Флибустьер времени. "Сарынь на кичку!" - Анатолий Спесивцев

— Как ты думаешь, Петро, а не может ли расстроенный выплывшей наружу стыдной тайной человек наложить на себя руки?

И, не дожидаясь ответа, поехал вслед Хмельницкому. Аркадий знал, что Свитка очень умный человек, сказанного ему было достаточно.

Через пару сотен метров и три поворота извилистой улицы после неприятного расхождения с киевскими иерархами, казаки увидели ещё одну встречающую их делегацию. Точнее, две стоявших рядом. От Киевского магистрата, православная часть которого уцелела, и от Киевского Братства — организации местных православных мещан. Они так и не смогли договориться друг с другом (ох, как это типично для украинцев…), поэтому ждали долгожданных гостей рядом, но по отдельности. Так что Хмелю пришлось, соскочив с лошади, два раза отламывать от караваев кусок хлеба и, обмакнув его в соль, съедать. К сожалению, но не удивлению Аркадия, хлеб-соль на рушниках преподносили не молоденькие красотки в мини-юбках, а зрелые мужики постарше него самого.

Вслед за гетманом пришлось спешиться и остальным атаманам и полковникам. Вот здесь попаданец и почувствовал, что его трясёт. Несильно, но вполне ощутимо.

"Однако, переволновался, отходняк пошёл. Господи, только со стороны бы видно не было, чёрт-те что люди подумать могут!"

Аркадий, стараясь делать это незаметно, поводил головой из стороны в сторону. Никто, вроде бы, на него не смотрел.

"Чёртов поп! Как меня из-за него повело. Но со стороны, кажись, мой мандраж незаметен".

Окружающим было не до него. Встречающие пытались немедленно наябедничать Хмельницкому друг на друга и на обижавшего всех митрополита, а также затащить его к приготовленным уже столам. В два разных места одновременно. Аркадию оставалось радоваться, что решение о том, куда ехать, надо принимать не ему. Обижать-то никого из встречающих не хотелось, хорошие отношения с ними были очень важны для гетмана в дальнейшем.

Соломоновым решением оказалось разделение всех трёх делегаций. Верхушка не только магистратская, но и Братская вместе с гетманом и несколькими полковниками должна была проследовать в магистрат, а остальные встречающие и прибывшие — к столам, приготовленным Братством. Компромисс, как всегда, полностью не устраивал никого, но всем пришлось смириться, тем более доводить противостояние до откровенной вражды пока у всех не было интереса.

В гуле голосов Аркадий не раз и не два уловил упоминание митрополита, причём все отзывы были далеки от восторженных или хотя бы уважительных. Могила прессовал Братство по полной программе, пытаясь его уничтожить совсем. В магистрате также без восторга воспринимали его попытки перехватить управление Киевом в свои руки. И те, и другие говорили о странном совпадении — нередко на киевлян одновременно с православным митрополитом наезжали иезуиты или униаты. Богдан все жалобы выслушивал, однако выступать против главы церковной власти на бывших польских землях не спешил.

При разделении на две половины попаданец замешкался, не зная, куда идти ему. Вместе с Хмельницким или к братчикам, но сомнения разрешил сам гетман, позвавший его за собой. До магистратуры и здания Братства было не так уж далеко, поэтому казацких коней подхватили ехавшие сзади джуры, а старшина пошла со встречающими пешком. Аркадий этому обрадовался, трусило его весьма капитально, он, несмотря на летнюю жару, вдруг покрылся "гусиной кожей", ощутил желание накинуть на себя что-то тёплое, было бы нехорошо свалиться при попытке залезть на коня. Чем дальше, тем меньше он прислушивался к окружающим разговорам, занятый навалившейся на него слабостью.

"Сейчас бы полежать под тёплым одеялом минут сто двадцать, если не сто восемьдесят, нервишки бы и успокоились. Опять был бы готов к употреблению в государственных надобностях. А сейчас могу поддерживать своих только фактом своего присутствия. И боец из меня в таком состоянии сомнительного качества, и переговорщик никакой. Господи, дотянуть бы до конца этой тягомотины и не опозориться!"

Ирония судьбы. Именно его бледность и отстранённость в этот момент привлекли внимание пары больших карих глаз. Их обладательница приняла попаданцев отходняк за признаки благородства и вдохновенности, что предопределило его судьбу в будущем. О женщины!..

