек несколько писем, но якобы, не читая их, уничтожил.

УМГБ Ульяновской области № 2/1/3854 от 30 июня 1951 г. по делу Пентек в отношении Агапкина сообщило, что по данным агента «Славы»:

"…Один из оркестрантов познакомил ее с Агапкиным. При этом Агапкин заявил ей, что он ее уже давно заметил и все хотел познакомиться.

У Агапкина есть жена и дети. Один раз они даже вместе с Иола-ной (она сестра Пентек) были у него дома. Когда он узнал, что она венгерка, то всегда при приходе ее в сад начинал играть венгерскую музыку.

По ее словам, Агапкин не раз говорил, что если бы он не был женат, то обязательно на ней бы женился и уехал с ней за границу.

Когда им предложили выехать в Новосибирск, то он пришел к ним домой, принес им чайник, электроплитку, керосинку и чемодан. Они, в свою очередь, подарили заграничные патефонные пластинки.

На вопрос источника, а не пытались они через Агапкина хлопотать, Пентек ответили, что они просили его, но он сказал, что сейчас ничего сделать нельзя, и предлагал им дать рекомендательное письмо в Новосибирск, но они по глупости не взяли"».

В сталинской России нет места старорежимным добродетелям. Милосердие – поповское слово…

Добрый, искренний Василий Иванович… И минуты не сомневаюсь, что, узнав о предстоящей высылке своей знакомой, он действительно пришел к ней домой, принес такие нужные в дороге вещи: электроплитку, чайник и керосинку. Ему все это было уже ни к чему – эвакуация закончилась, а сестрам Пентек ой как пригодились бы. А она подарила на прощание патефонные пластинки, и, может быть, Василий Иванович даже прослезился от этого трогательного, безыскусного жеста, а потом, получив из Сибири письмо, побежал на телеграф, хотя не мог не понимать, сколь серьезно рискует, переводя деньги ссыльной поселенке…

Но как объяснить это людям с льдинками вместо глаз, которые всей мировой музыке предпочитают похоронные марши?

Вот и приходится неуклюже оправдываться, выкручиваться. Дескать, и не помогал он вовсе венгерке Пентек, а расплачивался по старым счетам. И о депортации ее узнал, только придя в квартиру (хотя как в таком случае мог принести с собой керосинку и чайник?).

Есть в этом документе один абзац, который человеку осведомленному скажет о многом. «По данным агента „Славы…“», – доносят ульяновские чекисты… И тут же: «На вопрос источника („Славы“? – Прим. авт.), не пытались ли они через Агапкина хлопотать, Пентек ответила…»

Выходит, «источник» (сиречь агент) специально задавал венгерке провокационные, наводящие вопросы. По собственному ли почину? Вряд ли. Все-таки Агапкин был сотрудником центрального аппарата МГБ. Для какого же очередного «сценария» понадобился компромат на военного дирижера? И почему в таком случае компромат этот так и не был пущен в дело?

Увы, этого нам уже не узнать. Справка военной контрразведки на Агапкина – это все, что сохранили архивы.

Может быть, сказались особые заслуги Василия Ивановича, две личные благодарности Сталина, которые он получил за оба парада. А может, и возраст. В 1952-м ему было все-таки уже без малого семьдесят.