Ночной администратор - Ле Карре Джон

– А ты сказала, что это твое дело? – спросил он.

– Он говорил, я все равно не пойму, даже если он мне все расскажет. Я должна заткнуться и не трепаться о том, чего не понимаю. Потом сказал, что это не преступление, а политика. Я спросила: что не преступление? Что политика? Говорю, расскажи мне о самом страшном. Подведи черту, чтобы я знала, во что замешана.

– И что Роупер? – Джонатан поежился, как от холода.

– Он сказал, что никакой такой черты не существует. Это только люди, подобные моему отцу, думают, что всему есть предел, и потому-то люди, подобные моему отцу, слабаки. Он сказал, что любит меня и этого довольно. Тогда я разозлилась и сказала, что, может быть, для Евы Браун этого было довольно, а для меня нет. Я думала, он побьет меня. Но он просто принял к сведению. Его ничто не удивляет, ты заметил? Все только факты. Одним фактом больше, одним фактом меньше. Потом логический вывод – и точка.

«Это и было то, что он сделал с Софи», – подумал Джонатан.

– А ты сама? – спросил он.

– Что я сама? – Она плотнее закуталась в накидку. Ей захотелось выпить бренди. Бренди у него не было, он налил виски. – Это ложь, – сказала Джед.

– Что ложь?

– Мои роли в жизни. Мне говорят, кто я такая, и я верю и так и живу. Я всегда верю людям. Ничего не могу с собой поделать. Теперь появился ты и сказал, что я тупица. Но он говорит мне другое. Он говорит мне, я его ангел. Я и Дэниэл, все это ради нас. Однажды вечером, при Корки, он так и сказал. – Она глотнула виски. – Каро говорит, что он толкает наркотики. Ты знал это? Целые горы наркотиков в обмен на оружие и Бог знает что еще. Он уверяет, что речь идет не о каких-то полузаконных сделках. Не о мелком мухляже. Речь идет об обдуманном, организованном преступлении огромных масштабов. Он говорит, что я гангстерша. Любовница гангстера. Еще одна версия того, кто я есть, которую я пытаюсь осмыслить. Захватывающий момент в моей жизни – превращение в себя.

Она снова смотрела на него, прямо и не мигая.

– По уши в дерьме, – повторила она. – Вляпалась с закрытыми глазами. Я заслужила. Только не говори, что я тупица. Проповедовать я могу сама. Но как бы там ни было – тебе-то какого хрена надо? Ты ведь тоже не образец добродетели.

– А что говорит Роупер? Что, по его мнению, мне надо?

– Ты попал в переплет. Но хороший мужик. Тебя надо спасти. Ему надоело, что Корки под тебя копает. Но, правда, он еще не застал тебя в нашей спальне. – Она вспыхнула снова. – Теперь ты рассказывай.

Он долго молчал. Сначала подумал о Берре, потом – о себе. По всем правилам, он не должен был болтать.

– Я доброволец, – признался он.

Джед скривилась:

– Работаешь на полицию?

– Типа того.

– Сколько в тебе от тебя?

– Сам хочу понять.

– Что они сделают с ним?

– Поймают. Будут судить. Посадят.

– Как ты можешь делать это добровольно? Боже мой.

Ни один военный учебник не давал ответа на такой вопрос. Он задумался. Молчание скорее сближало, чем разделяло их.

– Это началось с одной девушки, – сказал он. И поправился: – С одной женщины. Роупер вместе с другим человеком убили ее. Кроме меня, за нее некому отомстить.

Сгорбившись и все еще кутаясь в накидку, она огляделась по сторонам и снова уставилась на него:

– Ты любил ее? Эту девушку? Женщину?

– Да. – Он улыбнулся. – Она была моим ангелом.

Джед, по-видимому, не была уверена, одобряет ли она его.

– Когда ты спасал Дэниэла у Мама Лоу, это тоже было вранье?

– Во многом.

Он видел, что все смешалось у нее в голове: негодование, попытка понять, усвоенные в детстве путаные моральные принципы.

– Доктор Марта сказал, что они чуть не убили тебя.

– Это я чуть не убил их. Вышел из себя. Эта игра могла плохо кончиться.

– Как ее звали?

– Софи.

– Ты должен рассказать мне про нее.

Она имела в виду, здесь, в этом доме, сейчас.

