Сын Авонара - Кэрол Берг

— Мне ничего этого не нужно, бабушка. Только ты. Я хочу, чтобы тебя оставили в покое.

— Разве ты не слышала рассказа, девочка? Если мы не поможем, даже тот мир, который мы знаем, может исчезнуть.

— Почему ты им веришь? Потому что они упомянули знакомые имена и названия? Ты учила меня не верить никому, а теперь распахиваешь двери перед этими людьми, не задавая вопросов. Все это может оказаться ложью.

Селина похлопывала меня по руке, отвечая внучке:

— Если ты не умеешь отличить правду от лжи, когда тебе девяносто, значит, ты даром прожила жизнь и не заслуживаешь больше того, что у тебя есть. — Она задумчиво посмотрела на меня. — Не простую вещь ты просишь, Сейри, читать мысли этого человека. Все может пойти не так, как тебе хотелось бы.

— Но вы попытаетесь?

— Я видела, как вырезают моих друзей и привязывают к столбам сыновей и внуков. Я держала в своей руке жизнь, с правом давать и забирать ее. Я девяносто лет слышала голоса предков. Если ты думаешь, я упущу возможность узнать, зачем все это, можешь сунуть меня в одну из банок с полки и продавать как особое снадобье, вызывающее безумие.

— Бабушка, ты не можешь! — Но восклицание Келли утонуло в хриплом смехе Селины, к которому присоединились и мы с Тенни, и девушка вылетела из комнаты.

— Теперь идите, — сказала Селина, утирая катящиеся по щекам слезы. — Мне нужно время, чтобы успокоить напуганную девочку и немного вздремнуть. Приводите своего немого друга, как стемнеет. Тогда мы и займемся загадками мироздания.

Когда мы забирали из конюшни своих лошадей, один из конюхов седлал крупного вороного коня. Очертания его головы, ноги… подстриженная грива и хвост… седло, которое я делила с Паоло, возвращаясь из Гренатты в Данфарри… Конь Роуэна. Я заторопила Тенни и успокоилась только тогда, когда мы смешались с толпой, движущейся к городским воротам.

19

Четвертый год правления короля Эварда, середина зимы

Долгие часы я просидела в темноте на жесткой постели, изводя себя разными «если бы только». Я вспоминала день рождения Кейрона, когда он рассказал, что не сможет использовать свою силу во вред кому бы то ни было, даже чтобы защитить себя или меня. Тогда я не поверила ему, уверенная, что, когда придет время, он станет сражаться, как любой другой мужчина. Когда я рассказала ему об убийстве человека в Тредингхолле и он не изменил своих убеждений, моя уверенность в том, что при случае он сделает все необходимое, не исчезла, но несколько ослабла. И мольба о прощении в его глазах, когда его утаскивали прочь, разрывала мне сердце. Какой бы ужас ни ждал впереди, он не станет бороться. Это подтверждали его последние слова, обращенные ко мне: «Это чудо. Все это…» В этом смысл существования дж'эттаннов, принимающих все, что дает им жизнь, часть предназначенного для них Пути. Будь они прокляты! Мне хотелось схватить и трясти отца Кейрона, его деда, всех проклятых дж'эттаннов, кричать, что в этом мире можно проложить свой собственный путь. Неудивительно, что все они умерли и забыты. И теперь мой Кейрон тоже умрет, потому что никто не станет слушать его, учиться чудесному и прекрасному, тому, что он принес в этот ужасный мир.

Я не могу этого допустить. Если Кейрон не может драться, я буду драться сама. Мне только необходимо немного времени. Варианты заговоров и интриг, теснясь, сменяли друг друга, пока я не провалилась в беспокойный сон.

«Сейри… помоги мне…»

Крик пробудил меня в самый глухой час ночи. Пришло минутное воспоминание, однажды уже было точно так: Кейрон позвал меня из темноты. Наверное, я открою глаза, увижу серебристую лунную дорожку, тянущуюся из двери библиотеки, книгу, страницы которой шевелит легкий летний ветерок, несущий с собой запахи бальзамина и чабреца. Но эта комната была холодной и пустой. Даже слабый свет не проникал через окно — небольшой прямоугольник, едва заметно выделяющийся на фоне стены высоко над моей кроватью.

— Кейрон?

«Помоги мне». Он едва не срывался на крик. Я чувствовала, как он силится сдержать его.

— Скажи мне, что делать.

«Поговори со мной. Сказку, песню, образ, все, за что я мог бы ухватиться. Прошу, любовь моя, быстрее».

Я на секунду задумалась, стараясь понять, что может помочь, и пытаясь не думать, почему ему вдруг так поспешно потребовалась поддержка. Отбросив несколько вариантов — слишком коротко, слишком запутанно, слишком скучно, — я заговорила о Комигоре, древнем замке, который был домом моего детства. Продуваемый всеми ветрами, он за шесть столетий ни разу не сдался ни одному завоевателю. Я исследовала в нем каждый коридор, каждый подвал, каждый чердак и изучила все карты из библиотеки. Как учил меня Кейрон, я подбирала простые слова, чтобы мои мысли приобретали четкие очертания, не позволяла беспокойству и страху обосноваться в моем мозгу. Время от времени я умолкала, прислушиваясь. Я не слышала ничего, лишь чувствовала это присутствие отчаяния в моем разуме так же явственно, как слышала бы его прерывистое дыхание или ощущала его пот. И я продолжала.

Я описала отца, воина, такого отстраненного, сильного, не умеющего обращаться с детьми, но такого нежного с моей хрупкой любящей матерью. Ее образ был расплывчатым, но я помнила ее рассказы и ее сад, об этом я тоже рассказала. Я описывала свою спальню в Комигоре, где я воображала себя астрономом, разгадывающим тайны небес, менестрелем, странствующим по земле и распевающим о героях песни, от которых воспламеняются сердца воинов. Серый свет потихоньку вползал в комнату, а я говорила о том, как стояла на высокой башне Комигора, воображая себя плененной принцессой, ожидающей прекрасного рыцаря, своего спасителя.

«В этот раз рыцаря спасла принцесса».

— Нет-нет. Это ты меня спас… уже давно, — сказала я, прижимая руки к груди, словно обнимая его. — Когда выступил из тени в библиотеке с розой в руке.

«Сейри, ты должна сказать им, что я околдовал тебя, поработил и осквернил посредством магии». Я не стану этого делать.

«Ты должна. Они доказали мне, что их намерения весьма серьезны».

— Не думай об этом. Томас обещал защищать меня, как я всегда и говорила.

Кейрон облегченно выдохнул. «Чудесно… о боги ночи…» Он совсем сник. Его голос, звучавший у меня в голове обычно так звучно, сочно и так красиво, был едва слышен.

— Что они сделали с тобой?

«Это не важно, — ответил он. — Когда я с тобой, мне легче. Но кажется, 1 ты уже никогда не сможешь сказать, что я чудесно выгляжу».

Я рассказывала ему истории, пока могла говорить, а потом закрыла глаза и думала о том, что хотела бы рассказать и увидеть. Но какой-то частичкой разума, еще способной рассуждать здраво, я продумывала план битвы.