Высадка в Нормандии - Энтони Бивор

Генерал Майндль, командир 2-го парашютно-десантного корпуса, справедливо полагал, что американцы будут использовать для наступления на Сен-Ло гряду Мартенвиль восточнее города, но у него не хватало сил, чтобы отбить высоту 192.

После того как 2-я дивизия закрепилась к югу от высоты, американцы сосредоточили свои силы на участке 29-й дивизии, которая должна была овладеть западной частью гряды. Очередной штурм начался в ту же ночь, но не достиг большого успеха из-за артиллерийско-минометного огня немцев. К вечеру 12 июля атаки окончательно захлебнулись. 29-й дивизии понадобилось еще пять дней, чтобы ценой тяжелых потерь очистить от противника гряду и закрепиться на позициях к югу от дороги на Байе. В четверг 13 июля царило относительное затишье, и медицинский персонал наконец-то смог передохнуть. Хирурги 3-й танковой дивизии смогли «играть в покер и пить джулеп[206] весь вечер до полуночи», как записал один из них в своем дневнике. 14 июля погода испортилась настолько, что американцы совсем прекратили атаковать, и немцы в результате «наконец-то смогли отдохнуть средь бела дня». Но командование 19-го корпуса уже наметило атаку на следующий день. Генерал Корлетт назвал ее операцией «Нокаут».

Штаб 19-го корпуса стал выглядеть гораздо колоритнее с появлением английского офицера связи виконта Уэймута (вскоре ставшего 6-м маркизом Батским) – «рослого англичанина, который прослыл большим оригиналом: он любил прогуливаться с двумя утками на поводке и нередко совершал вылазки в немецкий тыл».

14 июля на закате состоялись похороны бригадного генерала Тедди Рузвельта, который умер – увы! – от сердечного приступа, а не погиб на поле боя. Гроб несли генералы Брэдли, Ходжес, Коллинз, Паттон, Бартон и Хюбнер. В разгар наступления столь торжественные похороны были данью уважения исключительной храбрости и популярности Рузвельта. Но Паттона, обожавшего военный церемониал, они скорее разочаровали. Почетный караул стоял слишком далеко и выстроился в колонну вместо шеренги. Особенно возмутило его присутствие «двух проповедников неизвестного вероисповедания, произносивших речи под видом молитв». Единственный луч света, по его мнению, имел место к концу церемонии, когда «наши зенитки открыли огонь по немецким самолетам, сыграв достойный реквием по редкому храбрецу». Но даже столь печальное и торжественное мероприятие не обошлось без армейского самолюбования. «Брэд сказал, что проведет меня приказом, как только сможет, – пишет далее Паттон в дневнике. – Да если б он не был таким бесхребетным, то мог бы сделать это прямо сейчас, причем с немалой выгодой для себя самого. Монти конечно же не хочет моего продвижения, потому что боится, что я смогу заткнуть его за пояс, – а это сущая правда». На западном фланге отступление немцев, скрытно осуществленное Хольтицем, позволило 8-му корпусу продвинуться до реки Э. Артиллерия соседнего 7-го корпуса наконец-то смогла бить по Перьеру. Тяжелые минометы дивизионов химзащиты вели интенсивный огонь фосфорными снарядами, в результате чего все больше немцев погибало от ужасных ожогов.

Среди высоких зарослей бокажа прослеживать траектории минометного и артиллерийского огня было особенно тяжело. Американцы наловчились выпускать первым делом мощные бризантные снаряды, которые при взрыве вздымали фонтаны грязи. Но главным козырем были самолеты-корректировщики «Пайпер-Каб» и исключительная храбрость их пилотов. Бризантные снаряды оказались очень эффективными при штурме, поскольку не давали немцам возможности даже поднять голову из окопов, тогда как американская пехота при поддержке танков наступала на их позиции. 83-я дивизия докладывала, что таким образом удалось захватить врасплох и взять в плен много немцев. Иной раз немцы предпочитали застрелиться, а не сдаваться врагу. Пилоты-корректировщики также сбрасывали дымовые бомбы, выпускавшие дым красного цвета менее чем в 750 метрах перед своими войсками для точной наводки истребителей-бомбардировщиков.

Французские семьи, отказавшиеся покинуть свои фермы, очень рисковали во время боев. «Я вспоминаю одну душераздирающую сцену, которая глубоко поразила всех нас, – писал один офицер дивизиона химзащиты. – Семья прошла через наши позиции, неся на снятой с петель двери тело маленького мальчика. Мы не знали, как он погиб. Боль на лицах членов ни в чем не повинной семьи потрясла нас всех, мы горячо сочувствовали этим людям, понимая, что они должны переживать».

