Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский

встанут. Готовить себе следующий удар, понял? Предвидеть надо!

Лёва попробовал бить с расчетом, но почему-то сразу же начал мазать и вернулся к своей манере: главное – этот шар закатить, а там посмотрим. Миша раз за разом выигрывал, Лёве надоело, да и Миша охладел, он понял, что с воображаемым соперником интереснее.

Неля и Миша продолжали дружить, не заходя за грань, только целовались. Часто в кинотеатре, на последнем ряду. Но и само кино успевали посмотреть. Миша неизменно находил недостатки в любом фильме, упрекал за неправду, Неля говорила, что дело не в правде, а в красоте художественного вымысла. Вот Горький, у него Данко себе сердце вырвал и им светил – правда? Конечно, нет, если с медицинской точки зрения. А если с художественной – правда.

Миша Горького не любил, как и литературу в целом, он считал, что она к жизни не имеет отношения, его удивляло, что такое глупое дело – слова писать – все считают серьезным и даже сделали школьным предметом. Раздражала зыбкость этого предмета. Вот математика, вызовут тебя к доске доказать уравнение, ты или доказал, или не доказал, все честно. А с литературой какая-то фигня – ты и книжку прочитал, пусть и не всю, и учебник просмотрел, и отвечаешь вроде бы нормально, а этой чокнутой Александре Алексеевне все мало, пристает: «А что ты сам думаешь, Миша?» Зачем ей это, все уже за нас подумали и написали, но Миша знает, что она не отцепится, пытается как-то ответить, получается плохо, в журнал ставится очередная тройка, Миша негодует, спорит, но в итоге смиряется.

Его ворчливость Нелю смешила, скромные успехи в учебе тревожили, она пробовала с ним заниматься, но кончалось понятно чем. Он ей нравился почему-то, вот и все. Несмотря, вопреки и наперекор.

А потом настала жаркая пора – экзамены. Жаркая во всех смыслах, июнь в том году был сухим и раскаленным. Миша и Неля готовились вместе. Как-то, изнемогая от духоты, разделись – Миша до плавок, Неля до купальника.

– Мы как в кино, – сказала Неля.

– Какое еще кино? – насупился Миша, подозревая подвох.

– Про Шурика. Там тоже они к экзаменам готовятся и раздеваются от жары, но этого не замечают.

– И что?

– Да ничего.

Сидели рядом на диване, делали вид, что учат, потом начали целоваться, Неля шептала остерегающе: «Мишечка, Мишечка, Мишечка!» – а сама так и подавалась вперед, прижималась, Миша потянулся руками за ее спину, шарил там, и застежка неожиданно легко отскочила, он осмелел от собственной смелости, целовал то, что открылось, и тут произошло странное – Неля задрожала, закрыла глаза, стиснула зубы, втягивала в себя с шумом воздух и сводила колени, это было похоже на какой-то приступ, Миша испуганно спрашивал:

– Ты чего? Чего ты? Все нормально?

– Не трогай меня!

– Я и не трогаю!

Она пришла в себя, оделась. И Миша оделся. Продолжили заниматься. Миша так и не понял, что случилось.

Потом был экзамен, Неля сдала отлично, Миша кое-как, потом готовились к следующему. Но все изменилось, Миша чувствовал себя странно, неловко, будто стал дальше от нее, чем раньше, тогда, когда ничего такого не было. Неля тоже будто стеснялась, лишний раз на него не смотрела. Вдруг отбросила учебник.

– Все, перерыв!

И опять целовались, на этот раз застежку заело, Неля сама отстегнула и опять дрожала, стискивала зубы и сводила колени, а Миша недоумевал. Она попросила воды, он принес. Она пила очень долго, мелкими глотками, будто не обычную воду, а очень горячий чай. Потом задумчиво посмотрела на Мишу и сказала:

– Хватит мучиться. Иди ко мне.

И Миша пошел к ней.

Через много лет он вспоминал это и, вот удивительно, подробностей главного не помнил, зато хорошо запомнилось, как после этого отстирывали в ванной диванное покрывало, хохоча и брызгаясь друг в друга водой, как пили в кухне растворимый кофе, признак роскоши в то бедное время, и она что-то сказала смешное, Миша прыснул коричневой жижей на стол и на нее, опять хохотали. Весь тот день хохотали, хотя обоим было не до смеха.

И все на этом. Она не пришла на следующий день. Миша позвонил ей, ответила мать: Неле некогда, готовится к экзамену, к телефону не подойдет.

Тогда Миша пошел к ней сам.

Дверь открыла опять ее мама. Она знала Мишу, тот несколько раз за Нелей заходил, но в разговоры с ним она никогда не вступала.

– Это ты звонил? – неприязненно спросила она. – Я же сказала, ей некогда!

– Позовите ее, пожалуйста.

– Ты что, глухой?

– Я не глухой. Мне поговорить надо.

– Экзамены сдадите – поговоришь. Она ни с кем не хочет сейчас общаться!

– Пусть сама это скажет.

– Вот ты упрямый какой! Ничего она тебе не скажет, до свидания!

И захлопнула дверь.

Миша до ночи сидел на лавке у подъезда, ждал, вдруг она выйдет.

Не вышла.

Встретились на экзамене.

– Ты объяснить можешь что-нибудь? – спросил Миша.

– А что объяснять?

– Ну… У нас кое-что было.

– Было и было, и что теперь? Миша, нам слишком рано.

– Как это рано, если уже?

– Ничего не уже. Один раз не считается.

– Смотря какой раз!

– Я тебя прошу, давай сдадим экзамены, потом мне поступать надо, а потом… Потом видно будет.

– Я не понял, у нас всё, что ли?

– Не знаю, но пока встречаться не будем.

– Почему?

– Отстань! – разозлилась Неля.

Начался экзамен, это была физика, Неля ответила почти без подготовки, Миша сидел до последнего, встал, подошел к столу экзаменационной комиссии, сказал с облегчением отчаяния:

– Я не могу ответить.

– Чего же ты молчал? – рассердился директор школы, который был и учителем физики. – Бери другой билет!

– Зачем? Я не готов.

– Нам лучше знать, готов или нет!

И директор начал задавать ему вопросы, все очень простые – формулы ускорения свободного падения, силы тяжести и так далее. В результате Миша получил свою тройку.

Потом был еще какой-то экзамен, последний, который Миша кое-как сдал, потом выпускной вечер, который готовила в том числе Лилия Константиновна, как член родительского комитета. Именно она достала шампанское и разные деликатесы для выпускного банкета, в ту пору традиционно устраиваемого, хоть и на полулегальных основаниях, – официально не одобрялось, но и не запрещалось, как и многое тогда. Неля почему-то не пришла. Миша напился шампанским и принесенным кем-то портвейном, дома его тошнило, он плакал, обняв унитаз. И признался маме в причинах своего горя.

Мама, не откладывая, на другой же день явилась к родителям Нели. Сама Неля в это время была послана в магазин и