Порнограф - Сергей Валяев

— Дочери.

Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и… проснулся.

Бог мой, хотел перекреститься, где я и что со мной? И вздохнул с облегчением: мои больные глаза признали родную комнатку, пыльный кактус, скулящего у двери дога Ванечку. А в открытом окне переминалось хмурое утро.

Господи, за что такие кошмары, поднимался с тахты, какой-то запредельный космогонический бред. Нет, пить надо, Ванечка, меньше. Обнаружив чайник под кактусом, заглотил пресной водицы с ошметками ржавого налета, ополоснул опухшее лицо и почувствовал себя в состоянии гравитационного полета в черной дыре антимира. Блядь, Лопухин, матерился, натягивая свитер, когда ты, краснознаменный мудак, прекратишь издеваться над организмом. И потом — проблем выше крыше. И ещё выше. Надеюсь, с Хулио все в порядке? Помню, по-братски прощались у таксомотора, после чего Миха Могилевский толкнул меня в салон, куда я завалился, точно в отхожее место вселенской прорехи… Проклятье, чтобы все так жили, как я там корежился. Как на электрическом стуле в 6000 вольт. Похоже, какая-то иступленная потусторонняя сила пыталась вырвать из меня?.. Что? Не помню… Помню лишь угрозу. Кому? Мне? Нет, не могу припомнить. Пустота в голове и ниже, и только. Надо проветрить себя, как ковер-самолет, провалявшийся несколько столетий на полках ломбарда. Да, и дог Ванечка готов вот-вот выпустить из себя все добро, переработанное за ночь.

— Пошли, засоранец, — вздохнул я, открывая дверь. — Тебе плохо, а мне ещё хуже.

Коммуналка безмятежно дрыхла, как человек в уютной, теплой, блевотной массе, которого устраивает абсолютно все в этой египетской жизни. От мутного света дежурной лампочки хотелось удавиться. На первом попавшем крюке. Я даже непроизвольно поискал глазами металлическую скобу, но, к счастью, не нашел. И отправился на улицу. Жить дальше.

Утренний воздух был насыщен озоном, что привело меня в состояние близкое к обмороку. Я бродил за жизнелюбивым песиком и мне казалось, что из меня выпотрошили душу. Осталась лишь болезненная оболочка, непригодная для дальнейшего применения в хозяйстве.

Эх, жизнь, иль ты приснилась мне? Вот именно — сон, похожий на чудовищный кошмар. Что же там происходило? Какие-то замогильные потусторонние голоса, а что еще?.. Увы, мои попытки вторжения в память, затравленную насыщенной алкогольной атакой, были безуспешны.

Плюнув на себя, как в прямом, так и переносном смыслах, я потащился к родному дворику, завидуя здоровому образу жизни своего четвероногого друга.

И почему я, Ванька Лопухин, не собака, на этой положительной мысле я заступил в подворотню и… увидел лакированное, как башмак, авто, мной уже однажды виденное. Я попридержал шаг — странно-странно, что за ранний променад, Сашенька?.. А вот и она сама, красавица. В вельветовом костюмчике от покойного голубого Версаче. В солнцезащитных очках. Хотя светило пока и не мыслило явить свое румяное и горячее личико нашему маловыразительному мирозданию.

Трудно сказать, что заставило меня действовать самым решительным образом. То ли безумная и веселая ночка, то ли общая весьма подозрительная международна обстановка, то ли кондовая крестьянская любознательность? И не успела вышколенная и надушенная публика глазом моргнуть, как я вместе с пятнистым Ванечкой уже сидел в партере, то бишь в салоне комфортабельного «Мерседеса», класса «Е», с объяснимым нетерпением ожидая поднятия занавеса. Девушка повела себя хладнокровно, как дама высшего света, не обратившая внимания на пьяного хама, который уронил в её пахнущее декольте бисквитный пирожок. Вместе с бутылкой портвейна «777». Александра сделала знак водителю, мол, крепче держись за баранку, баран, и только после соизволила улыбнуться мне:

— В чем дело, Ванечка?

— Доброе утро, — ответил я. — Куда это мы ранней пташкой, если не секрет.

— Секрет.

— Я люблю секреты.

— Ванечка, будь так любезен, — поморщилась. — Дыши в окошко. Я не выдержу этой газовой атаки.

— Прости, — смутился, задерживая дыхание. — Это все «Бешеная Мэри».

— «Бешеная Мэри», прелестно-прелестно.

Может, с крепкого похмелья, но Александра казалась мне чужой и неестественной. В ней таилась загадка. Компанейская и простая девчонка, мечтающая выскользнуть из оков высшего мертвенного света, не была похожа сама на себя. Я чувствовал эти принципиальные изменения, однако пока не понимал причин таких метаморфоз. Полевая ромашечка неожиданно превратилась в сочащую благоуханиями розу, а трудолюбивый садовник (я про себя) этого не приметил.

