Пробуждения - Оливер Сакс

Если мы хотим понять качественную суть пробуждения и состояние бодрствования (то есть здоровья), мы должны отвлечься от физиологических и неврологических терминов, которые обычно при этом используются, и обратиться к «терминам», которые склонен использовать сам больной. Употребляемая в настоящее время неврологическая и нейропсихологическая терминология привязана к уровню энергетического обмена и распределению энергетических процессов в головном мозге. Мы также должны пользоваться энергетическими и экономическими понятиями, но кардинально иным способом, чем это принято сегодня.

Мы уже говорили (сн. 31 на с. 82) о двух школах классической неврологии — холистах и топистах, или, как они сами себя называют, старьевщиках и дровосеках. Холисты апеллируют к тотальной энергии головного мозга, словно это нечто единообразное, недифференцируемое и поддающееся количественному определению. Они ведут речь, например, о возбуждении и активации, о нарастающей активности в активирующей системе — о нарастании, которое можно определить и (в принципе) измерить путем подсчета общего числа импульсов, возникающих в этой системе. Если прибегнуть к идиоме, то можно сказать, что леводопа «включает» или «выключает» пациента. Недостатком и в конечном счете нереальностью такого понимания является его чисто количественный подход, внимание к величине без учета ее качественных характеристик. В реальности нельзя представить величину, оторванную от качества измеряемого предмета. Хотя сами больные нередко говорят об ощущении прилива энергии, о «подстегивании», о «подъеме» и т. д., они четко различают качество патологии и здоровья. Для иллюстрации можно воспользоваться словами одного пациента, пробудившегося от приема леводопы: «До этого меня гальванизировали, а теперь оживили».

Тописты, напротив, представляют головной мозг в виде мозаики различных «центров» или «систем», каждая из которых насыщена различными видами энергии. Они рассматривают энергию расфасованной в бесчисленные пакеты, между которыми существует некая таинственная «корреляция». Например, в случае леводопы тописты говорят о «дозах вигильности», «дозах подвижности», «дозах эмотивности» и т. д. и устанавливают корреляционные коэффициенты между этими дозами. Такие воззрения чужды ощущениям больного и противоречат не только им, но и впечатлениям наблюдателя, который чувствует вместе с больным. Ибо ни один человек не способен осознавать свою «эмотивность», например, в противоположности к «вигильности»: каждый ощущает лишь уровень своей бодрости, живости, внимания и представляет себе лишь тотальный, бесконечный характер внимания или уровня бодрствования. Раскалывать это единство на изолированные компоненты — значит совершать эпистемологический солецизм первого порядка, а также проявлять полнейшую слепоту и безразличие к ощущениям больного.

Пробуждение заключается в изменении уровня сознания, в тотальном отношении человека к себе и окружающему миру. Все постэнцефалитические пациенты (все больные) в меру своей индивидуальности страдают от недостатка и искажения внимания: с одной стороны, они остро ощущают отрезанность или отчуждение от окружающего мира, а с другой — погружены в свою болезнь или поглощены ею. Это патологическое обращение внимания внутрь, на себя, особенно заметно при каталептической форме заболевания. Прекрасной иллюстрацией могут служить слова одного страдавшего каталепсией больного, который однажды сказал мне: «Моя поза постоянно уступает самой себе. Моя поза усиливает самое себя. Моя поза постоянно предлагает себя. Я полностью поглощен поглощением позы».

Пробуждение в основе своей есть реверсия этого положения: больной перестает ощущать присутствие болезни и отсутствие окружающего мира, приходит к ощущению отсутствия болезни и полного присутствия мира [Инстинктивно и интуитивно все пациенты всегда используют для описания пробуждения одну и ту же метафору. Так, существуют универсальные образы подъема и падения, которые естественно и автоматически приходят в голову каждому больному: человек восходит к здоровью, счастью и благодати и опускается в глубины болезни и несчастья. При этом может, правда, возникнуть опасная путаница: существуют восхождения к соблазну и «ложные вершины» мании, жадности и патологического возбуждения. И хотя эти состояния сильно отличаются от неуклонного, твердого восхождения к здоровью, их можно спутать с последним и принять за некую «компенсацию» выздоровления. Другими универсальными метафорами являются «свет» и «тьма»: человек выбирается из тьмы и тумана болезни на ясный свет здоровья. Но и болезни бывают присущи блеск и фальшивый свет.]. Он становится (выражаясь словами Д.Х. Лоуренса) «человеком, целиком присутствующим в своей цельности».

Таким образом, пробудившийся больной обращается к миру, он более не поглощен и не захвачен собственным недугом. Он обращает целеустремленное, страстное и любящее внимание на мир, тем более радостное и невинное, чем дольше был он отрезан от мира, чем дольше «спал».

Мир снова становится восхитительно живым. Больной всюду отыскивает причины для интереса, удивления и радости — он словно опять становится ребенком или, если угодно, узником, вышедшим на свободу. Он влюбляется в окружающую его действительность.