Праздничный обед, плавно перетекший в ужин (умели наши предки есть) Аркадий с превеликим трудом, но выдержал. Поначалу ел и отвечал на вопросы соседей на автомате, его бросало то в жар, то в холод, выходка на дороге, когда он взял на себя смелость определять отношения с митрополитом всего запорожского войска, ему дорого обошлась. Хотя и, судя по реакции гетмана, была одобрена. Не было сейчас термометра, но температура у него подскочила за тридцать восемь градусов, было у попаданцева организма такое свойство, повышение температуры при сильных стрессах. Как ни странно, стресс после боя с черкесами в Темрюке, когда стоял вопрос о его жизни, был чуть ли не на порядок легче.

К концу ужина он немного отошёл и смог проявить себя как интересный собеседник. Впрочем, потом он узнал, что, заметив его отстранённость, соседи за столом, прекрасно знавшие его (знаменитый колдун-характерник, советник Хмельницкого и Татаринова, говорят, чёрта оседлал…), к нему не приставали. Молчит колдун — ну и славненько, а то раскроет рот да проклянёт кого… кому это надо? Сидит, молча ест и пьёт, дурных взглядов ни на кого не кидает, чего ещё от него надо? Вареников? Так они на столе есть.

По завершении ужина он подошёл к Хмелю и отпросился поспать. Тот внимательно на него взглянул и, не говоря ни слова, кивнул. В эту ночь он дрых, как сурок, без задних ног. Так что утром его ждали сенсационные новости. Во-первых, оказывается, пока атаманы набивали брюхо в магистрате, митрополит предал анафеме всё войско запорожское. За бунт против Господом дарованного короля, ибо любая власть от Бога; за убиение православных монахов, к ним для умиротворения посланных (имелись в виду те самые монахи, которые были изгнаны казаками из своего лагеря перед сражением и погибли вскоре от рук панов-католиков, их убийц потом нашли среди пленных поляков и торжественно предали повешению в Киеве); за сношение с колдунами, продавшими душу нечистому. Во-вторых, о самоубийстве в собственной келье митрополита Петра Могилы. Не перенёс он разоблачения своего хлопского происхождения, повесился на крюке торчавшем из стены. Утром монашек к нему зашёл, готовить владыку к заутрене, а он уже остыл, висит у стены, высунув язык.

Второму сообщению Аркадий от души порадовался. Очень уж опасным врагом был Могила, и такой добровольно-позорный его уход послужит казакам на руку. Оставалось утешаться тем, что криминалистика как наука ещё не существует и никаких Шерлоков Холмсов поблизости нет.

"Любое мало-мальски серьёзное расследование может выявить нестыковки в "самоубийстве" чёртова попа. Впрочем, Хмель и Свитка своё дело туго знают, наверняка все опасности разглашения нежелательной информации уже ликвидированы. Можно сказать, легко отделались".

Аркадий потом поинтересовался у Свитки, как прошла операция по устранению врага. Выяснилось, что охранять-то митрополита охраняли, да не от пластунов. Те легко пробрались на территорию монастыря и залезли в окошко, не прикрытое ни ставнями, ни решёткой. Могила, сильно переволновавшийся в этот день, принял для успокоения внутрь не одну чарку любимого вина и вторжения не заметил. Его придушили подушкой и повесили на крюке в стене, предварительно облив вином. Стоявший за дверью здоровяк-монах ничего не услышал, поэтому и в самом монастыре подумали, прежде всего, о самоубийстве владыки. Хотя слухи об убийстве не поползти не могли.

Повесился — значит, повесился. И точка! Собаке собачья смерть. Истинный митрополит, Исайя Копинский, уже спешил из монастыря занять своё законное место, на которое его благословил иерусалимский патриарх. Можно было не сомневаться, что достойный иерарх церкви будет прислушиваться в своей повседневной деятельности к советам гетмана Хмельницкого. И он расстарался. Уже через несколько дней в архиве покойника нашли письма, свидетельствовавшие о его намерении перевести в униатство все приходы, ему подчиняющиеся. Разразился грандиозный скандал, нескольких уличённых в соучастии таким планам епископов и других иерархов схватили и повесили, труп бывшего митрополита вырыли и таскали по Киеву, захоронив в конце концов в помойной яме. Исайя под шумок произвёл чистку рядов, убрав в монастыри простыми монахами всех сомнительных иерархов.

Переговоры о сдаче городов окружившим их казакам шли тяжелей, чем предполагалось, и несравненно медленнее желаний попаданца. Он походил день по городу — в этом веке его без напряга можно было обойти или посетить в нём все потенциально туристические места. Однако даже выстроенный Ярославом Мудрым — на редкость, кстати, неприятной личностью — собор святой Софии его не впечатлил. Он показался попаданцу куда менее эффектным, чем в двадцать первом веке. Разве что куда более заметные развалины Десятинной церкви порадовали. Глядя на ЭТИ развалины, вполне можно было представить, как должно выглядеть здание в целом.