Он проводил ее наверх, в спальню, и лежал рядом, не прикасаясь. Рассказывал о Софи. Она уснула, но он никак не мог заснуть. Проснувшись, Джед захотела содовой, и он принес ей из холодильника. В пять часов, перед рассветом, он надел спортивный костюм и проводил ее по туннелю до сторожки, не разрешая зажигать фонарь. Она шла чуть позади, с левого бока, как новобранец, которого он вел в бой. Подойдя к сторожке, он просунул голову и плечи в окно, чтобы поболтать с ночным сторожем Марлоу и дать возможность Джед проскочить незаметно.

Его тревога не улетучилась, когда, вернувшись, он застал Амоса Расту сидящим возле двери в ожидании чашки кофе.

– Вчера вечером вы пережили великолепные, воодушевляющие минуты, возносясь душой, мистра Томас, сэр? – спросил он, положив в чашку четыре доверху наполненные ложки сахара.

– Обычный был вечер, Амос. А у тебя?

– Мистра Томас, сэр, я не слышал здесь у нас запаха дыма в час ночи, с тех пор как мистра Вудмен, бывало, развлекал своих подружек музыкой и любовью.

– Со всех точек зрения было бы лучше, если бы мистер Вудмен почитал назидательную книгу.

Амос расхохотался.

– Кроме вас, мистра Томас, только один человек читает на этом острове книгу. И тот одурманен травкой и слеп, как камень.

Ночью, к его ужасу, она появилась опять.

Накидки теперь не было. Был костюм для верховой езды, который, как она безусловно считала, придавал ей статус неприкосновенности. Он испугался, но не удивился – уже узнал в ней решительность Софи и понял, что отослать ее назад не легче, чем уговорить Софи отказаться от возвращения в Каир, где ее ждала встреча с Хамидом. Поэтому он успокоился, и это спокойствие объединило их. Она взяла его за руку и повела наверх. Там она рассеянно пересмотрела его рубашки и белье. Сложила аккуратно то, что было сложено неаккуратно. Нашла то, что он никак не мог найти. Притянула его к себе и поцеловала очень точно, словно заранее решила, до каких пределов может отдать себя ему. Когда они поцеловались, она опять спустилась и, остановившись под светильником, дотронулась до его лица кончиками пальцев, удостоверяясь в его реальности, как бы мысленно фотографируя его, делая с него зарисовки, чтобы унести с собой. Он вдруг не к месту вспомнил пожилую эмигрантскую чету, танцевавшую у Мама Лоу в ночь похищения, как они недоверчиво касались лиц друг друга.

Она попросила вина, и они сидели на диване, пили и наслаждались объединяющим их покоем. Потом она притянула его опять и опять поцеловала, прижавшись к нему всем телом и заглядывая ему в глаза, как бы проверяя его искренность. Потом она ушла, потому что, как она объяснила, это была грань, на которой она еще могла удержаться, не дожидаясь, пока Господь сыграет очередную шутку.

Джонатан поднялся наверх, чтобы увидеть ее в окно. Потом положил экземпляр «Тэсс» в коричневый конверт и надписал с ошибками В МАГАЗИН ДЛЯ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ, через почтовый ящик в Нассау, номер которого дал ему Рук на заре юности. Он бросил конверт в почтовый ящик на побережье, чтобы самолет Роупера доставил его в Нассау на следующий день.

– Нравится в нашем уединении, старина? – спросил Коркоран.

Он опять сидел в саду Джонатана и пил холодное пиво из банки.

– Очень, спасибо, – вежливо ответствовал Джонатан.

– Слышал, слышал. Фриски говорит, ты тут кейфовал. Тэбби говорит, ты тут кейфовал. Парни на воротах говорят, ты тут кейфовал. И здесь все так же считают.

– Ну и хорошо.

Коркоран выпил.

– И лэнгборнский выводок не подпортил нам удовольствия?

– Мы предприняли пару вылазок. Кэролайн немного угнетена, поэтому дети с удовольствием отдохнули от нее.

– Такие мы хорошие. – Коркоран задумался. – Такие молодцы. Такие лапочки. Прямо как Сэмми. А мне даже ничего от этого маленького педика не перепало. – Оттянув вниз поля шляпы, он замурлыкал, как скорбная Элла Фицджералд, «Такую в нам работку». – Послание от шефа, для вас, мистер Пайн. Час настал. Готовьтесь прощаться с Кристаллом и со всеми. Выступаете на рассвете.