Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Хантер Томпсон

Это оказалось «комнатой подготовки» в самом дальнем углу здания, где люди в красных шляпах, выглядящие как тренеры школьной футбольной команды из маленького городка, орали в мегафоны и пытались собрать воедино это стадо вопящих овец для спонтанной демонстрации, запланированной на 22:33.

Все было очень дисциплинированно. Мужчины в красных шляпах все организовывали. Они раздавали огромные зеленые пластиковые мешки для мусора, полные гелиевых воздушных шаров, трещотки для новогодних вечеринок и сотни больших картонных плакатов, на которых было написано «НИКСОН СЕЙЧАС!», «ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА!» и «НИКАКИХ КОМПРОМИССОВ!».

Большинство плакатов были напечатаны недавно. Они выглядели в точности как таблички «МЫ ЛЮБИМ МЭРА ДЕЙЛИ», которые тот распространял среди канализационных работников Чикаго в 1968 году: красные и синие чернила на белом фоне… Но изредка попадались и написанные от руки, и у меня оказался один из них. На нем значилось: «МУСОРЩИКИ ТРЕБУЮТ РАВНОГО ВРЕМЕНИ»[108]. У меня было несколько вариантов на выбор, но именно этот плакат, на мой взгляд, подходил к случаю больше всего.

На самом деле между моментом, когда меня затянуло в «комнату подготовки», и моим решением нести плакат на спонтанной демонстрации прошло достаточно времени. У меня в чемодане где-то валяются сделанные тогда заметки, но сейчас я не могу их найти. В Майами 3:15, и я должен успеть на самолет до Чикаго, который вылетает в полдень, потом сделать пересадку на Денвер, а затем в Денвере снова пересесть на последний самолет до Аспена, поэтому я постараюсь добавить мяса к этой сцене, когда доберусь до Вуди Крик и до собственной пишущей машинки: та, на которой я сейчас печатаю, слишком медлительна для увлекательного диалога и скоростного полета мысли.

Но, чтобы быстренько подвести предварительный итог всему этому, вкратце расскажу, что произошло в том временном промежутке, после того как они обнаружили меня и попытались выставить вон, но я отказался убираться — и вот тогда-то и начался диалог. В первые десять минут меня захлестнули зловещие воспоминания о встречах с Ангелами ада — полное одиночество в толпе враждебных обдолбанных уродов, которые всегда готовы кого-то избить, — но вскоре стало ясно, что молодые сторонники Никсона все же не таковы.

Наше первое столкновение произошло, когда я, сидя на полу у задней стены комнаты, поднял глаза и увидел приближающегося ко мне Рона Розенбаума из Village Voice, сопровождаемого воплями никсоновских крикунов. «Прессе вход воспрещен! — орали они. — Убирайтесь отсюда! Вы не можете здесь остаться!»

Они уже впечатали Розенбаума в дверь, но, вместо того чтобы повернуться к ним спиной и уйти, он ринулся обратно в переполненный зал и направился прямиком к стене, у которой незаметненько пристроился я. Наконец он добрался до меня, задыхаясь от напряжения, потому что шесть типов из этого спортивного братства висели у него на руках. «Они пытаются выставить меня отсюда!» — крикнул он.

Я поднял голову и вздрогнул, поняв, что попался. Через несколько секунд они уже кричали и на меня. «Ты, чертов ублюдок! — заорал я на Розенбаума. — Ты раскрыл меня! Посмотри, что ты натворил!»

«Нет прессе! — орали они. — ВОН! Вы оба!»

Я быстро встал и прижался спиной к стене, все еще проклиная Розенбаума. «Это правильно! — заорал я. — Выставите эту сволочь отсюда! Прессе вход воспрещен!»

Розенбаум уставился на меня. В его глазах были потрясение и отвращение, как будто он только что узнал во мне прямого потомка Иуды Искариота. Пока они силой волокли его прочь, я начал объяснять моим обвинителям, что в действительности я больше политический обозреватель, нежели журналист.

— Ты что, сам избираешься? — обрушился я на одного из них. — Нет! Я так и думал, черт возьми! Ты не выглядишь как человек, который стоит рядом с этой кормушкой. Я вижу это по твоему лицу!

Он был ошеломлен этим обвинением и несколько секунд стоял, разинув рот, а потом выпалил:

— А как насчет тебя? Ты-то куда баллотировался?

Я мягко улыбнулся.

— На пост шерифа, мой друг. Я баллотировался на пост шерифа в Колорадо и проиграл всего чуть-чуть. Потому что либералы ставили мне палки в колеса! Понял?! Ты удивлен?

Он был определенно выведен из равновесия.

