Тайны Лубянки - Александр Хинштейн

Жена обиженно вошла, на ходу обтирая руки об фартук, да так и застыла в дверях. Лилась в маленькой комнате удивительная музыка – грустная и бравурная одновременно…

…Потом, разбирая марш, специалисты станут говорить, что сочинен он в нарушение всех канонов музыки. Никогда еще не писались марши в такой тональности: ми-бемоль-минор. Марш должен быть веселым и звонким, точно натянутая струна, а под агап-кинский марш хочется плакать и тосковать.

Но для того-то и существуют открытия, чтобы переворачивать привычные и удобные догмы, и очень редко дорога пионеров устлана розами без шипов. Но Агапкину повезло.

Первый же человек, которому показал он свое произведение, – симферопольский музыкант Яков Богорад2, пришел от марша в восторг.

В музыкальных кругах Богорад слыл фигурой заметной. Сотни оркестровок сделал он за свою жизнь. Предпочтение отдавал как раз военным маршам.

…Любой, даже самый чистый и крупный, алмаз все равно требует огранки. Музыка – во многом сродни ювелирному искусству. Каким бы талантливым ни было написанное тобой произведение, без опытного аранжировщика-оркестровщика оно мертво.

Не случайно за советом и помощью Агапкин поехал именно к Богораду, хоть знакомы они раньше не были. Для себя изначально решил: забракует – значит, и быть посему.

Не забраковал Богорад марш. Совсем наоборот. Бесплатно сделал оркестровку. Напечатал в симферопольской типографии сотню экземпляров нот. У этого человек был не только хороший слух, но и отменный вкус…

Свое творение Василий Иванович назвал «Прощание славянки». Он посвятил его балканским женщинам, провожающим мужей на войну с турецкими басурманами. Ни Агапкин, ни Богорад не знали еще, что очень скоро эта война, точно проказа, расползется по всему миру, и через несколько лет марш их будет звучать не на смотрах или парадах, а на железнодорожных перронах, и уже не сербские, а русские женщины будут провожать под эту музыку своих мужей на смерть…

«Славянка» обрела популярность в считанные месяцы. Теперь каждый вечер в саду тамбовского купеческого собрания играют ее военные музыканты. «Славянка» и другой марш – «На сопках Маньчжурии» (кстати, написал его агапкинский соученик по тамбовскому муз. училищу Илья Шатров3) – становятся, выражаясь сегодняшним языком, хитами сезона.

А очень скоро, осенью 1914-го, о «Славянке» узнает и вся страна.

Но что толку от свалившейся на Агапкина славы? В сословной России все определяют не таланты, а чины.

Хоть блестяще, с аттестатом 1-й степени, и заканчивает Агапкин музыкальное училище, хоть все чаще полковой капельмейстер Милов и уступает ему дирижерское место, командование относится к нему лишь как к забавной диковинке вроде балаганного медведя.

Да, талантлив. Да, блестяще играет. Только он, простите, му-жик-с. Деревенщина неотесанная.

Даже через много десятков лет в своей автобиографии Агап-кин не сможет скрыть нанесенной тогда обиды.

«Старое офицерство стеснялось меня производить на должность капельмейстера и долго еще держало в серой солдатской шинели, хотя видели во мне талант и знание своего дела, но поиздеваться нужно».

Только после Февральской революции, когда все условности были сметены, Агапкин получает долгожданное назначение: капельмейстером в свой родной запасный полк…

В марте 1918-го в Тамбове побеждает советская власть. Агап-кин колеблется недолго. Уже в июле, когда его полк переформировывают, он надевает красноармейскую форму.

Вряд ли искренне и безоговорочно поверил Агапкин в идеалы коммунизма. Он был военным музыкантом, а музыка, как и любое, впрочем, искусство не имеет политических оттенков, хотя любая власть и пытается поставить ее себе на службу.

Яркий пример тому – агапкинская «Славянка». Такое возможно только в России: брат идет на брата под звуки одного и того же марша. Разница была лишь в словах, которые каждая из сторон положила на музыку. Красные оркестры пели про торжество пролетарских идей. Белые – о святой Руси.

Но нет сегодня уже ни красных, ни белых. Забылись эти сиюминутные слова, а музыка Агапкина продолжает жить…

…Почти два года Агапкин находится в действующей армии. Дерется с белоказаками на Южном фронте. Потом его перебрасывают на Юго-Западный.

Десятки раз подымал он в атаку бойцов своей музыкой: своей в полном смысле этого слова, ибо неизменно оркестр его исполнял «Славянку».

