Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

идею создания независимых национальных государств только во время Первой мировой войны, в более ранние годы такие идеи появлялись редко и большой роли не играли[1130]. И все же литовский случай можно объяснить определенными конкретными обстоятельствами.

Немецкий историк Рудольф Яворский (Rudolf Jaworski) заметил, что различные практики национальной политики в трех империях, разделивших между собой Польско-Литовское государство, – в России, Австрии (Австро-Венгрии), Пруссии (Германии) – вызвали и различные формы польского национального сопротивления. Безоглядные репрессии и дискриминация в Российской империи вызвали сильные революционные и бескомпромиссные движения, ориентированные на вооруженную борьбу. Систематически проводившаяся в империи Гогенцоллернов политика нивелирования национальностей вызвала такую же систематическую и целенаправленную практику укрепления национальных польских институтов. При этом проводимая в империи Габсбургов вплоть до начала Первой мировой войны практика сотрудничества с польской элитой создала ситуацию, при которой в польском обществе Галиции сильные позиции принадлежали консервативному течению[1131]. Проводимая Российской империей политика «обрусения» литовцев на западных окраинах империи была одной из наиболее дискриминирующих практик по отношению к недоминирующим этническим группам, если не принимать в расчет входивших в состав триединой русской нации белорусов и украинцев. У формирующейся литовской интеллигенции, которая не могла публиковать никакие издания на литовском языке в традиционной графике, не могла работать ни в каком государственном учреждении в родном крае и которая как исповедавшая католическую веру дискриминировалась вместе с «лицами польского происхождения», практически не было других возможностей, кроме формирования радикальных политических программ. Контрабандным путем в Российскую империю переправлялись напечатанные в Пруссии (после 1870–1871 годов – Германской империи) книги, газеты, журналы, прокламации, избегавшие имперской цензуры, что также благоприятствовало развитию радикальных политических устремлений. Эту враждебность усилила и царская политика в области просвещения, когда литовский язык был вытеснен из процесса обучения в Северо-Западном крае. Враждебность литовцев по отношению к Российской империи увеличивали и жесткие меры властей, направленные против католической церкви. Такие меры убеждали католическую общественность в стремлении властей превратить всех в православных[1132]. Брутальность политики «обрусения», конечно, была лишь одним из факторов, способствовавших достаточно раннему появлению идеи независимого национального государства в программе литовского национализма. Важными были и претензии польского национального движения на Литву как составную часть польского «национального тела», и в этой ситуации литовские общественные деятели были вынуждены четко артикулировать и литовское национальное устремление к созданию независимого государства. Сторонники «русского дела» в 1860-х годах не могли себе представить, что это «племя» в начале XX века станет общественной силой и сформулирует четкие политические цели.

Таким образом, обобщая, можно утверждать, что в Литве большинство мер национальной политики, направленных на «обрусение», «исправление», «слияние» или «сближение» нерусского населения, оказались безрезультатными либо привели к совсем не тем результатам, на которые надеялись российские власти. Часто причины этих неудач были связаны с наличием «дискурсивных капканов», то есть с неспособностью различать идеологически сконструированный образ региона и его жителей от реальности. В других случаях мы наблюдаем игнорирование определенных важных обстоятельств, что случилось, например, с запретом на литовскую печать в традиционной графике, когда оказались «забыты» прусские литовцы и не просчитана возможность печатать в Пруссии и нелегально переправлять в Россию литовские книги, отпечатанные в привычной латинской графике. Иногда имперским чиновникам недоставало последовательности. Так, например, случилось при осуществлении политики «деполонизации»: в то время, когда печать на литовском языке в традиционной латинской графике была запрещена, было разрешено печатать и распространять книги на польском языке. Список таких ошибок, недосмотров, непоследовательности и плохого планирования можно продолжать достаточно долго, но были и более важные – более общие проблемы.

В конце XVIII – начале XIX века Россия вместе с союзниками уничтожила большое европейское государство, но никуда не исчезла образованная часть общества Речи Посполитой, хранившая память о своем государстве и вынашивавшая идеи его воссоздания, которые наиболее ярко проявились во время «польских» восстаний. Эти, как их называли официальные российские чины, «мятежи» вызвали политику «деполонизации» или «обрусения» и гравитацию России в направлении «национализирующей империи». При этом национализм на службе империи, может быть, и мог консолидировать доминировавшее этническое сообщество в ядре империи, но действовал как антиимперское оружие в отношении нерусских народов[1133]. Не только наказания участников восстаний и других акций неповиновения, но и систематическая дискриминация нерусских подданных императора при осуществлении националистической национальной политики вела к росту недовольства Российским государством среди поляков, литовцев, евреев и подталкивала их к участию в оппозиционных движениях. Создавался «роковой круг» (вспомним слова П. В. Веревкина)[1134].

Был ли выход из этого тупика или, иначе говоря, могла ли какая-либо другая стратегия национальной политики принести успех властям Российской империи? Повторюсь, речь идет не об основанной на силе возможности Санкт-Петербурга сохранить западные окраины в составе Российской империи, но о способности реализовывать другие цели, прежде всего способствующие росту лояльности подданных. Дж. Д. Клир считал, например, что евреи Российской империи могли стать Kaisertreu (верноподданными), какими были их братья по вере в Австро-Венгрии, если бы российские власти проводили другую, менее дискриминационную политику[1135]. Схожим образом проблему формулировал и Доминик Ливен (Dominic Lieven), сравнивая политику России на Украине и политику Великобритании в Шотландии. Сначала британский историк развивает мысль о том, что менее репрессивная политика Лондона представляет собой пример успешной интеграционной политики, поскольку шотландцы были довольны тем, что они входят в состав империи, в то время как украинское национальное движение приобрело антирусский характер, но позже Д. Ливен отмечает, что другую национальную политику в отношении украинцев в условиях существовавшего режима представить себе достаточно трудно, кроме того, эта политика не была слишком неуспешной. Именно репрессивная политика России была одной из важнейших причин, не позволивших украинцам создать свое национальное государство после Первой мировой войны[1136].

При рассмотрении ситуации, сложившейся в Северо-Западном крае после 1863 года, то есть в период, который рассматривается в этой книге, мы видим, что правящая и интеллектуальная элита России не раз обсуждала различные иные, не националистические рецепты национальной политики, а в течение нескольких лет после начала революции 1905 года многие действия властей, по сути, соответствовали модели имперской национальной политики, то есть такой, при которой лояльность нерусского населения Российской империи предполагалось обеспечить не подавлением, но толерантным отношением к культурам недоминирующих этнических групп. Однако, как я пытался показать в третьем разделе этой книги, переход к такой модели национальной политики был кратковременным. С предложениями отказаться от репрессий и от националистической национальной политики к имперским властям постоянно обращались и представители недоминирующих этнических групп.

Еще в 1863 году один из предводителей восстания в Литве католический священник Антанас Мацкявичюс (Antanas Mackevičius) объяснял, как должна вести себя Россия, если она стремится к спокойствию в этом крае: