Героиня мира - Танит Ли

По бесчисленным полкам тянулись ряды книг в кожаных и даже металлических переплетах с висячими замочками. В стеклянных сосудах, аккуратно помеченных ярлычками, хранилось несколько древних свитков — труды натуралистов и философов, творивших в эпоху античности. Все соответствовало моим предположениям. На большом письменном столе — стеклянные гири, медные весы, а в нем мириады ящичков с бумагами, антикварными вещицами, фигурками из воска, булавками; на самом виду лежала пара книг — то ли выставленных напоказ, то ли являвших собой душераздирающее зрелище — однажды он встал из-за стола и так их и оставил, надеясь возвратиться из похода с Длантом. Был в комнате и мраморный верстак, прибранный и чистый, только маленькие инструменты для тонкой работы остались непонятны мне, а еще прибор для дистилляции; за несколько недель тщательно наведенный глянец покрыла пыль.

На стенах была развешана коллекция с засушенными листьями и цветами, с записями о характере растений, сделанными рукой ребенка, за ними следовали другие, с почерком взрослого Кира Гурца. Там же я заметила жуков и бабочек, красивых на мой взгляд и в то же время вызывающих ужас, все эти краски — зелень, ярь-медянка, едкая голубизна и желтизна на мумифицированных трупах сливались в очертания черепов и глаз. Он убивал их, потому что питал к ним любовь, хотел получше их разглядеть и изучить. На другой стене меж высоких стеллажей с книгами — длинная желтовато-серая волчья шкура плохой выделки. Надпись гласила: «Я убил волка и выделал шкуру. Он застрелен из кремневого ружья двумя пулями. Сегодня мне исполнилось десять лет».

Обнаружив в углу небольшой клавесин, я удивилась. Мне бы и в голову не пришло, что Гурц умеет на нем играть; правда, инструмент оказался закрыт на ключ. Затем я нашла на крышке записку, подклеенную к засохшей розе: «Клавесин моей матери».

Жуткое впечатление: как будто он побывал здесь и сделал краткие пометки, отвечая на вопросы, которые могли у меня возникнуть.

Из кабинета я поднялась по лестнице в Восточную Башню. На полпути из него находилась ванная комната, но воду там отключили. А наверху — спальня хозяина с расположенной напротив нее молельной. Внутри нее на полу, застланном восточным ковром, стояла старинная курительница благовоний; две-три мухи жужжали, ползая по ней: прельстившись ароматом, они уже не могли или не хотели улетать. Вот вызолоченная ниша, где раньше находились медведь и волк. Согласно традиции, Випарвет являлся богом, покровительствовавшим Гурцу, и в положенное время все, кто хотел, не таясь, совершали ритуалы в зале. А здесь владелец поместья и его жена могли предаваться порывам благочестия, обращаться к богам с просьбами, каяться в грехах. (Я лишь однажды из вежливости посетила усадебного священнослужителя, хотя он довольно часто бывал в доме и совершал различные незатейливые обряды. Я не особенно вдавалась в разговоры с ним. Платил ему Мельм, а я стояла рядом.) Затем господин с госпожой засыпали — или предавались любви — в огромной черной кровати, полые столбики которой украшала резьба в виде ветвей — деревья вновь обрели свойственную им форму.

Матрас и полог сняли, осталась только колоссальная рама. Над деревянным навесом виднелся герб Гурца — щит в форме сердца и увитый белыми цветами жезл. А под ним выписанный золотыми буквами девиз. Я прочла: «Либо Все Сразу, либо Ничего». Я поняла. Жезл — символ стойкости, несгибаемой воинской силы. Вьющиеся цветы, выраставшие из него, означали изобилие и покой, гибкость, мир, священную землю.

Вся эта премудрость была здесь, а его, как ребенка, все тянуло странствовать. Несмотря ни на что, он так и не набрался ума. Все сразу или ничего. Погнавшись за всем сразу, он и потерял все, а в результате: Ничего.

За окном виднелись сосны и небо, весна уже на исходе. На подоконнике в стеклянном ящичке обнаружилась последняя бабочка. Южное насекомое, крохотное, пронзительно-синего цвета. Я видела их в садах возле древнего дворца в Сирениях, а с тех пор ни разу. Как странно. Наверное, кто-то привез ему эту бабочку, и она, словно сирена, заманила его в дальние края.

В тот день, когда мне встретились такие бабочки, я видела еще и пленника, стоявшего на зеленой прогалине, Фенсера.

В классических романах бабочка являлась символом души. Откуда взялось стремление убить душу и надеть ее на булавку? А где теперь твоя душа, Кир Гурц?

Я удалилась, подобно пилигриму, который прикоснулся к мощам, но не нашел облегчения. Я не излечилась. Ни от чего.

Ни единого залпа не донеслось до Гурца. Тем ранним летом ни один вражеский солдат, отбившийся от войска, не занимался мародерством среди наших полей и лесов, хотя письмо Карулана (восьмое) доставили люди в черных мундирах. Они не принесли важных известий, и он тоже писал ни о чем. В игривом тоне. На этот раз в письме прозвучал упрек: «Либо Ваши нежные слова, обращенные ко мне, разодраны войной в клочья, либо их украли, и какой-то другой одинокий человек упивается ими; или же Вы — бессердечная нимфа, которая не умеет писать и скрывается среди кустов или вод своей реки, питая добрые чувства к ним одним». Что правда, то правда, я ему не писала.

Поместье обеспечивало нас всем полностью, продолжались работы на полях и в садах, где уже начали появляться плоды, среди изобильных виноградников и зарослей деревьев. Озеро так и кишело рыбой. Все говорили, что отлавливая часть ее, мы совершаем добрый поступок, ведь тогда остальным легче выжить.

Время от времени странники сообщали что-то новое. Крестьянские семьи, бежавшие в наши края из районов боевых действий, какие-то конокрады, которым по соседству с пушками пришлось несладко. А однажды экипаж с дамами и кавалерами, спешившими с другого конца страны в Крейз, чтобы принять участие в «достославной осаде» в качестве наблюдателей.

К тому времени, когда десятая часть войск чавро и их союзников окружила стены Крейз Хольна, белые цветы на кустах сирени, охранявших вход в храм Вульмардры, успели отцвести.

В канун Желтой Розы — который в Сазрате не празднуют — в самый разгар лета они сняли осаду.

А я жила, как будто не было ни осады, ни войны.

Его назовут Трехсторонним Договором. Восточная монархия, Альянс Чавро — в который теперь входила и моя родная страна (не враг, так друг поглотил ее) — и Саз-Кронианская империя одновременно подписали его в три часа утра в Саблической Баслии, расположенной у восточных границ, в Золи на южном рубеже и в столице Кронии, во дворце.

Советники императора подняли шумиху, вассальные принцы и правители его земель тоже. Даже сторонники войны заявили, что сейчас необходимо сделать передышку и заключить перемирие, дабы в конце концов одержать победу.