Роман - Владимир Сорокин

Все стали чокаться с ним.

Клюгин молча кивал головой, глядя вниз и как будто неотвязно думая о чем-то другом. Роман последним коснулся его бокала своим и произнес:

- Счастья, вам, Андрей Викторович.

Клюгин поднял на него свой тусклый взгляд и сказал еле слышно:

- Я счастлив.

В это время в двери показались двое парней в кумачовых рубахах, тащивших за ручки большой трехведерный самовар. Третий парень нес за ними два объемистых заварных чайника.

- Ага, ага! - воскликнул дядюшка, - Давно забытые, под легким слоем пыли, черты заветные, вы вновь передо мной... Все, все по плану! А я и впрямь забыл, старый фанфарон! Татьяна Александровна, Роман Алексеевич, друзья, прошу к столу, к меднопузому ворчуну!

Все с оживлением стали занимать места за столом.

Самовар водрузили в центре стола, один из чайников взгромоздился ему на решетчатую голову. Девки в сарафанах, тем временем, уставили стол всевозможными вареньями, печеньями, пирожками и плюшками, оставив, однако, в центре, рядом с самоваром просторное пустое место.

Когда девки вышли, Антон Петрович встал:

- Никита, подавай!

Все повернули головы к двери.

Из нее медленно и торжественно вышел Никита, по пояс заслоненный роскошным тортом, который он с трудом нес на специальном круглом подносе.

- Ура - кудеснику! - крикнул Антон Петрович, - Шампанского! Шампанского!

Торт был водружен на стол, появилось шампанское, и дядюшка, приказав налить Никите, выпил, чокнувшись с ним, отчего улыбка на полудетском лице повара стала еще блаженней и глаза его заблестели.

- Какое чудо! - по-детски улыбалась Татьяна, глядя на торт.

Торт был действительно чудесным и представлял собой шоколадную корзину с плодами, искусно сделанными из бисквитов, шоколада и разноцветных кремов. Сверху всей этой прелести, на румяном бисквитном яблоке сидели, целуясь, два голубка, отлитых из белого шоколада.

Такие торты Роман видел и ел только в детстве, и волна знакомого детского восторга проснулась в нем, тем более, что рядом так же восторгался другой ребенок - Татьяна.

- Какое чудо! - повторила Татьяна и повернулась к Роману.

Лицо ее было лицом девочки.

Роман провел ладонью по щеке любимой.

- Я люблю тебя, моя девочка, - сказал он.

- Я жива тобой! - восторженно ответила она.

Глаза их, казалось, растворялись друг в друге, и все окружающее исчезало, словно дым.

А вокруг по-прежнему царило веселье: захмелевшие, радостные люди наперебой подсказывали Никите, как резать и делить торт, а он, стоя наготове с большим, похожим на мастерок каменщика ножом, примеривался, блаженно улыбаясь.

- Сбоку, сбоку режь!

- Голубков, голубков молодым сперва!

- Сразу посередке, а потом крестом!

- По яблочку, по яблочку срежь молодым!

- Друзья, прошу покорнейше, держите дистанцию, на сбивайте кудесника с толку!

Но советы продолжали сыпаться на повара. Наконец, он решительно занес нож над тортом и стал искусно резать его на тонкие высокие части.

Вскоре, благодаря проворству Аксиньи, Поли и Гаши, на десертных тарелках перед собравшимися выросли эти высокие нежные клинья, дразнящие прослойками крема, безе и разноцветного шоколада.

Молодым, конечно же, досталась куски с голубями.

- Ты знаешь, я хочу тебе сказать, - заговорила Татьяна, - Моя любовь к тебе - это совсем, совсем не то, чего я хотела все эти годы, о чем мечтала. Я мечтала совсем о другом, причем, мечтала так сильно, с таким желанием, что и предположить не могла, что все будет иначе. А сейчас... - она улыбнулась и покачала головой, - Сейчас все просто совсем по-другому. Это так ново и так чудесно, что я... я просто ничего не понимаю...

Она замолчала, глядя на него глазами, полными любви и нежности.

- Я тоже ничего не понимаю, - произнес Роман, - Но зато я знаю. И это самое главное, это важнее всего. Я знаю все о нас с тобой.

- И я знаю! - быстро и радостно ответила она, - И мне ничего не нужно, кроме этого знания. Потому что... Я жива тобой.

- А я жив тобой, мой ангел, мой свет. Ты вернула мне жизнь, ты вернула мне сердце.

- Я люблю тебя, люблю тебя... - шептала Татьяна в истоме, закрывая глаза. Он взял ее руку и, склонив голову, припал к ней долгим поцелуем.

Антон Петрович с умилением глядя на молодых, приложил палец к губам, и громко говорящие и смеющиеся гости стали постепенно смолкать. Вскоре все замолчали и смотрели на молодых, которые, напротив, никого замечать не хотели.

Так продолжалось некоторое время, и вдруг тихий женский голос, появившись как бы ниоткуда, запел нежно и красиво: Не отходи от меня,

Друг мой, останься со мной,

Не отходи от меня:

Мне так отрадно с тобой...

