Полтавское сражение. И грянул бой - Андрей Серба

— Прежде всегда было так, батько. Для истинного сечевика превыше всего Сечь и други-браты, а все остальное — дело десятое.

— Так будет и сегодня. Для рода Сулимы Сечь — мать родная, и Данило не нарушит главного ее закона, благодаря которому Сечь выживала при самых тяжких испытаниях! Что бы вокруг ни происходило, запорожцы никогда не поднимали оружия один на другого.

— Дай Господь Сулиме твой разум, батько.

— У него имеется свой, друже, и не хуже моего. Сейчас убедишься в этом...

Сулима с несколькими старшинами встретил Гордиенко невдалеке от головы своей колонны. Его широкоскулое лицо улыбалось, черные усы выделялись на едва тронутом легким загаром лице, лохматая шапка брошена на луку седла, и бритая голова с длинным, закрученным вокруг левого уха оселедцем подставлена ласковому южнорусскому мартовскому солнцу.

— День добрый, батько кошевой, — приветствовал он Константина. — Дошла до меня чутка, что ты вдрызг разнес при Царичанке москалей. От души поздравляю.

— Всего доброго и тебе, атаман. За поздравление благодарен, хотя чего удивительного, что наши славные сечевики побили клятых москалей? Разве когда бывало иначе? Но отчего привечаешь меня в седле? Джура сказал, что ты собирался устроить с моими казаченьками совместный привал. Я с собой по такому случаю даже кисет добрячего тютюна прихватил, чтобы за люлькой вести беседу. Выходит, напрасно?

— Кисет тютюна еще никому не был обузой. А люльку засмолить можно не только на привале, но и в седле. От совместного привала я действительно решил отказаться. Подумал, что ты, батько, после тяжкого боя поспешаешь в Переволочну, да и мне время дорого. А поговорить можно и без привала. Не так ли?

— Так. Что желал бы сказать или узнать от меня?

— Хотел бы посоветоваться с тобой, батько, по одному делу, на мою думку, весьма важному для Сечи. Объявила «черная» рада Москве войну, разбил ты царских солдат под Кобеляками и Царичанкой, но ведаешь ли, как сложится война между Россией и Швецией дальше? Вдруг верх в ней одержит не король Карл, а царь Петр? Царь — владыка злопамятный и суровый, припомнит своих порубанных под Кобеляками и Царичанкой солдат не только тебе, но и Сечи. А в гневе царь Петр необуздан и беспощаден.

— Волков бояться — в лес не ходить. А на суровость царя Петра Сечи начхать! Она пережила суровых королей, и суровых султанов, повидала и суровых московских царей. Ни одного из них уже нет, а Сечь была, есть и будет.

— Не сомневаюсь в том, батько, и разговор веду о другом. Допустим, победит не царь Петр, а шведский король с Мазепой, твои друзья-союзники. Тогда уже они припомнят Сечи, что часть казаченек с атаманом Сулимой выступила против них, и пожелают рассчитаться с ней за это. А король с Мазепой в лютости не уступят русскому царю. Вот и получается, что кто бы ни победил в войне — Швеция или Россия, — у нее будет причина явиться на Сечь с расправой. Неужто мы позволим подвергнуть родное для всех нас гнездо такой опасности?

— Не хотелось бы. Ты верно сказал, что судьбу Сечи, когда в войне между царем Петром и королем Карлом выявится победитель, станет решать уже он, а не рада или мы с тобой. Однако это произойдет лишь в случае, ежели мы, сечевики, заранее сообща не позаботимся, чтобы отвести от Сечи беду при любом исходе войны Швеции с Россией.

— Об этом я и хотел поговорить с тобой. Разве нельзя повернуть дело так, чтобы Сечь, как таковая, осталась вне войны царя Петра с королем Карлом, и ей не пришлось нести ответа ни за моих, ни за твоих казаченек, кто бы из них ни оказался бы битым? Мыслю, что можно. Например, если верх в войне одержит Москва, я постараюсь отвести царский гнев от Сечи тем, что представлю себя выразителем интересов истинных, родовых сечевиков, всегда державших сторону России и оставшихся верными ей сейчас. Твоих же казаченек я обрисую как приблуд, сборище удравших с Дона булавинцев и дезертиров из русской армии, пышущих злобой к царю Петру и сумевших увлечь с собой запорожскую голытьбу из вчерашних беглых посполитых. Поэтому со случайно оказавшимся на Сечи сбродом, приставшим к шведам,

— Царь Петр пусть поступает как знает, а с делами на Запорожье разберемся мы сами, верные России родовые сечевики.

— Кем ты намерен обрисовать меня? Приблудой-булавинцем, Царским солдатом-дезертиром, казаком-сиромахой из беглых посполитых? — усмехнулся Гордиенко.

