Буковый лес - Валида Будакиду

И в каждом из нас, в каждом теле живёт его частица. Поэтому мы сами богоподобны. Так вот я как истинный славянин очень давно мечтал попасть в эти штольни, но сама понимаешь, человек не может идти в такое место с кем попало, надо идти только с надёжным. И очень жалко, что ты не прилетела на несколько дней раньше. Если б ты знала: какое тут устроили гульбище! Всю ночь до утра горели костры и музыка не смолкала ни на минуту. Эх, жаль, жаль, что без тебя… – по всему было видно, ему действительно очень жаль.

«Точно, я ошиблась, мне повезло – он не нео-фашист, я отклонилась немножко не туда. Так вы, уважаемый Володимир Леонидович, оказывается не нази, а рядовой сектант. Час от часу не легче. Но, сектант лучше, чем фашист. Фашисты не могут быть сектантами, потому как ещё Третий Рейх строил для Свидетелей Иегова отдельные бараки в концентрационных лагерях. Вот значит к чему твоё поклонение дубам в Голосеевском лесу, твои объятия с ними, откуда забота о «друге», а после того, как в него ударила молния, дуб стал тебе ещё дороже, ведь Перун языческий Бог Огня. И по-древнегречески «пера» означает «огонь». Вот они и тайны все открываются почти сами по себе одна за одной. Только я не язычница и навряд ли ею стану, несмотря на все приложенные Вальдемаром усилия, Мне совсем не нужен их Перун, и в штольню я не хочу. Он две минуты назад говорил, что здесь под землёй и «клады, и книги, и скелеты ищущих счастья». Я не хочу стать «скелетом» с найденной книгой в руках, и о какой «штольне» в целом идёт речь?! По лбу лихим перстом стучит двадцать первый век, а я буду шариться по чёрным штольням вместе с, явно «омоложенным» за время моего здесь присутствия, Вальдемаром в поисках закопанного здесь «нашего счастья».

– Володечка! Давай лучше не пойдём и тут останемся, ты так интересно обо всём рассказываешь, а там темно, грязно, ты всю рубашечку светленькую замараешь.

– Не останемся, не останемся! – Он решил подыграть и заканючил, передразнивая Линду, – А что это у нас тут?! – Он сорвал травинку и начал щекотать ей за ушком.

– Тьфу ты, Вальдемар! Ну что это за дрянь у тебя в руках?! Какая то чёрная пыль с неё сыплется! Отпустии-и-и! – Линда всё пыталась увернуться, он хватал её за запястья и тыкал травинкой в нос.

– Что «сыплется»? Ты-трусишка, гулять со мной боишься. Это же тимофеевка, не узнаёшь? Дикий злак такой, не помнишь? – Он улучшил момент и сунул ей травинку в нос.

– Тьфу ты! Совсем с ума сошёл, да?! Вот не пойду с тобой, будешь знать! – Линда тёрла нос, смешно размазывая по лицу чёрную пыльцу.

– Пойдёшь! – голос его снова стал чужим и жёстким как там на лужайке, где он гаркнул: «Не ной!».

«Какого чёрта я тут с ним сижу и слушаю весь этот бред?! Почему я всегда боюсь кого-то обидеть, показаться неблагодарной? Понятно, он хорошо ко мне относится и многое делает, тем не менее – зачем всё это терпеть, если мне не нравится. У меня дома муж, ребёнок, родители живут далеко, но они же есть. Друзья есть, я же не пилигрим-отказник. Нахожусь тут с ним на этом холме, или горе или где я тут нахожусь – сама не знаю. Я же ещё вчера решила не сниматься. Я же решила, что мне не нужны их дурацкие деньги, что сегодня я сбегу и найду посольство. Вместо этого мы сейчас пойдём в штольню, искать этого идола, этого Перуна. Всё, с меня хватит, я ухожу одна. Он пусть ищет всё, что ему в башку взбредёт, я иду вниз. Я сильная, я деревенская, я знаю лес, я без него дойду к людям. Он думает, я боюсь заблудиться в лесу и от него не посмею отойти… хам… Сейчас я просто встану и пойду… просто встану и пойду… Только… только почему голову безумно, до тошноты рвёт в клочья?! Болят… все мышцы… жутко болят… Тело взрывается… Тело взрывается… Что за хрень?… Надо уходить…»

– Пойдёшь, пойдёшь… – Его голос тихий, вкрадчивый. Травинка щекочет губы, – …со мной пойдёшь… сейчас вместе пойдём…

Что было?

Они приехали сюда и потом шли вместе по лесной тропинке, держась за руки. Он ей рассказывал о Боге Перуне, о языческих обрядах, обычаях.

«Перун… да… был такой Бог… и символ его – зеркально отражение фашисткой свастики… снова свастика… высшая арийская раса… или свастика отражение языческой… Я устала, устала… Не хочу свастику.»

– … и вот постовые, – Линда постаралась разлепить прищуренные веки… Оглядеться невозможно. Деревья, кусты, кирпичные колодцы, всё сливается, плывёт перед глазами. Они у какого то тоннеля, вход открыт. На земле валяются грязные тряпки, матрасы, пластиковые бутылки, шприцы. Как они оказались здесь?

