Роман - Владимир Сорокин

- Андрей Викторович, помалкивай, брат! - погрозил ему дядюшка, - Сюрприз есть сюрприз!

- Андрей Викторович, вместо того, чтобы дезавуировать сюрпризы, помогли бы мне лучше, - Рукавитинов сошел с террасы на землю, - А то мои помощники в этом деле весьма и весьма беспомощны.

- Ну, отчего ж не помочь, - равнодушно хмыкнул Клюгин, с трудом вставая, Ради такого дня я на все готов...

- Отлично. Жду вас вон у того дуба.

Клюгин, пошатываясь, отошел от стола, но вдруг нетвердым шагом приблизился к молодым, наклонился и прошептал:

- А самоварчик-то англичане изобрели!

И усмехнувшись своей желчной, тяжелой усмешкой, двинулся за Рукавитиновым.

- Он похож на ворона, - произнесла Татьяна, следя за неверными движениями сутулой клюгинской фигуры, - На подраненного ворона.

- Я его люблю, - сказал Роман, - Даже больше других.

- Да. Я тоже начинаю его любить... - она повернулась к Роману.

- Чай, чай, друзья! - гремел дядюшка, - Татьяна Александровна, Адам Ильич! Чай пить надобно горячим!

- Я уж и так отведал, - улыбался Куницын, - Как все у вас славно!

- Чай пить - не дрова рубить! - смеялся Красновский.

- Чай не пьешь - откуда силы возьмешь? - вторила ему тетушка.

- Чай-чаек хмель-хмелек выгоняет! - хихикал Федор Христофорович, наливая чай в блюдце.

- Чай - заварочкой силен! - качала головой попадья.

- Как почаевничаешь - так и попляшешь! - басил дьякон.

- Не то, не то, друзья! - заговорил Антон Петрович, - Чай пей, да дело разумей!

- Отлично! - Красновский с наслаждением прихлебывал из чашки.

Меж тем, парни в кумачовых рубахах зажгли лампу и два шандала.

- Неужели уж день прошел? - недоумевала Татьяна.

- Наш первый день. Первый.

- Первый! - повторила она, замерев, - Как это страшно звучит! Страшно и прекрасно!

- У нас с тобой все будет первым, все впервые.

- Я знаю, я знаю это. Но это меня и пугает, и радует.

- Меня тоже. Хотя... - он задумался, не отрываясь от ее чудесного лица, Я люблю тебя так, что мне все равно, что будет. Я готов ко всему. Ты понимаешь меня?

- Да. Хоть мне и трудно, но я понимаю, - ответила она.

Они улыбнулись друг другу.

Вокруг все с удовольствием пили чай и ели свадебный торт.

К террасе подошел Гирин и осторожно покашлял в кулак.

- Что, Фаддей Кузьмич? - повернул к нему раскрасневшееся от чаепития лицо Антон Петрович.

- Антон Петрович, просят, значитца, мужички, дозволения костерок запалить. Больно в горелки поиграть охота.

- Вот, вот! Это - дело! Палите, палите костры, солдаты Багратиона! оживился дядюшка, - Чтоб басурман, так сказать, почуял силу.. отсель грозить мы будем шведу...

- Значитца - можно?

- Жги, жги, брат! Пусть попрыгают, потешат Ярилу.

- Попрыгайте, а мы посмотрим!

- Formidable! Давно не видела эти прыжки через огонь!

- Только на сожгли бы чего невзначай...

- Зажигай, зажигай, молодцы! Порадуйте жениха да невесту, люди русские!

На лугу сразу же все пришло в движение, столы опять понесли в сторону, кто-то побежал за дровами. Не прошло и четверти часа, как на лугу запылали два больших костра.

Бабы затянули песню, а молодые девки, взявшись за руки, стали водить вокруг костров хороводы.

- Как хорошо! - воскликнула Татьяна, неотрывно глядя на луг.

- Еще бы, Татьяна Александровна! - гордо приосанился Антон Петрович, Когда русский народ гуляет - это всегда хорошо! Лучше и быть не может!

- Мне хочется быть там, с ними! - произнесла Татьяна, вставая.

- Конечно, конечно! - подхватила Антон Петрович, - Друзья, Татьяна Александровна совершенно права! Она предлагает нам присоединиться к народу и повеселиться.

- Отлично! - заворочался, вставая, Красновский.

- Танюша, какая ты умница! - умилялся Куницын, любуясь стоящей Таней. Хмель сделал его еще добрее и счастливее, глаза его слезились.

- Боюсь я этих мужиков! - со смехом встала Красновская.

- Наденька, вы пойдете?

- А как же! Будем прыгать через огонь, представляете?

- Impossible! Вы - и через огонь?

- А что! - оживился Антон Петрович, сходя с террасы, - Разбежится, прыгнет и растает, как Снегурочка!

Все засмеялись.

Крестьяне, видя, что молодые и гости Воспенниковых сошли с террасы, повернулись к ним и, расступившись, освободили проход к кострам.

Роман взял Татьяну под руку, и они пошли первыми.

Крестьянская толпа шумно приветствовала их. Мужики, бабы, молодежь - все кланялись, глядя с нескрываемым любопытством.

- Ну что, мужички, довольны? - громко спросил Антон Петрович.

