Дориан Дарроу: Заговор кукол - Екатерина Лесина

Второе пробуждение принесло ломоту во всем теле и зверский голод, который, впрочем, нашлось чем утолить. На столике рядом с кроватью стоял поднос с парой тарелок и кувшином. Молоко оказалось свежим, хлеб тоже, а что было до того, я не понял, но все равно съел.

Записка лежала в сапоге.

"Прочухаешься, возвращайся домой. В трактир не лезь. Спугнешь".

Писано сие послание было на обрывке газеты и куском угля. При прикосновении буквы стирались, оставляя на пальцах черную пыль.

Сложив лист, я сунул его во внутренний карман сюртука. Затем поправил одежду, привести в порядок которую не представлялось возможным, обулся, хотя треклятые сапоги не желали налезать на опухшие ноги. Спустился.

Рассчитался с хозяйкой и забрал оседланного коня.

Почему-то поступок Персиваля меня не удивил, хотя и несколько задел, в очередной раз ярко продемонстрировав собственную мою беспомощность.

Собирался ли я последовать совету? Пожалуй, да.

Но сначала я собирался добраться до Сити.

Я въехал в город вместе с предрассветным туманом. На мучнистых крыльях своих он нес смрад сточных канав и истошные кошачьи вопли. Хруст мелкого щебня под копытами моего уставшего коня растворился в белизне.

И солнечный свет увяз в этой перине, словно мир вдруг сжалился надо мной, предоставив короткую передышку. Она закончилась за порогом мастерской на Эннисмор-Гарден-Мьюс.

Наверное, это было честно.

Он сидел в моем кресле, разглядывая мой чертеж с выражением удивленным и слегка презрительным. На колене его лежал толстый том "Истории" Геродота, формат которого делал книгу весьма удобной подставкой, чем он и пользовался.

Мне был виден край листа, и карандаш в руке гостя. Второй был заткнут за ухо, а третий валялся на полу вместе со сломанной линейкой и моим любимым циркулем.

— Дориан Дарроу? — спросил гость, завершая рисунок. — Или правильное будет сказать Дориан Хоцвальд-Страшинский?

— Да. И снова да. С кем имею честь?

Я сразу понял, что он здесь не просто так. И еще понял, что он опасен. Гость же, отбросив карандаш, поднялся.

Он не спешил назвать свое имя, разглядывая меня. Я же разглядывал его. Строгое лицо. Широкий лоб свидетельствует о незаурядном уме. Массивный подбородок говорит об упрямстве. Резко очерченные надбровные дуги выдают склонность к насилию. Уши чуть оттопырены. Нижняя губа находит на верхнюю, прикрывая заодно и кончики клыков.

— Дайтон. Френсис Дайвел Дайтон к вашим услугам, сэр.

— Мы не знакомы?

— Нет. Но это обстоятельство не мешает мне тебя ненавидеть.

Легкое движение руки и в ладони его появляется пистолет.

— Думаю, беседу нам стоит продолжить в ином месте. Если вы не возражаете, сэр Хоцвальд.

Я не возражал. Я думал лишь о том, что будет, если в мастерской появится Персиваль. Или Минди. Или миссис Мэгги…

— Тогда прошу на выход. И без глупостей.

— Там солнце, знаете ли.

Можно попробовать выбить пистолет. Или позвать на помощь. Или швырнуть в него склянку с соляной кислотой. Можно придумать тысячу и один вариант, каждый из которых даст мне шанс.

Но что в этом случае произойдет с Эмили? И откуда взялась уверенность в том, что Френсис Дайвел Дайтон знает, где она?

— Мой экипаж до некоторой степени устранит сие неудобство, — ответил он, поднимая плащ. При этом дуло пистолета осталось неподвижным. — А в остальном… вы ведь джентльмен. И ради прекрасной дамы совершите подвиг терпения.

— Эмили у вас?

— Да.

— Тогда уберите оружие. Я не буду убегать.

Он ничего не ответил, но пистолет исчез в рукаве.

— Я тебе подарок оставил. Если вдруг случится так, что ты вернешься, — Френсис сложил лист пополам и сунул в книгу. — Все ошибаются в одном и том же моменте.

Книга легла на стол. Плащ — на плечи Дайтона.

— Крылья не должны двигаться относительно оси. Воздушный поток поднимет одну плоскость, но сломает две.

Маска у него из осколков зеркала склеена, и кажется, что на меня смотрю я же, расколотый на тысячу лиц, каждое из которых чуть отличается от прочих.

Мы ехали довольно долго. Я смотрел на город через темное стекло мобиля, на котором серебряными прожилками выделялась проволока. Я слушал журчание воды в патрубках, сухой шелест цилиндров. Я чувствовал нарастающее давление пара, который вырывался со свистом и оседал на стекле же каплями грязной росы.

Пусть это покажется странным, но я не испытывал ни страха, ни злости, скорее томительное любопытство. Оно и вынудило меня нарушить паритет молчания вопросом:

— Как вы меня выследили?

— Никак. Случай помог. Случай знает, кому помогать, и в этом мне видится некое высшее одобрение. Хотя я в Бога не верю. И предваряя вопрос: в прогресс я не верю тоже. Вера создает богов, поэтому лучше я поверю в себя. Тогда, возможно, и я когда-нибудь стану богом.

Маска скрывала выражение его лица, а тон был ровным и равнодушным. И я не мог понять: издевается надо мной Френсис или говорит вполне серьезно.

— А ты поклоняешься прогрессу, мой старый недруг. Приносишь в жертву идеи, раскладывая чертежи на жертвенниках кульманов; пытаешься строить храмы и когда-нибудь во имя Его совершишь подвиг. Например, отдашь Ему и людям, именем Его, воздух. Землю. Воду.

— Разве это плохо?

— А разве это хорошо?

— Прогресс приведет к счастью.

Он рассмеялся и смеялся долго. А после сказал:

— Прогресс никуда не приведет. Тем более к счастью. Ты счастлив?

— Я?

— Ты, Дориан. Именно ты. Ты живешь во время своего Бога. Значит, ты должен быть счастлив. Но выражение лица твоего говорит об обратном. А знаешь почему?

Я не стал задавать вопрос, но он все равно ответил.

— Сила духа, сила ума — не суть важно. Если есть сила, то кто-то будет сильнее. Угоднее.

— Но вы же сказали, что не верите!

— Не верю. Однако отсутствие веры никогда и никому не мешало стоять у алтаря. Блаженны неверующие, ибо поведут они за собой нищих духом. И приведут к вратам Царствия Его, и скажут: вот ваш Бог. Посмотрите, разве он не таков, как вы заслужили?

Френсис играл со мной, как кошка с мышью, а несся по путаным улочкам Сити.

— Эмили… она жива?

— Пока да. А если нам удастся придти к соглашению, то живой и останется. Голубок и горлица никогда не ссорятся, так?

И снова смех, в котором мне чудится отчаяние, что удивительно и невозможно: из нас двоих именно я пребываю в положении жертвы.

Голубок и горлица… бабушка так говорила.

Надеюсь, Ульрик сумеет придумать правильную ложь. А еще надеюсь, что он доберется до этого ублюдка, чье лицо определенно было знакомо мне.