Вальдемар ничего не замечает:

… – постовые, говорю, которые здесь стояли прямо у входа в форт, очень мёрзли и им было не по себе, поэтому они, чтоб хоть чем то себя занять пока закончится ночь, оставляли разные надписи на кирпичах. Писали имена, название своих губерний, откуда прибыли. Вот, смотри, Марго, видишь выцарапано «1893». Представляешь сколько лет прошло?! Вон написано «Волков Иван» старославянским шрифтом. Видишь как интересно! А ты не хотела идти!

«Звуки его голоса тянутся … так играли в детстве… включала пластинки в проигрывателе с песнями, записанными на сорок пять оборотов, на тридцать три в минуту… звуки плыли, меняли тональность… Страшно… очень, очень страшно… Тошнит… голова раскалывается… мне плохо…

Вальдемар? Почему «Вальдемар»? Надо говорить «Веймар»! Так называется город, где жил Ницше. Если проехать через Веймар и подняться вверх, Бухенвальд. Там убивали людей. А сейчас и здесь под моими ногами мёртвые крестьяне, убитые Светлым Князем Алексеем Меньшиковым. Их затопили водой из Днепра и эсэсовцы с крепостными развернули завод «Тигров»? Нет, это не тот форд. Это другие арийцы и знак Перуна – отражённая в зеркале свастика. Почему так холодно? Белоснежное поле, окружённое кольцом-«маршрутом караульных». Двести виселиц. Двести казнённых. Это государственный преступники, повешенные по приказу царя? Нет… это не они… это совсем другие люди. Их повесили за подготовку побега из концентрационного лагеря Бухенвальд.

…Снутри лагеря двадцать пять метров «нейтральной полосы» до знаменитой колючей проволоки под напряжением, растрескавшиеся деревянные вышки, хранят в своём теле звуки шагов часовых и скрипят ржавыми петлями лагерные ворота – граница территории между лагерем СС и лагерем для заключённых. Металлическая калитка с объяснением на-немецком: «Каждому своё».

На стороне СС – прекрасный новенький зоопарк, в нём есть даже медведи. Излюбленное место отдыха и психологической разгрузки служащих СС и их семей. Они любят с детишками прогуливаться по его тенистым аллеям. Хищники ухоженные, холёные, их в зоопарке иной раз «балуют», подкармливая особо строптивыми или просто ненужными узниками…

Построение на плацу серой, измождённой массы, не желающей расставаться с человеческом обликом. Перед ней перебирая тонкими ногами, гарцует красавчик жеребец. С дорогого седла свешивается жирный зад фрау Кох – по кличке «Мадам абажур» – любительницы светильников и нижнего белья из человечьей кожи…

– Володя! – Линда силится его позвать, – Володя, мне плохо… я заболела…

Наверное сильно…

Вальдемара нет рядом.

Его нет нигде, его нет вообще…

– Володя! – Слабый крик падает в царство тишины, в ночь и в туман…

«Он ушёл… не надо в штольню, надо туда… он ушёл… не надо в штольню, надо туда… он ушёл… не надо в штольню, надо туда… трава… трава… чёрная трава… надо идти… чёрная трава смерть… чёрная трава смерть… чёрная трава… это «пляски святого Витта… пляски святого Витта…»

Пахнет лимоном. Я снова дома. Пахнет лимоном. Подушка мягенькая… приятно… Только голова снова очень болит…

– Смотри!

«Какой знакомый тихий голос. Кто это? Афина с третьего этажа? По-русски? Афина знает по-русски?!»

– Танюш, у неё веко дрогнуло, или мне показалось?

«Танюша – это кто? У меня нет Танюши. Танюша?! Танюша есть в Киеве.»

– Да. И кажется, она всё слышит. Линда! Ты слышишь меня?

– Слышу, – ей кажется, она очень громко кричит, ей неловко так кричать. Стыдно ведь.

Губы Линды еле шевелятся, с них не срывается ни звука.

– Линда! Да открой же ты глаза.

«Иннеска? И она здесь? Они нашли нас в штольне? Иннеска и Таня здесь, значит всё будет хорошо.»

– Ты сейчас меньше говори. Отдыхай. Только два слова скажи: что произошло? Владимир был потрясён, оказывается, ты его бросила у штольни и убежала. Хорошо, что он тебя нашёл недалеко от трассы и вызвал «скорую». Зачем же ты ушла?

Линда снова гримасничает всем лицом, старается произнести хоть слово, но с воспалённых губ слетает тихий стон. Трудно дышать… трудно жить…

– Доктора говорят, у тебя отравление. Мы думаем, ты съела что-то несвежее, а они считают, что это отравление какой-то «спорыньёй». Есть оказывается такой грибок, который растёт на пшенице, ржи, на лесных полянках бывает. Говорят, что твой анализ крови показал этот, как он сказал? – Таня смотрит вопросительно на Иннесу.