Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

Но могло быть и хуже. Во всяком случае, обе они сейчас со мной разговаривают, привыкают к выпивке и ведут себя менее сдержанно, чем днем. А позднее, когда я больше рассказываю им о своей работе, их интерес снова растет. Особенно когда я начинаю говорить — замечаю, как Маркус вращает глазами — обо всех знаменитостях, с которыми встречался, и описываю, каковы они в реальной жизни.

— Это побьет рассказы об Алжире, — говорит Маркус, который совсем недавно оттуда вернулся и, очевидно, горит желанием рассказать историю о том, как на восточном базаре за ним погналась толпа сторонников ФИС и, размахивая кинжалами, загнала его в какой-то тупик, и лишь в последний момент некая добрая душа спасла его, затащив в дверной проем.

К несчастью для Маркуса, девушки не очень интересуются Алжиром и почти наверняка не имеют понятия, за что борется ФИС или что означает этот акроним. Они хотят услышать о Робе Ньюмене, о Тони Слэттери, о Майке Эдвардсе из «Jesus Jones».

Я точно не помню, как мне удается перевести разговор на секс и тройки. Может быть, какая-то тонкая связь с «Бонни и Клайдом»?

«Бонни и Клайд» — в версии Сержа Гинсбура и Брижит Бардо — одна из трех пластинок, имеющихся в доме. Остальные две — это альбом под названием «Песни для веселых собачек», на котором слащавый франт тридцатых годов по имени Пэдди Робертс мурлычет песенки вроде «Ах, дорогая, что случилось» и «Не пользуйтесь WC во время стоянки поезда», и сингл Yardbirds «For Your Love».

Естественно, что, поскольку танцевать можно только под «Бонни и Клайд» и Yardbirds, мы их заводим очень часто. Особенно поздно вечером в пьяном состоянии — как сейчас.

В «Бонни и Клайд» мне особенно нравится, когда юная Брижит секс-кошечкой вопит на заднем плане.

— Черт, этому Сержу сильно повезло, — кричу я Маркусу, стараясь перекричать пластинку, которую мы пятый или шестой раз заводим на полную громкость. — Должно быть, в то время она была чрезвычайно сексапильна.

— Явно гораздо привлекательнее, чем сейчас, — отзывается Маркус.

— Да. Верно. Старая, сморщенная спасительница щенков.

— Хребта не было, вот в чем ее проблема, — говорит Антония, танцующая рядом со мной.

Так, думаю. Девушка, которая может поддержать сексистский мужской разговор.

— В отличие от Сержа, — говорит Беатрис. — Серж с возрастом становился только привлекательнее.

— Вот поэтому мужчине обязательно нужно курить, — говорю я, улыбаясь и помахивая сигаретой в такт музыке. — Благодаря сигарете становишься более похож на Сержа.

— Чтобы стать таким, как Серж, одних сигарет недостаточно, — говорит Маркус.

— Маркус, дружок! По сравнению со мной Серж Гинсбур — жалкий евнух.

— Правда? Расскажи поподробнее, — говорит Беатрис.

— Да, пожалуй, — соглашается Антония.

В обычных условиях я со смехом постарался бы избежать продолжения. К счастью, я уже изрядно нагрузился пастисом.

— Позднее вы все поймете, — говорю я.

— Как — мы обе? — хихикает Антония.

— Обычно четверо для меня — минимальная норма.

— Отлично, у нас есть Маркус, — говорит Беатрис.

— Меня в это не вмешивайте, — говорит Маркус.

— Я имел в виду трех девушек, — говорю я.

— Но может быть, ты хоть раз сделаешь исключение — для нас? — говорит Антония.

— Хорошо. Только для вас.

Чего я не выяснил к этому моменту, так это серьезно ли кто-либо из нас это говорит. Думаю, что и они тоже. Но я пытаюсь держать накал страстей на должном уровне, предлагая понырять голышом при лунном освещении.

Маркус не проявляет к этому интереса. Девушки согласны, но только без лифчиков, не раздеваясь целиком.

— Ладно, — говорю я, — тогда мы тоже с голой грудью.

— Так нечестно, — говорит Антония. — Если мы снимем бюстгальтеры, вы снимете свои плавки.

— Надеюсь, вы не хотите сказать этим, что моя восхитительная грудь не так существенна, как ваша, — говорю я.

— Если вы не снимете низ, мы не снимем верх, — говорит Беатрис.

— Ну и ладно. Не все ли равно? Давайте просто поплаваем, — говорит Маркус.

После этого вечер как-то выдыхается. Мы плаваем. Я нахально снимаю с себя плавки, потому что люблю, когда вода щекочет яички. Потом, под большой визг, помогаю девушкам снять лифчики. Но довольно скоро всем становится холодно. Мы бежим, дрожа и босиком, через лужайку к дому. По последней сигарете и по рюмочке на ночь. Потом все отправляемся спать.

К счастью, у нас одна ванная комната, благодаря чему можно поприставать к Беатрис и Антонии, пока я жду за ними своей очереди почистить зубы.

— Ну, что, девочки, вы готовы?

— О, черт, это про нашу тройку, — говорит Беатрис.

— Вы еще не передумали?

— Мы не передумали? — спрашивает Беатрис Антонию.

— Надо полагать, — говорит Антония.

— Дай нам пять минут, — говорит мне Беатрис.

Проходит гораздо больше, чем пять минут, я сижу в кровати с раскрытой книгой и пытаюсь не уснуть в слабой надежде, что они все-таки поступят так, как сказали. Хотя нельзя утверждать, что есть многообещающие предзнаменования. Например, тон, которым Антония произнесла «надо полагать». Это не прозвучало как неистовое желание созревшей молодой девушки заняться горячим нетрадиционным сексом с мужчиной старшего возраста. Скорее это было похоже на то, как недовольного, но послушного ребенка тащат в дом престарелых, где он получит конфетки и липкие поцелуи девяностосемилетней прабабушки.

И, честно говоря, я не чувствую себя особенно возбужденным. Я пытаюсь себе представить дикие картины того, как пара молодых девушек стонет, лаская друг друга, когда одна из них сидит верхом на моем языке, а другая отчаянно подпрыгивает, сидя на моем могучем органе. Но как-то это кажется нереальным. Отсталые английские девушки с бледной кожей и смешливыми голосами учениц паблик скул не вяжутся с таким поведением.

Вдруг дверь открывается, и в комнату входят они, в одних трусиках и прикрывающих грудь небрежно застегнутых блузках.

— Извини, что так поздно, — говорит Антония.

Правильнее всего было бы ответить: «Нагнитесь обе, и я вас хорошенько отшлепаю». Но вместо этого я говорю:

— Привет, заходите.

Девушки усаживаются на кровать по обе стороны моих ног, закрытых простынями.

— Ну, с чего начнем? — говорит Беатрис.

— Гм, не знаю. Может быть, вы снимете свои рубашки?

— Не при горящем свете, — говорит Антония.

— Ну, тогда при выключенном свете, — говорю я.

Беатрис выключает свет.

— Так, — говорю я, расстегивая рубашку Антонии, — теперь лучше, верно?

— А я? Что я должна делать? — говорит Беатрис.