Только сразила Агапкина не вражеская пуля, а тифозная вошь. В полевом лазарете едва сумели его поставить на ноги. Видно, настолько плох он был, что начальство не поскупилось даже: одарило двухмесячным отпуском.

В мае Агапкин вернулся в родной Тамбов. И тут…

Об этих событиях он не упоминал потом никогда и нигде: слава богу, за долгие годы работы в ЧК научился держать язык за зубами. Сам факт нахождения человека на занятой врагом территории был в Советской России сродни клейму.

Сразу после возвращения Агапкина в Тамбове вспыхнул знаменитый антоновский мятеж. Коммунистов и красноармейцев расстреливали и вешали без разбора. Схватили и Агапкина. Да и как иначе: городская знаменитость. Весь Тамбов, помнится, обсуждал, когда впервые выехал он на улицы в новенькой красноармейской форме.

От расстрела Агапкина спасла жена. Пулей примчалась она к какому-то из атаманов, от которого зависела жизнь его. Вместе с дочерьми (а было их уже двое) рухнула на колени:

– Ваше благородие, да какой он коммунист: насильно красные забрали его с собой… Музыкант он… Композитор…

– Композитор? – по счастью, атаман слыл любителем изящного. – И чего ж он сочинил?

– «Прощание славянки»…

– А ну-ка, приведите этого музыканта, – приказал атаман подручным. – Пущай сыграет… Ежели и в самом деле его сочинение: будет жить…

…А потом в Тамбов снова вошли красные: части особого назначения ВЧК. Они жестоко подавили восстание. И с этого момента жизнь Агапкина неразрывно будет связана с детищем железного Феликса…

…Маленький узкий кабинетик. Стол, покрытый зеленым сукном. Молодой человек с усталым лицом внимательно смотрит на него.

– Стало быть, вы и есть тот знаменитый Агапкин?

– Да какой уж знаменитый…

– Не скромничайте. Не надо… Знаете, когда я слышу сейчас вашу «Славянку», мне разом вспоминается юность…

Начальник школы на мгновение даже прикрыл глаза.

– Ваш послужной список нам известен. Воевали. С 20-го года – в войсках ВЧК… Были капельмейстером батальона в Тамбове. Аттестации вам дают превосходные… Пишут, что организовали даже студию для бойцов. Учили всех желающих музыке… Если не секрет, почему оставили Тамбов?

– Батальон расформировали. Меня перевели в Москву, в 117-й особый полк ОГПУ.

– А самому вам в Москву не хотелось? Столица все же…

– Очень хотелось. Еще с молодости. После срочной я мечтал поступить в консерваторию, но средства не позволяли…

Начальник школы понимающе кивнул головой. И сразу, без перехода:

– Мы хотим предложить вам очень серьезное и важное дело. Нашей школе крайне нужен оркестр.

– Оркестр? Школе? – Агапкин удивился.

– Именно так: школе. Я убежден, что у школы нашей – огромное будущее. Вы и глазом не успеете моргнуть, как преобразится она. Здесь будут учиться сотни курсантов, работать лучшие преподаватели. Ну, а что сильнее оркестра может поднять боевой дух?…

Агапкин молчал, осмысливая услышанное.

– Ну так что, согласны? Учтите только, что это – приказ партии.

– Зачем же вы тогда спрашиваете мое мнение?

– Потому что считаю необходимым относиться бережно и уважительно к людям искусства… Так что?

– Я согласен, товарищ Лезерсон4…

– Что ж, иного ответа я и не ожидал…

Такой разговор состоялся (или мог состояться) в конце 1922 года в одном из кабинетов приземистого здания близ Лубянки.

И по сей день в доме № 11 по Большому Кисельному переулку квартируют некоторые службы Академии ФСБ: правда, крайне немногочисленные, ведь все основные факультеты и кафедры давным-давно осели уже на Юго-Западе, в специально выстроенном для Высшей школы КГБ комплексе зданий.

Но в те времена этот дом был главной (и единственной) штаб-квартирой чекистского вуза. Впрочем, вуза тогда еще тоже не было.

Учреждение, куда в начале 1923 года поступил на службу Василий Агапкин, носило скромное название – 1-я московская школа транспортного отдела ГПУ. От роду не было ей и года.

Молодая советская спецслужба остро нуждалась в профессиональных кадрах. «Железный» Феликс отлично понимал: на одном только голом энтузиазме далеко не уедешь.

Именно по инициативе Дзержинского с окончанием Гражданской войны в столице было организовано сразу несколько курсов и школ, где готовили оперативных чекистских работников. А поскольку председатель ГПУ возглавлял одновременно и Наркомат путей сообщения, судьба транспортных отделов «чрезвычайки» (они ведали контрразведкой на железной дороге) была ему особенно дорога.