Высадка в Нормандии - Энтони Бивор

Вероятно, наиболее показательным является пример 6-го батальона полка герцога Веллингтона[204]. Всего за две недели батальон потерял 23 офицера и 350 сержантов и солдат. В конце июня новое командование сообщало, что три четверти батальона находится на грани нервного срыва вследствие постоянных артобстрелов. Были случаи самострела и огромное число контузий. «Ситуация ухудшается с каждым днем из-за растущих потерь среди офицерского и сержантского состава… [оставшиеся] сержанты в большинстве случаев никудышные командиры, поэтому новоиспеченным офицерам приходится подвергать себя постоянному риску, пытаясь добиться толку от подчиненных». Доклад потряс Монтгомери, и он уволил нового командира за неуместную честность, а батальон расформировал.

В Нормандии стало явным то, о чем прежде лишь подозревали. У солдат, увязших в изнурительных боях за плацдармы, нервные срывы случаются гораздо чаще, чем на марше. Похоже, что даже при отступлении разбитой армии таких срывов меньше. 13 июля 21-й летучий полевой санитарный отряд сообщал генералу Ричарду О’Коннору, командиру 8-го корпуса: «За 54 часа, начиная с 18:00 10 июля 1944 г., в наш отряд с передовой было доставлено 280 солдат с боевой усталостью, причем, судя по всему, 70 % из них – без достаточных оснований». Утомились они ничуть не больше, чем ходячие раненые, а «уровень нервного возбуждения не превышал нормы для тех, кто участвует в бою».

Вскоре после этого командир 15-й Шотландской дивизии генерал-майор Г.Х.А. Макмиллан докладывал О’Коннору: «Я организовал дивизионный центр лечения от боевой усталости». Центр принял 151 бойца, причем 41 из одного батальона – «признак того, что у них там явно что-то не так». Его штаб составил инструкцию для офицеров медслужбы, где предписывалось «отправлять в тыл с передовой лишь тех, заболевания которых не вызывают ни малейших сомнений». Генерал подозревал, что «заваленные работой» медики отсылают новоприбывших в тыл «просто чтобы не возиться с ними». Любой сержант, направленный в центр лечения от боевой усталости, подлежал автоматическому разжалованию в рядовые. Помимо этого, командиров возмущали огромные потери вооружения и снаряжения – перепуганные солдаты бросали оружие на поле боя. Возрастало число случаев дезертирства и самоволок. В Нормандии не менее 150 солдат 50-й Нортумберлендской дивизии были осуждены за дезертирство – примерно столько же, сколько во всех остальных частях 2-й армии вместе взятых.

Больше всего случаев боевой усталости встречалось среди бойцов 43-й Уэссекской дивизии, которой командовал генерал-майор Томас. Она принимала участие в сражениях за Мальто и высоту 112. При этом экипажи танков были в гораздо меньшей степени подвержены боевой усталости. «Психиатр корпуса и начальник 21-го летучего полевого санитарного отряда подтверждают, что случаев симуляции боевой усталости среди солдат танковых дивизий почти нет. Основные нарушители – бойцы пехотных частей. Больше всего их зарегистрировано в 43-й дивизии. За 3 или 4 дня, с 8 по 11 июля, из этого соединения доставили 360 симулянтов. В особенности это касается 4-го батальона Дорсетского полка и 7-го батальона Гемпширского». Генерал О’Коннор написал Томасу письмо относительно этих «серьезнейших проступков» и приказал «разъяснить [солдатам] предельно четко, что любой уличенный в подобной симуляции пойдет под трибунал как дезертир».

Наиболее очевидной причиной того, что указанная проблема больше всего затронула пехоту, были интенсивные обстрелы из минометов, в том числе реактивных, начинавшиеся в самый неожиданный момент. Близкие разрывы многих повергали в шок. В штабе 129-й пехотной бригады три человека, включая старшину, испытали нервный срыв во время обстрела из реактивных минометов. «Во время налета двое из них выскочили из траншеи и стали носиться кругами, вопя во все горло: “Заберите меня отсюда!”» Другим фактором, вызывавшим ощущение беспомощности и растерянности, был недостаток информации. По словам одного из солдат, они страдали от «неведения, чудовищного, немыслимого неведения. Никогда нельзя было понять, где ты, где противник, в чем состоит твоя задача».

Экипажи танков оказались в гораздо меньшей мере подвержены боевой усталости, и не только потому, что их защищала броня. Танкисты представляли собой сплоченные коллективы. А пехота – что английская, что американская – была особенно уязвима из-за слабости пополнений. У командиров-англичан воображения было не больше, чем у их коллег-американцев. Один младший офицер, прибывший с пополнением в Сомерсетский легкий пехотный полк после бойни на высоте 112, рассказывал, как усатый майор в учебном лагере близ Байе обратился к новым офицерам со словами: «Джентльмены, с той минуты, как вы прибудете в расположение своего батальона, ожидаемая продолжительность вашей жизни составит ровно три недели».