— «Бешеная Мэри», прелестно, — повторила. — А я здесь, Ванечка, при чем? Пил ты, а голова будет болеть у меня?

— Извини, но тебе, милая моя, хорошо известно: у нас общие проблемы, которые надо решать.

— Какие же проблемы?

— Например, господин Савелло.

— Ваня, — улыбнулась. — Не смеши, ты и он, это… — и не нашла слов, чтобы определить разницу между маленькой рыбкой (я) и большим тараканом (мой оппонент).

— И тем не менее, — был настойчив, — меня интересует не он сам, а программа «S».

— Кажется, он сказал, что об этом… — и убрала с лица солнцезащитные очки, и я увидел её глаза — в них плескалась темной морской рябью ненависть.

— Он врун, болтун и хохотун, — сделал вид, что не замечаю удивительных превращений с любимой. — И это могу доказать, Сашенька.

— Докажи, — и спрятала ненависть за дымчатыми стеклышками.

Когда меня женщина просит, я стараюсь не отказывать ей и даю все, что она хочет. Возможно, от этого все мои приключения и несчастья. Что там говорить, минет сладок и приятен, но после, как правило, начинается такое… Тем не менее я выполнил просьбу возлюбленной и поведал (без лишних подробностей) о морской прогулки на яхте «Greus» господина Савелло. Мой скромный рассказ произвел впечатление. Александра задала несколько уточняющих вопросов, а после задумалась. И, глядя на её отрешенное, но приятное личико, я подумал, что толком ничего не знаю о ней. Да, её тело принадлежало мне, а вот как быть с душой? Что там находится, за бронированной грудной клеткой? Этого я не знаю. Никогда не интересовался женскими душами, они казались мне каркающими, похожими на ворон, висящими над разлагающейся падалью повседневности.

— Ну хорошо, — проговорила Александра с мучительной улыбкой. — Хотя ничего хорошего нет, Ёхан ты Палыч. — И сделала знак водителю. — У тебя, Лопухин, поразительное свойство влипать в истории, как в говно.

— Такая планида, — развел руками. — Как говорится, не родись счастливым, а родись… диверсантом. Сама убедилась, это иногда помогает в быту.

— Спасибо, — молвила с потаенной мыслью. — Я этого не забуду.

— Не забуду мать родную, — усмехнулся, овеваемый утренним ветерком. А куда это мы так убиваемся? — Автомобиль на предельной скорости торопился из просыпающейся ленивой столицы — в мглистое и неизвестное.

И услышал многообещающий ответ:

— В преисподнюю, родной мой, в преисподнюю.

Скорость и комфорт колымаги убаюкали меня, как кондиционного младенца, и я, развалившись на кожаном сидении, погрузился в глубокие размышления. Александра после неприятного разговора пересела вперед, к водителю, и мой бок приятной грелкой согревал дог Ванечка. За стеклом мглило сонное и родное пространство, на котором в судорожных муках умирала Родина, всеми преданная.

Великое беспрецедентное предательство это началось давно, когда в юных головушках, замусоренных псевдо-философско-революционными выкладками безрассудных и бородатых альфонсов, якобы страдающих за всеобщее братство и равенство, родилась простая, как испражнение, мысль, что бомбами под Государевы ноги можно изменить мировой правопорядок. И бросили бомбы в первый день весны, успешно открыв кровавую эпоху трусливого и бессмысленного терроризма. Быстро лысеющий (от большого ума?) неудачник-юрист Ульянов-Бланк скоро понял, как можно убеждать своих строптивых политических противников. Плохо понимаете картавящее словцо? Хорошо поймете пулю-дуру, голод и пролетарские призывы к общенациональной резни.

Во многом оказался прав большевистский квазимодо: убедил все остальные партии, что его партия (б) есть единственная организация, способная уморить народ за короткий срок. Да вот не повезло вождю мирового пролетариата занемог головушкой, а будущий лучший друг физкультурников, пилотов, колхозниц и писателей очень спешил загенсечить во славу себя. И пришлось затворнику Воробьевых гор вместе с собственным говнецом пожирать крысиный яд, от коего он окончательно превратился в счастливое неразумное дитя. И был вполне благополучен, пока партия не приказала товарищу Кабо удалить его, как компрометирующего великие идеи своим легкомысленным прозябанием. Воля партии — воля народа. Однако новый политический лидер был не только примерным учеником, но решил идти дальше своего забальзамированного учителя, превратив страну в единый, образцово-показательный концлагерь. Правда, увлекался и пионерскими лагерями: готовил будущие кадры для сибирских лесоповалов, тундрового гнуса и среднеазиатских солончаков.