— В этом нет нужды, батько. Царь добре наслышан о тебе, имеет о твоей персоне собственное мнение, и мое ему ни к чему. Не думаю, чтобы царь Петр питал к тебе приязнь, поэтому в случае поражения короля Карла быть тебе вместе с Мазепой в числе злейших недругов Москвы и на какой-то срок следует позабыть дорогу на Сечь.

— Позабыть? Мне, кошевому? Который по единогласному приговору черной рады повел сечевое товарищество на притеснителя казачества — московского царя?

— Батько, кошевым ты был, когда уходил в поход. А когда покидал Сечь я, там вовсю ходили разговоры, чтобы лишить тебя власти и избрать нового кошевого, который не бросит тени на православное сечевое лыцарство союзом с нечестивцами-папистами. Надеюсь, ты догадываешься, кого пророчит молва тебе на смену?

— Догадываюсь. Наверное, полковника Петра Сорочинского. Что ж, так и должно быть: история движется по кругу, и все возвращается на круги своя. Когда Сорочинский был кошевым и не пожелал дать приют на Запорожье Булавину с его приверженцами, сечевая голытьба лишила его атаманства и выбрала на его место меня. Теперь, когда голытьба с булавинцами покинула Сечь, на ней остались сторонники Москвы, которым ничего не стоит вновь вручить атаманскую власть Сорочинскому. Тем более что даже при мне Запорожье кишело дозорцами полковников Апостола и Галагана, которые вначале примкнули с Мазепой к королю Карлу, затем сбежали от него к Скоропадскому и, выслуживаясь перед Москвой, лезут из шкуры, заглаживая свою вину. Галаган всего несколько лет назад был сечевым полковником, Апостол по праву слывет лучшим на Гетманщине и всей Украине казачьим военачальником и также выходец из сечевых старшин, поэтому к их призыву поддержать Москву на Запорожье прислушаются многие. Учитывая, что большинство противников России сейчас со мной, сторонникам Сорочинского и дозорцам Апостола и Галагана без особого труда можно захватить власть над Сечью в свои руки. Возможно, они это уже сделали.

— Возможно. Как видишь, в случае победы царя Петра Сечи вряд ли что грозит. Ты привел гультяев и булавинцев к Мазепе и шведам, я прибыл с родовыми запорожцами к царю, так что в этом отношении на Сечи произошло точно то, что на Гетманщине и целиком на Украине. А если вместо тебя кошевым станет Сорочинский и заявит о поддержке Москвы, царь Петр не будет иметь ни одной серьезной причины быть недовольным Запорожьем. Но ежели верх в войне одержит Швеция, отвести кару от Сечи будет намного сложнее, особенно учитывая давнюю неприязнь Мазепы к ней.

— Если Россия потерпит поражение, ее победителем станет не Мазепа, а король Карл, — ответил Гордиенко. — Ему и решать судьбу Гетманщины и Запорожья. Верша ее, он первым делом будет учитывать не нашептывания Мазепы, а тот вклад, который был внесен мазепинской Гетманщиной и Сечью в победу над Московией. Сколько сабель привел Мазепа к королю? Две тысячи. Много ли шкоды причинил он русскому войску? Покуда никакой. А Сечь уже сегодня бросила против России восемь тысяч сабель и вырубила три русских полка. Ежели учесть, что в войну вступили еще не все сечевики, вызвавшиеся сражаться против царя Петра, и наш поход лишь начался, Мазепе будет весьма непросто плести интриги против Сечи. Что сказать королю относительно Сорочинского, стань он вместо меня кошевым и поддержи Москву, я уже знаю, и уверен, что мои слова отведут возможный королевский гнев от Запорожья. Постараюсь отыскать и причину, которая сможет объяснить твою приверженность Москве, но не накличет беды на Сечь.

За время разговора с Сулимой Константин успел рассмотреть сопровождавших того старшин, и в его голове начали обрисовываться контуры его будущих взаимоотношений с королем Карлом и Мазепой. Гетман, не выполнивший обещаний перед Швецией и не сумевший оказать ее армии сколь-нибудь существенной помощи, воспримет Гордиенко как своего соперника на роль вождя Украины и примется плести против него всевозможные интриги. В том числе постарается использовать своим оружием факт перехода части сечевиков на сторону России и — если это произойдет! — смещение Константина с атаманства и замену его приверженцем Москвы полковником Сорочинским. Однако подобные попытки Мазепы будут обречены на провал — Гордиенко сумеет заткнуть ему рот.

Относительно Сорочинского дело обстоит просто: если Мазепа, имевший возможность подбирать Генеральную старшину Гетманщины и полковников реестрового казачества по собственному усмотрению, не смог стать истинным хозяином Гетманщины и пригрел подле себя своего нынешнего злейшего недруга Скоропадского и перебежавших к нему Апостола, Галагана и прочих старшин, вправе ли он поставить в вину Гордиенко захват власти на Сечи сторонниками Москвы, ежели вся старшина на ней, начиная от кошевого до куренного атаманов, не назначалась кем-либо, а открыто избиралась?