Глава 18

Решающее сражение за Сен-Ло

6 июля, когда генеральное наступление американцев на Сен-Ло все еще вязло в болотах, во Францию прибыл генерал Джордж С. Паттон. Ему предстояло вступить в командование 3-й армией, как только это объединение будет официально утверждено приказом Д. Д. Эйзенхауэра.

Просидевший в Англии целый месяц с самого начала вторжения, Паттон «просто рвался в бой». «Это сущая пытка – сидеть в стороне и смотреть, как слава обходит меня стороной», – писал он своей жене в день «Д». Он стал носить наплечную кобуру, «чтобы чувствовать дух битвы», и начал готовиться к отбытию во Францию, хотя его туда еще никто не вызывал. На тот момент Паттон был вынужден играть роль командующего несуществующей «1-й армейской группой» – одного из главных элементов плана «Фортитьюд». Немцы все еще были убеждены, что именно он возглавит вторую высадку в районе Па-де-Кале.

Паттон был благодарен Эйзенхауэру за то, что тот дважды выручил его в трудных ситуациях. В первый раз это случилось, когда Паттон на Сицилии ударил страдавшего от боевой усталости солдата, а во второй – когда во время своей речи на территории Англии допустил высказывание о том, что американцам и англичанам на роду написано править миром. Но он никогда не уважал Айка «как солдата». Когда Паттон сопровождал верховного командующего в поездке по расположениям дивизий в Юго-Западной Англии, он охарактеризовал его панибратскую манеру общения с солдатами как «приличествующую кандидату на выборную должность, а не военачальнику». «Его теория заключалась в том, что такими методами можно достичь взаимопонимания с людьми, встать с ними на один уровень. Но командир не может командовать, находясь со своими подчиненными на одном уровне. По крайней мере, с моей точки зрения. Я пытаюсь поднять боевой дух – а он пытается завоевать их голоса – и ради чего? Впрочем, ко мне он всегда относился очень хорошо».

Паттон презирал и Монтгомери, которого прозвал «мартышкой». Однако он стал испытывать по отношению к тому определенную благодарность, после того как 1 июня, буквально накануне вторжения, Монтгомери дважды повторил Брэдли, что «Паттона следует привлечь к бретонской операции и, возможно, к реннской». На следующее утро Паттон записал в дневнике: «Я стал думать о Монти лучше, чем раньше». Следивший за событиями в Нормандии со всевозрастающим чувством разочарования, он понимал, что избранная Брэдли тактика наступления широким фронтом была ошибочной. Постоянные бои местного значения за каждый клочок земли, с его точки зрения, приводили к гораздо большим потерям, чем массированное наступление в узкой полосе.

В этом с ним соглашалось и немецкое командование. «Я не могу понять, – писал командир 3-й парашютно-десантной дивизии генерал-лейтенант Шимпф, – почему считается, будто подобная тактика помогает избежать лишних потерь, как сказал мне пленный американский офицер. Непосредственно в день атаки потери действительно могут быть относительно низкими, но общие потери в боях местного значения на протяжении длительного периода времени вне всяких сомнений превысят те, которые имели бы место в случае массированного удара». В другой записи он так сказал об американских атаках силами до батальона: «Для наших войск оборона от подобных частых атак стала отличной школой боевой подготовки, благодаря которой они привыкали к тактике противника». 2 июля Паттон проявил впечатляющую дальновидность, написав, что наступать следует вдоль западного побережья в направлении Авранша с использованием «одной-двух танковых дивизий, идущих единым эшелоном», и при поддержке с воздуха.

Штаб 3-й армии Паттона стал грузиться на корабли 4 июля. Cи-47 самого генерала приземлился на взлетно-посадочной полосе близ сектора «Омаха» через два дня. Его сопровождали четыре истребителя-бомбардировщика П-47 «Тандерболт». Впоследствии такие самолеты сыграют важную роль в его ошеломляющем наступлении во Франции. Ступив на французскую землю, Паттон тут же с жаром взялся за дело. Весть о его прибытии сразу же облетела все наземные части и корабли в секторе «Омаха». Прибытие Паттона должно было держаться в строжайшем секрете, но все носились вокруг него с фотоаппаратами так, словно он был кинозвездой. Паттон поднялся с сиденья присланного за ним джипа и обратился к собравшимся в своем неподражаемом стиле: «Я горжусь тем, что могу быть здесь и сражаться плечом к плечу с вами. Теперь – вперед, выпустим кишки этим колбасникам и вихрем пронесемся до самого Берлина. А когда войдем в Берлин, я лично пристрелю этого прохвоста, этого сукина сына, как змею». Слушателям это понравилась, они радостно кричали и свистели. Паттон и Эйзенхауэр действительно были не похожи друг на друга.