Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Боже праведный, люди без сердца и сострадания...

   — Сколько раз я доказывал вам, Катишь: чернь не имеет ни сердец, ни сострадания не только к монархам, но и к себе подобным. Чернь — стадо животных, действующее силой инстинкта.

   — Ещё полгода королеве предстояло оставаться в Тампле. Вместе с сыном — Людовиком XVII. Но 3 июля Марию-Антуанетту отделили от сына. И это был первый раз, когда королева стала умолять о пощаде своих мучителей. Она была согласна на любые условия, но только вместе с сыном.

   — И это, само собой разумеется, не произвело ни малейшего впечатления на палачей, не так ли, князь?

   — Да, ваше высочество, они остались непреклонными. А 1 августа королева была переведена из Тампля в тюрьму Консьержери. В камере ей, королеве Франции, одной из самых прекрасных женщин мира, не было оставлено ничего, кроме расшатанной походной кровати, прорванного соломенного стула и колченого стола — для еды.

   — Они предусмотрели даже такую форму унижения! О, они гораздо изощрённей в своих пытках, чем я предполагал. Им нужно прежде всего сломить человеческое достоинство, тем более достоинство монарха.

   — Ваше высочество, королева, как говорят, не обратила на обстановку ни малейшего внимания. Все её мысли были не о себе — об отнятом сыне. Она молилась о нём буквально и день и ночь. Только 13 октября её поставили перед революционным трибуналом.

   — Обвинения? Какие обвинения были предъявлены королеве?

   — Её обвинили в измене её собственной стране, в подстрекательстве к гражданской войне. И... и в самых низких преступлениях против нравственности.

   — Подонки общества на страже нравственности!

   — Вот именно, ваше высочество. И надо отдать должное защитникам королевы, а их было двое — Тронсон-Дюкудро и Шово-Лагард, они блестяще разбивали каждый пункт обвинения. Они боролись за королеву как львы, в конце концов, рискуя собственной жизнью перед лицом этого ещё не насытившегося королевской кровью сброда. Но это ничему не могло помочь.

   — Так было задумано, князь. Всё остальное представляло собой спектакль для так называемого народа или граждан, как их стали, кажется, называть.

   — К сожалению. Самые убедительные доводы тонули в яростных воплях и проклятиях толпы. Королева была приговорена, подобно своему супругу, к смертной казни. И выслушала свой приговор совершенно спокойно. Так называемые судьи позаботились даже о враче на случай истерии или обморока её величества. Но ничего подобного не последовало. Свидетели утверждают, что Мария-Антуанетта, всё ещё удивительно прекрасная, даже не изменилась в лице. Ещё через три дня, 16 октября, она умерла от ножа гильотины.

   — А вот теперь послушайте меня, князь. Следующими полетят головы самих бунтовщиков. Они начнут истреблять друг друга в тени призрака власти. Иначе просто не может быть.

Г. Радиг, уведомляя почтенную публику, что он имел честь с живописной Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Павлу Петровичу принадлежащей и господином Рослейном с натуры. Его сиятельства прежде бывшего Его высочества дядьки и первого Её императорского Величества Министра графа Никиты Ивановича Панина писанной картины, снять на меди копию, которая представляет Его Сиятельство, левою рукою опершись на стол, в великолепной одежде, украшен разными орденами и всеми прочими знаками отличия, как то звёздами, крестами и брильянтовым аполетом и столь искусно гравирован, что в ней вся драгоценность его убранства ясно изображена, просит гг. подписавшихся на оный портрет для получения первоначальных абдруков присылать за своеручным подписанием билеты к нему, Радигу, в Преображенском полку, в собственный его дом или в гвардейскую школу, ласкаясь при том, что и те, которые работу его внимания своего удостоят, не без удовольствия, в ожидании своём, останутся. Цена портрету 10 рублей.

«С.-Петербургские ведомости», 1792, № 48.

   — Таша, ты? В такую рань? Что случилось? Что-то необыкновенное?

   — Катишь, тебя будет просить о разговоре великая княгиня. Я только что узнала и побежала тебя предупредить.

   — Очередной скандал. Я отказываюсь от всякого общения с ней.

   — В том-то и дело, что наоборот. Великая княгиня ищет примирения и притом немедленного, чтобы избежать совершенно страшного скандала, который может предрешить самым трагическим образом судьбу великого князя.

