Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Ещё одно испытание моего терпения! Позвать её! Немедленно позвать сюда Нелидову! Обычные женские капризы и выверты!

   — Вы напрасно обвиняете меня, ваше высочество, в выдумках. Мне представлялось, что родителям великой княжны есть что сказать друг другу наедине, без посторонних ушей.

   — Нет, уже давно нет. Идёмте в кабинетец — там по крайней мере мы будем избавлены от вторжения посторонних. Вы пойдёте с нами, Сергей Иванович.

Опять эти ступеньки, лестницы. Окна, которые кажутся пейзажами, и виды за ними, похожие на картины. Строй дверей, когда хочется закрыться ото всего мира. Задёрнуть занавеси. Прижаться к спинке кресла. Её шаги. Лёгкие. Мелкие, с перестуком каблучков. Если бы вернуть... если бы...

   — Говорите же, Катишь, говорите!

   — Ваше высочество, на этот раз я не склонна винить императрицу. Она и в самом деле мечтала об этом браке, радовалась увлечению молодых друг другом. И потом такая честь — приезд в Петербург за будущей супругой самого Густава IV Адольфа.

   — Вы не в суде, мадемуазель Катишь. Мне не нужны речи адвокатов.

   — Я не была и не буду адвокатом в отношении императрицы. Но вы хотите знать правду. Любая — она лучше тумана недомолвок. Александра Павловна как ребёнок радовалась жениху. Кажется, во всём они находили общность вкусов. И потом одарённость великой княжны, её великосветские манеры, её царственная осанка, походка...

   — Не преувеличивайте, Александрина ещё дитя. Всего тринадцать лет.

   — Но она на глазах повзрослела. В ней проснулась королева, поверьте, ваше величество. Вам не понравился её портрет кисти Дмитрия Левицкого, на фоне Камероновой галереи Павловска...

   — Мне вообще не понравился этот выбор Павловска.

   — Но художник в этом не виноват. Сама же великая княжна словно увидена его внутренним прозрением. Величественная, несмотря на юность, мягкая и царственная.

   — Вы опять за своё, Катишь. Левицкий — ваша известная слабость. Но это сегодня не имеет никакого отношения к делу. Продолжайте же!

   — Государь, о чём можно рассказывать? Всё складывалось как нельзя лучше. Король открыто заявил, что о лучшей подруге жизни не мог и мечтать. Великая княжна не скрывала своего увлечения женихом. День помолвки они оба ждали как величайшего праздника, и...

   — Какое «и»? Именно причину мне и надо знать.

   — Неловкость наших дипломатов, и ничего кроме. Перед самым обручением они так неловко и неуклюже завели разговор о вероисповедании невесты, так категорично заявили о её религиозной позиции…

   — Но почему же не после помолвки?

   — Или ещё лучше — после венчания. Вы правы, мой государь.

   — Нет, нет, я исключаю перемену моей дочерью вероисповедания, и всё же — существует множество способов смягчить требования. Помочь взаимному чувству молодых людей.

   — Дипломаты их не нашли. Императрица узнала о разрыве, когда окончательное слово уже было сказано.

   — Где же она была раньше, просвещённейшая монархиня Европы? Почему за всем не проследила сама и вовремя?

   — Такого ответа, мой государь, я не знаю. Знаю только, что с императрицей случился лёгкий удар. У неё отнялась рука и стала непонятной речь. Её, как говорят, отнесли на её половину.

   — Шестьдесят семь лет — вполне подходящий возраст для такой старческой болезни. Она пришла в себя?

   — Не знаю, государь мой, но думаю, придёт. Её унесли в личные апартаменты Платон Зубов и один из его братьев.

   — Зубовы на посту. Впрочем, одному Платону с нею было бы и не справиться. Но что с женихом? Нет, сначала — что с Александриной? Почему она не приехала к родителям?

   — Императрица бы этого не допустила. Она сама переживает трагедию, как она выразилась, любимой внучки.

   — Теперь даже и любимой! Вы помните, Катишь, когда пришла на свет Александрина, императрица даже поморщилась и заявила, что всегда предпочитала мальчиков девочкам?

   — Конечно, помню, мой государь. Для великой княжны было сделано исключение.

   — Никакого исключения. Сомневаюсь, чтобы императрица вообще умела любить, тем более детей. Но что ж король?

   — Он ещё колебался, но приближённые настояли на его отъезде. И он уехал, делая оскорблённый вид, хотя в душе, я уверена, сожалел о случившемся.

   — Катерина Ивановна, друг мой, наконец-то!

   — Вы ждали меня, Сергей Иванович? Что-то случилось? Ещё что-то?

