Дневник заключенного. Письма - Феликс Эдмундович Дзержинский

Баркову, — без обиняков обратился Правдин к Дзержинскому, — какой у тебя был разговор с Ильичем перед твоим назначением в Наркомат путей сообщения.

— Это для чего же? — чуть иронически прищурившись, спросил нарком.

— Видишь ли, — ответил Правдин, — Барков задумал написать пьесу о революции, об Ильиче. Твой рассказ ему поможет.

— Пьесу о революции? Что ж, неплохо задумано… А справишься? — обратился ко мне Феликс Эдмундович.

— Попробую, — выдавил я и почувствовал, что краснею.

Дзержинский встал из-за стола, закурил и задумался, поглядывая на морозные узоры окна… Стало тихо, только где-то негромко выстукивали часы.

Затушив папиросу, прохаживаясь по кабинету, Феликс Эдмундович начал рассказывать о своих встречах с Владимиром Ильичем Лениным. Говорил он негромко, спокойно, удивительно образно, с каким-то неповторимым юмором. Он рассказал о своем новом назначении и о встречах с Ильичем в сестрорецком шалаше, куда приезжал с поручением ЦК» и о том, как по приказу Ильича среди всех ответственных работников провели медицинский осмотр, что у Феликса Эдмундовича вызвало бурный протест, и как он был остроумно и доказательно высмеян Лениным…

Вспоминая об этом, Дзержинский оживился и от души посмеялся. Время летело быстро, и мы поняли, что отняли его у наркома, пожалуй, уж слишком много. Прощаясь, он мне сказал: пишите пьесу умную, но не скучную, а то от народа вам достанется на орехи…

С тех пор мы встречались с Феликсом Эдмундовичем неоднократно, и он всегда уделял мне немало внимания, обогатив рассказами не только о В. И. Ленине, но и о других революционерах. Запомнились мне его рассказы о легендарном матросе Железняке.

Из встреч с Дзержинским я понял, что «железный Феликс» и «грозный рыцарь революции», как его в то время называли, — очень чуткий человек, с кристальной душой, пламенным сердцем.

Ф. Т. Фомин

МАШИНЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В ГАРАЖ

Не помню сейчас, по какому поводу вызвал меня однажды к себе Феликс Эдмундович. Но во время нашей беседы ему принесли какую-то большую сводку, сплошь испещренную цифрами. Он сразу углубился в нее.

Оказывается, это была ведомость недельного расхода резины, горючего и смазочных материалов по автотранспорту в Москве.

Положение с автотранспортом в те годы было очень тяжелым. Машины изношены, резины мало, вместо бензина — спирт, смешанный с эфиром… Автомашины разрешалось использовать только для военных и служебных целей.

Однако Дзержинский, изучая сводки, обратил внимание, что в нерабочие дни и горючего и смазочных материалов расходуется чуть ли не в два раза больше, чем в обычные дни. Очевидно, даже в то суровое время гражданской войны находились любители покататься на государственный счет.

И вот, посоветовавшись с Владимиром Ильичем, Дзержинский решил на всех окраинах города у застав выставить комиссаров ВЧК, вменив им в обязанность регистрацию всех проезжающих автомашин.

…По выходным дням Феликс Эдмундович сам ездил в Сокольники или на Тверскую заставу проверять маршруты проезжающих машин. И как часто любители прогулок, издали увидав высокую фигуру Дзержинского в неизменной шинели, быстро поворачивали свои машины обратно в гараж.

Меры, предпринятые Дзержинским, оказались весьма действенными: в течение уже первых двух недель расход горючего, резины и смазки на автотранспорт Москвы в нерабочие дни сократился вдвое.

СЛУЧАЙ НА ГОРЕ ДЖИНАЛ

…В течение нескольких лет Феликс Эдмундович не пользовался отпуском. Мы знали, что ЦК партии не раз настаивал на том, чтобы Феликс Эдмундович уехал отдыхать и лечиться.

Но Дзержинский каждый раз считал, что для его отпуска еще не настало время.

Так, в октябре 1923 года он писал в ЦК: «Считаю, что давать мне сейчас отпуск вредно для дела и для меня лично по следующим соображениям. По линии ОГПУ в связи с внутренним и международным положением, а также с сокращением нашей сметы ОГПУ будет переживать сейчас очень трудное время, и вместе с тем политическое значение его работы и ответственность неимоверно возрастут. Необходимо мое присутствие как для обеспечения полной связи с ЦК, так и для самой работы в ОГПУ и для наиболее безболезненного сжатия его аппаратов, что по моей инициативе производится…»

И вот, наконец, летом 1925 года Дзержинский, повинуясь категорическому решению партии, приехал в Кисловодск для лечения. В первый же день произошел чрезвычайно характерный для Феликса Эдмундовича эпизод.

На даче, где он должен был отдыхать, ему отвели во втором этаже три хорошие, светлые комнаты. Феликс Эдмундович быстро прошел по этажу и, обратившись ко мне, сказал:

— А зачем мне, товарищ Фомин, такие хоромы? Я ведь сейчас один, а Софья Сигизмундовна приедет только недели через две. Да и вдвоем нам трех комнат не нужно.

Я не успел ничего ответить, как Феликс Эдмундович взял свой маленький саквояж и спустился в первый этаж. Остановившись около двери, которая вела в небольшую комнату, он спросил:

— А здесь никто не живет?

— Нет.

— Вот и хорошо, я тут и поселюсь.

Феликсу Эдмундовичу очень нравились окрестности Кисловодска. В дни, свободные от лечебных процедур, мы ездили вместе в «Замок коварства и любви», на Медовый водопад, на гору Кольцо.

Однажды мы отправились на гору Джинал. Выехали на линейке ранним утром, и пока добрались до места, времени прошло немало. Выбрали у подножия горы хорошую лужайку и расположились на отдых. Я решил, что Феликс Эдмундович и Софья Сигизмундовна проголодались, и предложил им закусить. Вынул узелок с продуктами, развязал его и разложил на салфетке булку, яйца, колбасу.

— Откуда, товарищ Фомин, эти продукты? — спросил Феликс Эдмундович.

— Мне их дал для вас завхоз дачи.

— Никогда этого больше не делайте, — очень резко сказал мне Феликс Эдмундович.

Но, увидев мое огорченное лицо, уже значительно мягче добавил:

— Поймите, мы не нуждаемся в бесплатном питании. — И, обратившись к жене, спросил ее: — Сколько ты денег скопила к отпуску?

— Около пятисот рублей, — ответила Софья Сигизмундовна.

— Вот видите, товарищ Фомин, — заметил Дзержинский, — мы можем сами любые продукты покупать.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

В декабре 1925 года я был проездом в Москве и зашел к Дзержинскому в ВСНХ. На Феликсе Эдмундовиче не было привычной для моего глаза защитного цвета, наглухо застегнутой гимнастерки. Он был в темном, хорошо сшитом штатском костюме. Модная рубашка с крахмальным воротничком, нарядный галстук…

Феликс Эдмундович, улыбаясь, сказал мне:

— Наверное, и не думали, что вам придется когда-нибудь увидеть меня таким франтом. Вот даже ручку с золотым пером купил.

Дзержинский хоть и торопился (он ехал подписывать