   — О чём ты?

   — О свадьбе Александра Павловича. Великий князь категорически отказался участвовать в свадебных торжествах, тем более благословить молодых.

   — Ещё одна новость! Если бы ты знала, как я устала от них.

   — Мне ли не знать, но пойми, сейчас императрица доведена до крайности! Около неё этот отвратительный Платон Зубов, который её настраивает бог весть на что. Не знаю, сколько в этом правды, но через адъютанта Фёдора Фёдоровича дошёл слух, что императрица готова воспользоваться поводом, чтобы объявить великого князя невменяемым, а Александра наследником престола. Обстоятельства как никогда благоприятствуют подобному крутому повороту. Ну что же ты молчишь, Катишь! Или тебе уже всё стало безразличным? Дорогая моя, соберись с силами, подумай!

   — Таша, пусть они, наконец, сами улаживают свои семейные дела. Моя извечная роль семейного ангела-хранителя мне больше не под силу. Да она никак и не окупается, даже простым добрым отношением со стороны великого князя. Я остаюсь виноватой во всём и всегда со всеми моими советами, со всей моей помощью. Что из того, что я приду на помощь и на этот раз? Сохраню великой княгине её семью и ещё больше осложню отношения с НИМ?

   — Но как ты себя будешь чувствовать, если он окажется на положении Иоанна Антоновича в каких-нибудь Холмогорах, Тобольске или Березове, если только решение не наступит гораздо раньше и ближе — в равелине Петропавловской или Шлиссельбургской крепости? Катишь, я слишком хорошо тебя знаю, ты не выдержишь. Не выдержишь, Катишь! Если только ты не теряешь надежды, что великий князь сам одумается и сам откажется от своего решения.

   — Никогда не откажется, раз сказал. Ты же помнишь похороны его первой супруги. Он обливал её грязью, но и себя поставил в самое унизительное положение обманутого супруга, и тем не менее. Я говорила с ним в те дни — это был кремень. А теперь тем более.

   — Видишь, видишь! Великая княгиня со своей стороны использовала все возможные средства убеждения...

   — ...и довела его до белого каления.

   — Вот именно. Она на этот раз даже бросилась ему в ноги, рыдала перед ним на коленях — он повернулся и вышел, оттолкнув её руки от своих сапог. Его непреклонность была страшной, это все говорят.

   — Что вызвало сейчас ЕГО решение?

   — Откуда мне знать? Можно только строить предположения. Ты не знаешь, ОН был одинаково против ранней женитьбы сына.

   — Ещё бы — в шестнадцать лет, когда невесте и вовсе едва исполнилось четырнадцать. ЕГО нельзя не понять.

   — Но главное — в происхождении невесты, которое великий князь воспринял как личное оскорбление со стороны императрицы.

   — И здесь ЕГО нельзя не понять. Ведь Луиза-Августа — родная племянница первой супруги великого князя. Это возвращение к самым горьким и обидным воспоминаниям его жизни.

   — Ну, да, да, её мать, принцесса Гессен-Дармштадтская, приезжала в Россию в качестве претендентки вместе с двумя своими сёстрами, а теперь по решению императрицы привезла двух своих дочерей на выбор младшему великому князю. Никто не ожидал, что реакция ЕГО окажется такой бурной и категоричной.

   — Никто! Опомнись, Таша, именно на такую реакцию и рассчитывала императрица. Она раз за разом унижает собственного сына, показывает, что он ничего не значит в собственной семье, в решении судеб даже собственных детей. А тут ещё полная покорность сына решению бабки — Александр Павлович в восторге от перспективы оказаться ни с того ни с сего супругом очаровательного существа.

   — И освободиться от воспитателей, ежедневных уроков и тому подобного, как это было когда-то и с его собственным отцом.

   — Вот видишь, видишь, Катишь, ты лучше любого другого понимаешь безысходность положения великого князя. Неужели издевательства над ним должны увенчаться полным успехом? Неужели у тебя уже не осталось и капли сочувствия к этому измученному жизнью человеку? И только ты сумеешь найти слова, которые спасут его, вернут ему хотя бы видимость душевного равновесия. Он так всегда верит тебе!

   — Верил. Может быть. Но сейчас...

   — Катерина Ивановна! Мадам!

   — Что тебе, Селестин? Ты же видишь, я занята.