КУДЕЯР - Артамонов Иванович

Акулинка зарделась как маков цвет, но руку не отняла.

— Здравствуй, Иван-царевич, наконец-то ты пришёл сюда…

— Вот диво-то: всю жизнь парень девок сторонился, а тут вдруг осмелел, — тихо проговорил Афоня.

— Видать, сам Господь их свёл. Глянь на них — они как будто бы давным-давно знают друг дружку. Оставим их, Афонюшка, выйдем на свет Божий.

Едва покинули келью и сразу же увидели людей, идущих от речки.

— Господи, да это ведь Кудеяр, никак, объявился! А вон и дружок его веденеевский Олекса, да ещё незнакомый парень и две девицы.

Увидав отца Андриана, Кудеяр ускорил шаг.

— Рад видеть тебя, Кудеярушка, целым и невредимым, все эти годы скорбел о тебе душой, молил Бога помочь тебе.

— И я опечален был разлукой с тобой, отец Андриан. А ныне явился не один — с женой Катеринкой. Так ты бы благословил нас на совместную жизнь.

— Благословляю вас, дети мои, будьте счастливы до конца дней своих. Где же ты добыл такую красавицу?

— В нижегородских местах.

— Чего там поделывал?

— Вольные люди мы, отец Андриан…

— Татьбой, выходит, промышлял… А ведь это грех тяжкий.

— Грешно ни за что ни про что убить или ограбить человека, отнять у него последний кус хлеба, но много ли греха в том, чтобы отобрать имущество у грабителя и отдать его тому, кого он ограбил? Для себя мы брали самую малость. А ныне решили мы купить землю неподалёку от Веденеева, построить избы и жить трудом рук своих.

— Намерения ваши угодны Богу. Только нелегко будет — почти половину урожая придётся отдать боярину, да и сноровку надобно иметь к крестьянскому делу.

— Не стращай ребят, отец Андриан, сноровка явится во время работы. Их задумка понравилась мне — мы ведь с Ивашкой такие же беглые, как и они, поэтому, если ребята нас не прогонят, мы с сыном хотели бы с ними поселиться. Ныне самое время избы ставить, до холодов как раз управимся.

— Согласен ли ты, Кудеяр, принять в долю моего друга Афоню вместе с сыном Ивашкой?

— Согласен, отец Андриан, нам толковый человек очень даже нужен.

— Тогда с Божьей помощью приступим к делу.

ГЛАВА 13

На Кузьму-Демьяна[161] — проводы осени, встреча зимы. На Москве-реке тонкий ледок сковал поверхность воды. Невелика у Кузьмы-Демьяна кузница, а на всю Русь святую в ней ледяные цепи куются.

А через день в великокняжеском дворце свадьба — брат государя пятнадцатилетний болезный Юрий Васильевич женится на юной красавице Ульяне, дочери князя Дмитрия Фёдоровича Палецкого. Незавиден жених- прост умом, беспамятен, открыв рот бессловесно взирает на окружающих. Но поди ж ты — царёв брательник, с ним любой боярин не прочь породниться.

Всё родовитое боярство приглашено на свадьбу, нет только Глинских, их места заняли многочисленные родственники жены государя Анастасии Захарьиной. И пока в великокняжеских палатах взметали вверх кубки во здравие молодых, в небольшой горнице Михаил Васильевич Глинский беседовал с бывшим псковским наместником Иваном Ивановичем Турунтаем-Прон-ским.

— Кто я есть? — вопрошал захмелевший Михаил. — Дядя самого царя! Да что в том толку-то? Никто со мной ныне не считается, всяк себя выше меня ставит, вон и на свадьбу племянника не позвали… На улиие появиться боязно: чернь растерзать готова. Имение наше после пожара пограбили, разорили двор Глинских, славившийся на всю Москву, а людишек наших, коих мы из Литвы привезли, всех побили. Вот и приходится нам с матушкой таиться по монастырям. А не так давно государь лишил меня сана конюшего, посадил на моё место Ваську Чулка Ушатого. Тот вместе с Ванькой Фёдоровым, коего митрополит пригрел, из опалы вызволил, всячески пакостит мне. Мало казнил я своих ворогов!

— Да и я ныне в опале. Псковичи жаловаться на меня удумали, всячески бесчестили перед государем, вот он и обозлился на меня, прогнал с наместничества.

— Жалобщиков тех по моему наущению царь так бесчестил, что они не рады были своему челобитью. Да и тут митрополит против нас государя настроил. Вот вредный попик! Не будь его, мы бы и ныне властвовали, вертели бы государем как хотели. Во время пожара, говорят, Макарий чуть не задохся, но быстро оклемался и сразу же бояр возле себя собрал, чтобы супротив нас, Глинских, поднять. Слух в народе пустил, будто бы мы волхованием занимались, Москву запалили. Страшно подумать, что с Русью станет, когда чернь в силу войдёт!