- Довольны! Довольны! - дружно заговорили со всех сторон.

- А вы, бабы, довольны?

- Довольны, довольны, батюшка! - закричали бабы.

- Ну, а коль довольны - что ж приутихли?!

Бабы засмеялись и тут же одна из них - краснолицая, дородная - шагнула чуть вперед и затянула: У нас нынче - субботея!

Ну, а завтра - воскресенье!

Эх! Барыня ты моя, сударыня ты моя!

Эх! Эх-да! Воскресенье! Десятки крестьянских голосов сразу подхватили: Эх! Барыня ты моя, сударыня ты моя!

Эх-да! Воскресенье! Близость поющей толпы подействовала на Романа, как и всегда, завораживающе, а Татьяна вся вздрогнула и замерла, сжав его руку. В субботею - работаем!

В воскресенье - отдыхаем!

Эх! Барыня ты моя! Сударыня ты моя!

Эх! Эх-да! Отдыхаем!

В субботею - на делянки!

В воскресенье - на гулянки!

Эх! Барыня ты моя! Сударыня ты моя!

Эх! Эх-да! На гулянки!

В субботею - мы скородим!

В воскресенье - хороводим!

Эх! Барыня ты моя! Сударыня ты моя!

Эх! Эх-да! Хороводим! Бабы и девки пели, приплясывая и кружась, всполохи костров играли на их сарафанах и поневах.

Вдруг баба, запевшая первой, взмахнула белым платочком и, нс переставая петь, взяла за руку близстоящую бабу. Та, в свою очередь, нашла руку своей подружки, а подружка с поклоном подала руку Лидии Константиновне. Лидия Константиновна с радостью приняла приглашение и левой рукой нашла руку Антона Петровича, который тут же схватил свободной рукой руку Надежды Георгиевны, которая, едва не вскрикнув, все же нашла в себе силы протянуть руку Роману. Ему же не пришлось искать - их с Татьяной руки в этот день были неразлучны. Татьяна вздрогнула, словно почувствовала некий незримый ток, идущий по рукам, но, повинуясь правилам игры, тут же протянула свободную руку стоящему рядом Красновскому.

Баба с платочком, тем временем, двинулась к кострам, увлекая за собой хоровод. Крестьяне запели еще громче, слитые воедино голоса колыхали ночной воздух: В хороводе - нам встречаться!

В хороводе - расставаться!

Эх! Барыня ты моя! Сударыня ты моя!

Эх! Эх-да! Расставаться!

В хороводе - потеряться!

В хороводе - огорчаться!

Эх! Барыня моя! Сударыня ты моя!

Эх! Эх! Огорчаться! Роман двигался, как зачарованный, душа его растворялась в песне, он радостно сжимал руку Татьяны и смотрел вокруг, как свойственно ему в подобные минуты, - словно боясь что-то упустить из виду. А баба уже вела хоровод восьмеркой вокруг двух жарких костров, и взявшаяся за руки толпа людей послушно следовала за ней.

- У нас нынче - субботея! - снова затянула ведущая, когда песня кончилась, и крестьяне дружно подхватили. - Ну, а завтра - воскресенье!

И песня пошла по новому кругу Дважды обведя хоровод вокруг костров, баба засеменила к липам. Под ними было прохладно, и песня звучала глуше. Хоровод замелькал между стволами, оплетая их поющей пестрой лентой.

- Барыня ты моя, сударыня ты моя! - голосила ведущая, обводя хоровод вокруг темных стволов и направляясь к кострам. Пестрая людская лента струилась за ней. Вдруг, когда до костров оставалось шагов двадцать, ведущая пронзительно взвизгнула, отсоединилась от хоровода и, подхватив с боков подол поневы, побежала к кострам.

Песня тут же стихла - по-видимому, большинство крестьян было готово к такому повороту.

Баба же с разбегу перепрыгнула через один костер, и сразу же - через другой, сверкнув над огнем кружевами юбки и крепкими икрами ног.

Едва она, отпустив подол, повернулась к остановившемуся хороводу, как крестьяне грянули: Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

Гори, гори ясно, чтобы не погасло! Баба, что шла в хороводе сразу за ведущей, точно так же подхватила подол и, завизжав, побежала к кострам. Перепрыгнув через оба, она подошла к пританцовывающей ведущей и тоже стала пританцовывать, распевая "Гори, гори ясно!"

Третьей в хороводе была Лидия Константиновна. Смущенно улыбаясь, она покачала головой, но крестьяне, видя ее замешательство, запели громче, прихлопывая в такт. Антон Петрович что-то шепнул ей, она со вздохом подхватила свое длинное платье, обнажив тонкие голени в черных чулках и неумело по-женски побежала к кострам, вызвав ликование толпы.

Тонкие ноги перенесли ее через костры, расплатившись с янтарным жаром лакированной туфелькой. Бабы подхватили тетушку под руки, и, под всеобщее ликование, смеясь и прихрамывая, она послала хороводу воздушный поцелуй. Антон Петрович не очень проворно скинул пиджак и, крикнув "асса, варвары!", побежал к кострам, взмахнув руками и смешно согнувшись, перепрыгнул один, затем второй, потом оступился и повалился под ноги ловящих его тетушки и баб.