При воссоединении с миром и самим собой больной полностью меняет свое внутреннее ощущение и поведение. Там, где раньше ощущал стеснение, неудобство, неестественность и ограничение, теперь чувствует свободу и единение с миром. Все аспекты его бытия — движения, восприятие, мысли и чувства — свидетельствуют факт пробуждения. Поток бытия, не сдерживаемый и не перегороженный более никакими плотинами, течет без усилий, совершенно свободно и легко. Нет больше ощущения «ca ne marche pas» или внутреннего торможения [Это отчасти механистическое, отчасти инфернальное ощущение внутренней остановки или бесчувственности, сводящего с ума движения на месте в никуда, столь характерного для паркинсонизма и невроза, прекрасно выражено в последних стихотворениях и письмах Д.Х. Лоуренса. // Люди, что сидят в машинах // Среди вертящихся колес, в апофеозе колес, // Сидят в сером тумане движения, застывшего на месте, // В полете, какой не летит, // И в жизни, которая смерть. // «…идти, но не перемещаться, застыть в движении — // это настоящий ад. Он реален, сер и ужасен. // Это серый ад, неведомый Данте…»]. Проясняется чувство пространства, свободы бытия. Исчезает чувство нестабильности, ощущение хождения по острию ножа, столь характерное для болезни (оно замещается устойчивостью, гибкостью и легкостью).

Эти чувства и ощущения, по-разному окрашенные индивидуальными привычками и вкусами, испытывают, с большей или меньшей интенсивностью, все больные, полностью пробудившиеся на фоне приема леводопы. Они демонстрируют нам полное качество — пик реального бытия (столь редко воспринимающийся большинством «здоровых» людей). Они показывают нам то, что мы знали — и почти забыли. Показывают то, что мы когда-то имели и впоследствии утратили.

Чувство возвращения к истокам, к чему-то первичному, первозданному, к более глубоким и более простым предметам мира было сообщено мне наиболее живо моим больным Леонардом Л. «Это очень сладкое чувство, — сказал он во время своего очень короткого пробуждения. — Очень сладкое, легкое и мирное. Я благодарен за каждый момент такого бытия. Чувствую себя таким умиротворенным, словно вернулся в родной дом после долгого и тяжелого путешествия. Мне тепло и хорошо, как кошке у камина». И это действительно соответствовало тому, как он выглядел в тот момент…

Д.Х. Лоуренс

Бедствие

И будет потом великое бедствие.

Библия Виклифа

Ибо фортуна закладывает план бедствий в основание нашего счастливого преуспеяния, благословляя нас в первом квадранте и стараясь погубить в последнем.

Сэр Томас Браун

На какое-то время каждый больной, которому назначают леводопу, возвращается в ничем не замутненное, прекрасное состояние полного здоровья. Но рано или поздно, тем или иным образом почти у всех больных начинаются осложнения и неприятности [Но не всегда перед «бедствием» на долю больного выпадает безмятежный период. Так, Эстер И. в определенный день впадала в критическое состояние в течение считанных секунд, без всякого предупреждения (сн. 65, с. 176). Кроме того, с самого начала у действия лекарства была избыточность — больная выглядела чрезмерно возбужденной, поведение отличалось бурностью, одновременно наблюдалось странное двигательное принуждение и персеверация. Эстер была больной с особенно тяжелой, протекавшей по типу «все или ничего», формой постэнцефалитического расстройства, но подобные взрывные реакции иногда приходится наблюдать и у больных с «обычной» болезнью Паркинсона. Один из таких больных, одновременно страдавший шизофренией Берт Э., которому я назначил леводопу в 1986 году, демонстрировал медленную активацию функций, по мере того как я постепенно увеличивал дозу. Но потом, неожиданно и внезапно, на фоне очередного незначительного (всего 5 %) повышения дозы, больной в течение часа впал в супернормальное состояние — у него началась поразительная, почти безумная умственная и двигательная активность. Утром все было как обычно, если не считать небольшого уменьшения ригидности и тремора на фоне сохранявшейся неспособности говорить и необходимости посторонней помощи в самообслуживании, но потом… В середине дня в пациенте словно что-то «щелкнуло» (по меткому выражению медсестер): он рывком вскочил с кресла, побежал по коридору, боксируя с тенью, а потом начал говорить со скоростью «сто километров в час». Все его речи сводились к обсуждению различных видов спорта (футбола, бейсбола, математических игр и т. д.). То, что поначалу могло показаться нормальным, хотя и несколько драматичным, пробуждением или освобождением, оказалось на деле манией, что и подтвердилось в следующие пару дней. На этом фоне я не намного (всего на 5 %) уменьшил дозу леводопы, но это, вместо того чтобы сгладить повышенную активность и возбуждение, немедленно привело к возвращению тяжелого дрожательного и практически беспомощного паркинсонизма. Ясно, что реакция Берта в тот день, когда он пробудился, уже отклонилась от линейной зависимости ответа от дозы и перешла в другое, очень сложное пространство нелинейных, внезапных и непредсказуемых ответов.]. У одних больных нарушения и осложнения могут быть слабыми и мягкими на протяжении месяцев и лет адекватного ответа на проводимое лечение; у других же пациентов телесный и душевный подъем происходит в течение нескольких дней — это всего лишь ничтожное мгновение по сравнению с жизнью, — перед тем как больной снова падает в глубины своего недуга.