Ближе друг к другу, чем мы,

Ближе нельзя нам и быть,

Чище, живее, сильней

Мы не умеем любить

Если же ты - предо мной,

Грустно головку склоня,

Мне так отрадно с тобой,

Не отходи от меня.... Это пропела Лидия Константиновна. Она смотрела на молодых, в глазах ее стояли слезы.

Все происходящее было до такой степени естественно и трогательно, что никто не захлопал восторженно, не закричал "браво", все молча сидели, глядя на молодых. Посреди этого молчания медленно поднялся Куницын с бокалом в руке и произнес тихо, но внятно:

- За любовь.

Все встали и выпили.

Вдруг со стороны луга раздалось робкое покашливание. Неподалеку от террасы, возле кустов сирени стоял Фаддей Кузьмин Гирин, Аким и Савва. Крестьянская толпа же по-прежнему темнела за липами.

- Так, так,- Антон Петрович поставил пустой бокал, приложил салфетку к губам и повернулся к мужикам:

- Нуте-с, с чем пожаловали?

Перекинувшись и привычным движением огладив бороду, Гирин заговорил:

- Мы, Антон Петрович, стало быть, от всего обчества как бы к вам. Прощения просят мужички. Каются.

- Каются? - переспросил дядюшка, делая знак Аксинье, чтобы она начала разливать чай.

- Каются, ох каются! - забормотал Савва, страдающе качая плешивой головой, - Бес попутал, вот и сцепились, а теперича прощеница просят, чтоб не серчали на них, дураков.

- Не серчали? -~ Антон Петрович подмигнул Роману, - А ежели осерчаем?

- Не серчай, Антон Петрович! - заговорил Аким, подходя ближе к террасе и кланяясь в пояс, - На меня, дурака, серчай, я всю эту смуту затеял, а народ тутова ни при чем! Прости нас, дураков, ради дня такого, и вы, Татьяна Александровна, простите, и вы. Роман Лексеич!

- А у меня попросить прощения ты не собираешься? - воскликнула тетушка. Вместо ответа Аким опустился на колени и, коснувшись лбом земли, замер.

- Ну, хватит, хватит! - махнул на него Антон Петрович, - Теперь, чай, не старые времена.

- Акимушка, встань, не Доводи меня до слез! - проговорила тетушка.

Аким медленно поднялся с колен. В его посерьезневшем лице тем не менее чувствовалось лукавство.

- Да, брат, на колени падать вы все мастера! - весело заключил дядюшка, Ну, посуди сам, хорошо ли в такой день и по мордасам бить?

- Не по-божески, ох, не по-божески! - качал головой Федор Христофорович.

- Мда, - дядюшка повернулся к молодым, - Что же с этими карбонари делать будем?

- Простите их, Антон Петрович, - сказала Татьяна.

- Простите, дядя,- вторил ей Роман.

- Прости, Антоша, - улыбалась тетушка.

Антон Петрович посмотрел на гостей:

- Простить! Простить! - заговорили все.

Антон Петрович поднялся и торжественно объявил:

- Прощаю!

Аким радостно повернулся назад и, махнув шапкой, крикнул:

- Прощааает!

Радостный крик толпы долетел до террасы, и крестьяне повалили к дому.

Когда они подошли, Антон Петрович крикнул:

- Ну, что, озорники, каетесь?

- Каемся, каемся, батюшка! - закричали мужики.

- Ну то-то же! Чтоб без озорства! А теперь - гуляйте!

Мужики в знак благодарности кинули вверх картузы, бабы тут же затянули песню и поспешили к столам.

- Какие они милые! - воскликнула Татьяна, следя за крестьянами.

- Они - наши братья, - сказал Роман.

А за столом все уже было готово к чаепитию - ароматный чай дымился в чашках тонкого китайского фарфора, нежные клинья торта дразнили своей прелестью, варенья всевозможных сортов, печенья, сладости теснились на столе.

Но едва все потянулись к чашкам, как Антон Петрович предупредительно поднял палец и произнес:

- Друзья мои, разрешите мне сказать один не совсем обычный тост.

- А у тебя, Антон Петрович, обычных тостов и не бывает! - воскликнул Красновский, и все засмеялись.

Антон Петрович встал и прижал руку к груди:

- Прошу вас покорнейше. То, что я собираюсь сказать, очень, очень важно...

- Значит, Антоша, все предыдущие твои тосты ничего важного не содержат? воскликнула тетушка, и смех усилился.

- Умоляю! Умоляю! - прижимал руки к груди дядя.

- Как тамада - разрешаю! - кивнул Красновский.

- Но - с условием! - погрозил пальцем Рукавитинов, - Чтобы чай не остыл!

- Не остынет, не остынет, любезные друзья мои, уверяю вас, - качал головой Антон Петрович, - Он не может, не смеет остыть, потому что речь в моем тосте пойдет о его начальнике, о замечательном, удивительном снаряде, о меднобоком ворчуне, известном среди людей под именем самовар!