Иногда французские крестьяне и их семьи, находя убитого солдата, относили его к придорожному кресту и клали мертвецу на грудь цветы, даже когда вокруг кипел яростный бой. Около Перьера в плен к немцам попал небольшой американский дозор. По словам врача одного из батальонов 4-й пехотной дивизии, немецкий офицер потребовал, чтобы пленные сообщили ему о расположении ближайшего американского подразделения связи. Не добившись ответа, он прострелил одному из пленных ногу. «Затем, поняв, что командир дозора все равно ничего не скажет, застрелил его».

Бывало, что даже красный крест не защищал тех, кто его носил. «Я видел убитых немцами санитаров и офицеров-врачей, – докладывал врач 2-й танковой дивизии. – Одного из них раздели догола и повесили на потолочной балке, вогнав штык ему в живот». Немцы, в свою очередь, обвиняли союзников в том, что те атаковали санитарные машины, несмотря на хорошо заметные красные кресты.

В тыловых госпиталях главной угрозой был стресс: некоторые врачи не выдерживали сильного физического и психического напряжения. Крики, зловоние гангренозной плоти, кровь, ампутированные конечности, ужасные ожоги танкистов становились кошмаром, выдерживать который с каждым днем становилось все труднее. Удивительно то, что большинство врачей сумело выстоять. Капитан из 100-го эвакогоспиталя подсчитал, что за три с половиной месяца он провел более 6000 операций: «Я до того наметал глаз, что научился по типу раны определять, наступали наши войска, отступали или сидели в обороне. Научился и отличать самострелы». Новички чаще всего получали ранения от мин-ловушек и растяжек. «Солдаты с самострелом обычно прибывали сразу после начала сражения. Во время наступления самыми частыми были ранения от минометных мин и ружейно-пулеметного огня. После прорыва или захвата позиций противника поступали бойцы с ранениями от подрыва мин-ловушек и растяжек. Когда войска стояли в обороне, почти все ранения были от осколков 88-мм снарядов». А вот начальник отделения рентгенографии 2-го эвакогоспиталя поражался тому, насколько стоически переносили ранения солдаты. «Эта война – настоящий парадокс, – писал он. – Пробуждая в людях самые низменные инстинкты, она же возносит их на вершину самопожертвования, самоотречения и беззаветного служения долгу».

Психологические травмы по-прежнему составляли значительную долю общих потерь. Медико-санитарной службе сухопутных войск США пришлось столкнуться в Нормандии с 30 000 случаев боевой усталости. К концу июля действовали уже два центра ее лечения на тысячу койко-мест каждый. Врачей поначалу шокировали высказывания строевых командиров о необходимости поскорее крестить новичков в кровавой купели боев, однако было ясно, что постепенное привыкание к боевой обстановке куда лучше, чем шок от того, что на человека внезапно обрушились все ужасы войны.

Ничто, впрочем, не могло помешать лавине случаев, когда во время артобстрела люди «дрожа замирали с округлившимися глазами», или «вопя носились по кругу», «сворачивались в тугой клубок», или даже впадали в транс прямо на поле боя и начинали собирать цветы, не обращая никакого внимания на рвущиеся вокруг снаряды. Другие не выдерживали напряжения в дозорах и начинали вопить: «Нас убьют! Нас убьют!» Молодым офицерам приходилось что-то делать с солдатами, которые «вдруг начинали хныкать, съеживаться, отказывались встать, вылезти из окопа и идти вперед под огнем». Некоторые прибегали к самострелу, но кое-кто (число таких, правда, неизвестно) кончал жизнь самоубийством.

Военным врачам приходилось заниматься и традиционными проблемами. Так, укусы блох, полученные в крестьянских домах и на сеновалах, могли способствовать проникновению инфекции. Много излишних бед приносило то, что усталые солдаты напивались неразбавленного кальвадоса, именуемого ими «бормотухой» или «белой молнией» – за его крепость. Наблюдался резкий рост числа страдавших поносом, но и запоров было немало, особенно среди танкистов. Пересоленные солдатские пайки были объектом всеобщей ненависти. Даже лимонадный порошок с витамином C использовали в качестве чистящего средства. Появилась шутка, что пленные немцы жаловались, будто их насильно кормят американскими пайками в нарушение Женевской конвенции. Солдаты мечтали о мороженом, хот-догах и молочных коктейлях. Но такая возможность представлялась лишь тем, кого выводили в тыл, да и то после появления передвижных пунктов питания, в которых заправляли девушки-добровольцы из американского Красного Креста. Их появление давало солдатам возможность поболтать с девушками из родных краев. Отдыхая, солдаты предавались и более привычным для мужчин радостям. В день получения жалованья играли во всевозможные азартные игры – от костей до покера во всех его разновидностях. А если деньги заканчивались, то игра шла на сигареты, как в ожидании дня «Д».