Дориан Дарроу: Заговор кукол - Екатерина Лесина

За толстым стеклом розовел город. Мобиль, разогревшись, несся на немыслимой скорости. Мелькали дома. Шарахнулась в сторону лошадь в повозке молочника. Погрозил кулаком полицмейстер…

— В этом мире не так много тех, кому интересно устройство мира, — продолжал рассуждать доктор Дайвел. — Большинство предпочитает пользоваться благами, каковые создает меньшинство. И при том глядит на созидающих свысока, с презрением. Веллингтон воюет с Пилем, но на самом деле в этой войне нет смысла, ибо оба — два лица одного бога. Вы меня понимаете?

— Пожалуй, — осторожно ответила Минди, пытаясь затолкать тюк с вещами под сиденье.

— Вряд ли. Я сам, признаться, плохо понимаю, как изменить этот мир. Но давайте лучше не о мире, а о вас. Например, о том, куда вас доставить?

А и вправду куда? Вариант был лишь один, и Минди назвала адрес.

Дориан, несомненно, разозлится. И выговаривать будет. Потому что он, Дориан, часть того мира о котором говорит доктор Дайвел. И если даже не будет выговаривать, то уж точно станет глядеть с неодобрением, как до того Хоупи.

Или Лукреция.

Или Сиби.

Мобиль пыхтел, внутри капсулы становилось душновато и жарковато, на стекле оседали капли воды.

Нет, конечно, выставить ее из мастерской Дориан не посмеет, потому что он, во-первых, вежливый, а во-вторых, Минди — полноправный его компаньон. А раз так, то имеет право оставаться в мастерской столько, сколько захочет.

— Простите? Вы говорили вслух, — доктор Дайвел вновь передвинул рычаги, и в приоткрывшееся оконце ворвался поток свежего воздуха. — И безусловно любопытство с моей стороны будет несколько неуместно, но вы упомянули одно имя в весьма интересном контексте. Позвольте уточнить, этот человек — механик?

— Механик. Только не человек.

— Тоже весьма любопытно. Скажите, Минди, а вы верите в совпадения?

— Глава 41. О тайнах новых и давних

На условленный стук Эмили открыла дверь женщина хмурого вида в наряде строгом и даже чопорном. Женщина протянула руку и, получив визитную карточку, закрыла дверь.

Эмили приготовилась ждать.

— Мисс Эмили… Мисс, мне здесь не нравится, — Мэри озиралась, обеими руками вцепившись в сумочку. — И тетушке вашей не понравится…

Наверное. Но уже все равно.

— Господи боже ж ты мой, мисс Эмили…

Крохотный двор в грязи и копоти. Бродячий пес лежит под порогом, смотрит недобро желтым глазом, второй же мутный, слепой. Щербатые стены. Заколоченные окна. Полуголый человек, поглядывающий на Эмили и Мэри с интересом.

Надо бежать.

Нельзя. Надо дождаться.

Вот дверь снова открывается, неспешно, словно дразня Мэри, которая и без того готова была в обморок упасть. Следовало оставить ее дома, но тетушка воспротивилась.

— Идем, — говорит та же женщина, накинувшая поверх платья грязноватую шаль. Она спускается по ступенькам, и под взглядом недобрых глаз ее исчезают и пес, и человек.

Мэри крестится, но на предложение Эмили вернуться в экипаж, мотает головой. Подобная преданность заслуживает награды.

И доставляет многие неудобства.

Идти недалеко. Скрипит очередная дверь, пропуская в темный коридор с осклизлыми стенами.

— Мисс… — стонет Мэри, пытаясь схватить за локоть.

— Заткнись, — отвечает ей женщина, добавив. — Или проваливай.

Коридор заканчивается ступеньками, к удивлению чистыми и довольно ровными. И снова дверь. На сей раз женщина — лицо ее было смутно знакомо, но Эмили точно знала, что никогда прежде не встречала ее — долго перебирала ключи. Прежде чем открыть тяжелый замок, она велела:

— Девка останется тут.

Мэри отчаянно замотала головой, и Эмили пришлось пригрозить:

— Слушайся. Или уволю. Без рекомендаций.

— Ничего с тобою не случится, — буркнула женщина, поворачивая ключ.

Щелкнул отчего-то не замок, но сама дверь, разломившаяся надвое. Половины прилипли к стенкам, а изнутри брызнуло желтым ярким светом.

У Эмили задрожали руки. И ноги. Женщина подхватила под локоть, вталкивая в комнату.

Что было дальше, Эмили не помнила. Она пришла в себя в каком-то экипаже, рядом сидела Мэри, непривычно молчаливая и весьма напуганная.

— Мисс… мисс Эмили, с вами все в порядке?

Конечно. Разве с нею может что-то быть не в порядке?

— А… а что там? — еще тише спросила Мэри, указывая на ящик, что лежал на противоположном сиденье. Ящик был велик, заботливо перевязан веревками, на которых выделялись бурые бляшки сургучных печатей.

— Там? — Эмили улыбнулась и успокаивающе погладила горничную по руке. — Там самая замечательная вещь в мире. И мы должны ее доставить. Сегодня же.

Она постучала в стенку кареты, и молчаливый кучер подхлестнул лошадей.

Времени оставалось в обрез.

Старуха цеплялась за жизнь с отчаянной злостью. Она ела, пусть тело ее и отвергало любую еду. Она лежала с закрытыми глазами, пусть и не могла больше спать. Она говорила, пусть и каждое слово было мучительно.

Сейчас помутневшие глаза глядели прямо в Ульрикову душу. И видели ее, израненную, насквозь.

— Ты должен разорвать помолвку, — прохрипела старуха, и молчаливая сиделка поправила подушки.

— Это невозможно.

Ульрик указал сиделке на дверь, и та вышла. Неужели, наконец, признала за Ульриком право отдавать приказы?

— И вы это прекрасно понимаете.

— Да.

— И Пуфферхи — не самый худший вариант.

— Деньги?

— Деньги, — отрицать очевидное бессмысленно. — Но я осмелился побеспокоить вас не из-за помолвки, хотя видит Бог, не понимаю, почему вам столь не по нраву Ольга! Она весьма приятная молодая девушка, хорошо воспитана и…

— Она врет, — старуха заерзала по подушкам. Сейчас, ослабевшая, иссохшая, она нисколько не походила на ту женщину, которая вызывала у Ульрика безотчетный страх.

…молодой человек, вы никогда не должны забывать о том, кто вы есть. Равно как и о том, что есть ваш долг…

— Ульрик, прости, если когда-то я была чересчур строга к тебе, — ее голос вдруг изменился, стал мягче, и болезненные хрипы почти исчезли. — Все, что я делала или говорила, было подчинено одной цели — защитить тебя, Дориана и Эмили. Я боялась, что мой сын… или твоя мать… взрослым свойственно отравлять своей ненавистью детей. Или надеждами. Желаниями.

…я не желаю больше слышать подобного, Ульрик. Ты должен любить свою сестру. Ты должен уважать своего брата. Ты должен…

— Я понимаю, бабушка.

— И я прошу у тебя прощения за новую боль, которую собираюсь причинить.

А может, она вовсе не больна? Притворяется, стремясь отсрочить неизбежное? Ульрик запутался.