— Вот почему я приехал сюда в качестве наблюдателя, — продолжил я. — Я хотел увидеть, каково это — участвовать в победной кампании.

Как раз в тот самый момент кто-то заметил мой пропуск «Пресса», прикрепленный к рубашке сине-белым значком МАКГОВЕРН. Я носил его в течение трех дней, провоцируя иногда грубые комментарии горячих голов в зале съезда и в отелях, но впервые почувствовал необходимость объясниться. В конце концов, это был единственный значок Макговерна в Майами-Бич на этой неделе — во Фламинго-парк или каком-либо другом месте, — а теперь я пытался присоединиться к спонтанной молодежной демонстрации за Никсона, которая вот-вот должна была начаться в зале съезда, только что выдвинувшего Ричарда Никсона на переизбрание против Макговерна.

Они, кажется, почувствовали, что я словно бы насмехаюсь над их энтузиазмом… Поэтому мои доводы стали настолько сложными и запутанными, что я даже не могу их сейчас воспроизвести. Достаточно сказать, что в конце концов мы пришли к компромиссу: если я отказываюсь уйти добровольно, то обязан нести плакат на стихийной демонстрации, а также надеть пластиковую красно-бело-голубую шляпу Никсона. Они не сказали об этом прямо, но я видел, что их смущает перспектива оказаться в объективе телекамер трех каналов, которые будут снимать их спонтанную молодежную демонстрацию за Никсона и покажут странного вида 35-летнего фрика, потерявшего из-за всяких вредных привычек половину волос, носящего на груди большой голубой значок с Макговерном, держащего в руках большую кружку «Старого Милуоки» и грозящего кулаком Джону Чанселлору, сидящему в будке NBC, крича при этом: «Ты грязная сволочь! Ты заплатишь за это, ей-богу! Мы вырвем вам на фиг ваши чертовы зубы! УБИТЬ! УБИТЬ! Твои дни сочтены, ты — коммунистический сукин сын!»

Я вежливо отклонил все предложения снять значок с Макговерном, но согласился тащить плакат и надеть, как и все остальные, пластиковую шляпу. «Не волнуйтесь, — заверил я их. — Вы будете мною гордиться. Между мной и Джоном Чанселлором очень неприязненные отношения. Он подбросил кислоты в мою выпивку в прошлом месяце на съезде Демократической партии, а затем пытался унизить меня на публике».

— Кислота? Черт возьми, это ужасно! Какая такая кислота?

— Мне кажется, это был «Солнечный свет», — сказал я.

— Солнечный свет?

— Да. Он отрицает это, конечно, но, черт возьми, он всегда все отрицает.

— Почему? — спросила одна девушка.

— Неужели вы считаете такие вещи нормальными?

Она решительно покачала головой.

— Нет, я бы вообще никогда не сделала ничего подобного, — сказала она. — Вы же можете убить кого-то, сделав его выпивку кислотной, почему же он хотел убить вас?

Я пожал плечами:

— Кто знает? Он сам активно ее употребляет, — я сделал паузу, почувствовав смущение… — На самом деле я не думаю, что он действительно хотел убить меня. Это была чумовая доза, но не настолько сильная. — Я улыбнулся. — Все, что я помню, — это первый пик прихода: он прошил мой позвоночник, как девять тарантулов… пригвоздил меня прямо к барной стойке на два часа. Я не мог говорить, не мог даже моргнуть.

— Парень, какая же кислота делает это? — спросил кто-то.

— «Солнечный свет», — сказал я. — Каждый раз.

В этот момент несколько других людей присоединились к разговору. Ярко выглядящий парень в синем габардиновом костюме вмешался:

— Кислота «Солнечный свет»? Вы говорите об ЛСД?

— Именно так, — сказал я.

Теперь и остальные поняли. Некоторые смеялись, другие мрачно бормотали:

— Вы хотите сказать, что Джон Чанселлор ходит повсюду и подкидывает ЛСД в выпивку других людей? Он сам принимает ее? Он наркоман?

— Черт возьми, — сказала та девушка. — Это многое объясняет, не так ли?

К этому времени я уже с трудом сохранял выражение невозмутимости на лице. Эти бедные, невежественные молодые имбецилы. Поведают ли они эти странные откровения своим родителям, когда вернутся домой в Миддлтон, Шейкер Хайтс и округ Ориндж? «Вероятно, так и будет, — думал я. — А потом их предки будут строчить письма в NBC, утверждая, что узнали из достоверных источников, будто Чанселлор пристрастился к ЛСД-25, который ему в больших количествах поставляют коммунистические агенты, и будут требовать, чтобы Джона немедленно убрали из эфира и закрыли в тюремной камере».