АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника - Дмирий Вячеславович Громов

несколько кураторов, в десяти регионах России были проведены обыски, однако по делу оказался задержан всего один человек — Филипп Будейкин[655]; при оглашении приговора в суде он был обвинен всего в двух не доведенных до конца суицидах[656]. Впоследствии было вынесено еще пять приговоров. По всем шести уголовным делам кураторов «групп смерти», включая Будейкина, было выявлено всего девять пострадавших, три из которых неудачно пытались покончить с собой, а еще шестеро склонялись кураторами к суициду, который по разным причинам так и не состоялся[657]. Ни одного завершенного суицида подсудимым инкриминировано не было; данный факт Брейдо объяснил тем, что все пятнадцать детей-самоубийц «по команде администратора перед смертью удалили переписки в „ВК“. Задание было дано — и выполнено стопроцентно»[658]. Осталась неподтвержденной и информация о 130 суицидах, о которых говорилось в статье «Новой газеты», давшей начало общественному интересу к «группам смерти», — ни автор статьи, ни ее информанты так и не опубликовали этого списка, нет и данных о том, что со списком работали правоохранительные органы.

Официальная статистика суицидов и оценки «моральных предпринимателей» очень сильно расходятся. Согласно данным Федеральной службы государственной статистики[659], рост общественной тревожности в 2016 году происходил на фоне фактически стабильной ситуации: в целом в Российской Федерации шло поступательное снижение количества подростковых суицидов. Напротив, Следственный комитет РФ заявлял, что в 2015 году произошло 685[660], в 2016-м — 720 самоубийств несовершеннолетних[661], то есть рост составил 5 %; детский омбудсмен А. Ю. Кузнецова сообщала о росте за тот же период почти на 60 %[662], последняя цифра многократно повторялась различными СМИ, оказывая влияние на тревожность в обществе.

Итог обсуждению «групп смерти» подвели исследования МВД, в которых было установлено, что «основные причины самоубийств — неразделенная любовь или конфликты в семье (по 30 %) и лишь 1 % самоубийств связан с влиянием закрытых групп на сайтах»[663]. Проблемный «один процент» (около семи человек, если исходить из количества подростковых суицидов за 2016 год, озвученного ранее Следственным комитетом[664]) — это несовершеннолетние самоубийцы, которые, видимо, состояли в подозрительных интернет-сообществах. Влияние этих сообществ тоже не доказано — по крайней мере, при всем повышенном внимании государства к данной теме сообщений о расследовании завершенных самоубийств, спровоцированных «группами смерти», нет[665]. Таким образом, при всем общественном резонансе дела оно оказалось не подтверждено убедительными фактами.

Информационный резонанс вокруг «групп смерти» оказывал формирующее воздействие на поведение подростков и детей. Исследовательница МАФ РАНХиГС, проводившая включенное наблюдение в интернет-сообществах, посвященных суициду, отмечала, что с мая 2016 по февраль 2017 года они значительно изменились под влиянием информации, транслируемой через СМИ. В мае 2016 года «группы смерти» были похожи на другие интернет-площадки, объединяющие детей и подростков; «помимо основной тематики групп они активно обсуждали школьные проблемы, обменивались анекдотами, мемами, видеороликами юмористического или порнографического характера, а также т. н. „шок-контентом“»[666]. Интерес к играм, связанным с суицидом, был необязательным, «эксплицитных правил, по сути, не было: действия участников сводились к ожиданию наступления присвоенной даты и определенному порядку общения в группе, администраторы же никаких новых заданий не давали. Вся игра заключалась в попытках разгадать, в чем заключается игра»[667]. Впоследствии, после блокировки «групп смерти» Роскомнадзором и интенсивного обсуждения в медийной сфере подобные «сообщества игры» практически исчезли, в феврале — марте 2017 года «вся коммуникация происходит между куратором и конкретным игроком („одиночная игра“). Сама игра атомизируется, распадается на множество чатов-диалогов: происходит переход от коллективного ожидания игры к своего рода игре в „мафию“, где каждый играет сам за себя, пытаясь при этом угадать, какую роль играет партнер. Одним из следствий атомизации оказывается то, что „куратор“ больше не привязан к конкретной группе и может, с точки зрения участников, входить в контакт в любом месте — даже офлайн»[668]. Изменялись и другие параметры. Так, только в конце января 2017 года «в пабликах Вконтакте и в СМИ появляются первые сообщения о том, что игра состоит именно из пятидесяти заданий, которые играющий выполняет, отчитываясь по их итогам фотографиями»[669]. То есть «игра, инвариант которой многократно описан СМИ, окончательно кристаллизуется только в феврале — марте [2017 года] — на пике моральной паники»[670].

* * *

Пять случаев моральной паники охватывают период в семьдесят пять лет (от 1954 года до настоящего времени). На протяжении этого периода в стране несколько раз происходили кардинальные изменения социально-политических условий; коренным образом преобразился общественный уклад, стали другими идеология, системы общественных ценностей, социальная стратификация; наконец, изменились системы межличностной коммуникации, производства, циркуляции и потребления информации.

Учитывая культурно-исторический контекст происходящего, рассмотрим на примере пяти случаев, как именно изменялись параметры моральных паник в Советском Союзе, а потом в постсоветской России.

Моральная повестка. Каждая из рассмотренных моральных паник встроена в моральную повестку своего времени.

Случай 1 представляет собой элитарную панику, способствующую решению текущих социальных задач, связанных с послевоенным развитием советского общества. На фоне общего роста стабильности в стране возникают нарушители этого спокойствия — молодые хулиганы, тунеядцы, стиляги. Особенно видна моральная составляющая в стилягах, которые рассматриваются как нарушители не столько Уголовного кодекса, сколько стилистической и идеологической конвенции: выглядят и ведут себя необычно, слушают идеологически вредную музыку.

Случай 2 затрагивает моральную категорию, крайне важную для советского времени и остающуюся сверхважной по сей день, — фашизм. Появление молодых сторонников гитлеровской идеологии в стране, всего 35 лет назад ценой неимоверных жертв одержавшей победу над фашизмом, воспринималось как вопиющее кощунство. У высокой тревожности, связанной со слухами о неофашистах, есть еще одна, менее заметная причина — стилистическое неприятие субкультурной молодежи, именно поэтому частные вспышки паник в городах Советского Союза были связаны с «неформалами» (панками, металлистами и т. д.), воспринимавшимися как «фашисты».

Случай 3, произошедший в годы перестройки, отразил борьбу идеологий, которыми в то время было охвачено общество. Можно выделить две группы мотивов, отражающих моральные позиции условных сторон конфликта. Любера (та их часть, которая действительно преследовала «неформалов» по идейным соображениям) занимали консервативную позицию, рассматривая «неформальность» как морально неприемлемое поведение. Те, кто не одобрял позицию люберов, видели в их деятельности посягательство на прогрессивные ценности перестройки; любера при этом рассматривались как штурмовые отряды, готовые к подавлению прогрессивного инакомыслия.

Случай 4 показывает, насколько в консервативной части российского