   — Хвала Господу, ничего нового. Кроме слухов. Страшных слухов для его высочества. Я едва удерживаю великую княгиню, чтобы она не попыталась усугубить его состояние своим материнским отчаянием, и чувствую, что моих сил и доводов совершенно недостаточно. Великая княгиня настаивает — нет, её высочество требует, чтобы великий князь вмешался в ситуацию и...

   — Сергей Иванович, пока вы только пугаете меня, и если время дорого...

   — Его попросту нет.

   — Тогда тем более объясните толком, что происходит.

   — Графиня Головина.

   — И что же? Что графиня Головина?

   — Она повсюду распространяет сплетню о своём разговоре с императрицей и приводит немыслимые подробности.

   — Какие же? О чём?

   — О ком, Катерина Ивановна! Графиня утверждает, что государыня пожаловалась ей на неудачу своего сватовства в отношении великой княжны Александры Павловны.

   — Но графиня и так о ней знала. Об этом чирикают все воробьи под застрехами.

   — Да не о том сватовстве, Катерина Ивановна! В том-то и дело, что о втором, таком унизительном для великого князя и его дочери.

   — Ах, вот оно что! Не удержалась.

   — Так вы что-то знаете, Катерина Ивановна? Вам известны подробности? Неужели всё это правда? Бог мой! Бедный отец!

   — Подробности... Я скажу вам о них, потому что всё равно с ними придётся знакомить его высочество. Лучше, если это сделаем мы с вами, его искренние друзья, чем люди со стороны. Так вот, государыня в полном отчаянии, ещё не оправившись от приступа болезни — она плохо владела рукой и говорила с некоторым затруднением, — велела Безбородко посватать великую княжну за Николая Петровича Шереметева[23].

   — Значит, всё-таки правда...

   — Да, велела посватать и — получила отказ.

   — Это невероятно! Шереметев отказался от руки великой княжны? После шведского короля? Но как государыня мыслила себе затушевать подобный переход? Простите, мой друг, но я, кажется, перестаю что-либо понимать.

   — Не вы один, бедный Сергей Иванович. Чем руководствовалась государыня, не может толком сказать никто. Просто она распорядилась, Безбородко выполнил высочайшую волю. А молодой Шереметев, даже не дослушав предложения, от него отказался. Вот и всё.

   — Но такое оскорбление царственной невесты! Да и потом сватовство «порушенной», когда первый претендент ещё не успел доехать до дому. А Александра Павловна? Что бедная Александра Павловна, у неё спросили? Её согласие было дано?

   — Конечно, нет. Во всех придворных перипетиях о ней забыли, оставив тонуть в море слёз. Её оставили все, даже великая княгиня, поспешившая в Гатчину.

   — И тем не менее успевшая каким-то образом перехватить слух о втором сватовстве. Чего же она хочет добиться от его высочества? Нанести новую рану его самолюбию? Как это бессердечно!

   — Катишь! Катишь, вы здесь? А и ты тоже успел, старый хрыч. Ты мне не нужен. Ступай! Ступай скорее! И плотно притвори двери. Катишь! Я больше не вынесу! Только что великая княгиня...

   — Ваше высочество! Мой дорогой друг! Я знаю всё. Думаю, много больше великой княгини, хотя она так спешила осведомить вас.

   — И в данном случае была права.

   — Вовсе нет, ваше высочество. Без подробностей эти новости не имеют смысла, а главное — теряют свой оскорбительный для вашего высочества характер.

   — Вы говорите глупости!

   — Вовсе нет. Подумайте сами, государь, могла ли императрица в здравом уме и твёрдой памяти придумать брак между своей старшей внучкой, без пяти минут королевой, с одним из своих подданных, да притом немедленно после разладившейся свадьбы.

   — Она всё может! Она всегда была полоумной ехидной!

   — Государь! Государь! Вы, конечно, дадите волю своим чувствам, но умоляю, разрешите мне договорить мою мысль до конца. Это всего несколько минут, ваше высочество!

   — Мне не нужны ваши мысли! Мне не нужны ваши успокоительные! Мне ничего и ни от кого не нужно, вы слышите?

   — Слушая вас, государь, я сама впадаю в отчаяние, а между тем состояние государыни говорит о том, что приступ болезни, от которой спас её величество Роджерсон, может повториться. И в самое ближайшее время. И это не мои слова: Роджерсон сказал об этом, не таясь, Салтыкову. Он сказал, что нужно быть готовым ко всякому исходу. И — просил каким-нибудь способом передать это вашему высочеству. Её величество отдавала свой приказ Безбородко плохо слушающимся языком. Не вменяйте же государыне в вину то, что делала болезнь. Вы сами знаете, государыня очень привязана к Александре Павловне и наверняка не собиралась обижать внучку.