— И не говори, Миша! Везде ныне бояре стоном стонут: развелось лихих людишек видимо-невидимо, грабят, убивают, насилуют властелинов. Мне теперь во Пскове хоть не показывайся, каждый норовит вслед плюнуть или камень швырнуть, того и гляди как бы из-за угла не прикончили. Вышла чернь из повиновения, и не диво: перестал государь чтить великие роды, опирается на безвестных выскочек вроде Алёшки Адашева да попа Сильвестра. Князь великий зело верит писарям, набирает их не от знатного рода, а из поповичей или простого всенародства, а ведь многие из них ненавидят вельмож своих. Ведь кто он есть — Алёшка Адашев? Сын гонца Федьки Адашева родом из Костромы. Их обоих государь в Царьград к турскому султану посылал. Так там Алёшка-то разболелся и с год оставался в туретчине, поди, совсем опоганился с нехристями бусурманскими. А государь по возвращении Алёшки из Царьграда пожаловал его, взял в приближение, ныне он уже стряпчий[162], а отец его — боярин. Из грязи да в князи!

— Адашевы нынче в друзьях у Захарьиных, это они вознесли их до небес, жёнка Алёшки Адашева Настасья приглашена на свадьбу вместо моей Аксиньи, — Михаил Васильевич досадливо махнул рукой. Выдвижение Адашевых свершилось при нём, и ему не удалось его предотвратить: государь прямо-таки очарован скромностью и честностью Адашева, готов без конца слушать его рассказы о туретчине. — Так что же нам тут, на Руси, делать? Не лучше ли в Литву к Жигимонту податься? Два года назад престарелый Жигимонт Казимирович сдал своему сыну Жигимонту Августу управление Литвою. Нерешителен был старик, боялся русского великого князя. А чего боялся-то? Смута боярская была на Руси, управляемой дитем несмышлёным. Упустил Жигимонт своё. Ныне его сын по-другому дело поведёт. Ежели мы с тобой переметнёмся в Литву, молодой король ох как обрадуется! При нём нам будет куда лучше, чем при царьке Иване.

Мутные от выпитого вина глаза Турунтая-Пронского оживились.

— Здорово ты удумал, хуже, чем здесь, нам нигде не будет. Правда, слышал я, будто новый король ничуть не лучше старого. Едва ли он помышляет сейчас о войне с Русью, пока что ему приходится воевать за свою бабу Варвару Радзивилл. — Турунтаи-Пронский язвительно захихикал. — Женился он на ней втайне от отца с матерью и вельмож польских. Когда паны узнали о его женитьбе, то потребовали развода. Но куда там! Жигимонт Август без ума от своей Варвары, из-за неё с польскими вельможами враждует.

— Пусть себе враждует, лишь бы нас хорошо принял. Согласен ли ты, Ваня, устремиться вместе со мной в Литву?

— Согласен. А когда ты думаешь тронуться в путь?

— Надобно поспешать, пока свадьба племянника не завершилась. Послезавтра с Божьей помощью и отправимся в дорогу. Давай выпьем за успех задуманного дела, — Михаил Васильевич наполнил кубки вином.

— А с семьями как быть?

У Глинского после пожара и грабежа, учинённого московским чёрным людом, пожитков было немного. Княгиня Анна, боясь за свою жизнь, согласилась бежать с ним в Литву, Жена Аксинья перечить не будет, ей сейчас тоже несладко приходится.

— В Литву отправимся вместе с семьями. — Михаил Васильевич горестно покачал головой. — Вот до чего дожили: вместо того чтобы веселиться на свадьбе племянника, помышляем тёмной ночью бежать из своего отечества.

Из окна кремлёвского дворца царь с грустью смотрел на пепелище. Вопреки ожиданиям осень выдалась тёплая, и это в какой-то мере облегчало жалкое существование погорельцев. Вчера выпал первый снег, но быстро растаял, остались лишь белые шапки на печных трубах, возвышающихся среди пепла и головешек. Несмотря на принимаемые меры, Москва восстанавливалась медленно.

Анастасия, сидя за рукоделием, с состраданием поглядывала на мужа. Не утерпев, приблизилась к нему, ласково обняла.

— Не печалься, любимый мой, время залечит раны, причинённые пожаром, вновь отстроится Москва. Вспомни: уж сколько раз так бывало, а она стоит, красуется пуще прежнего.

— Больно мне оттого, что, будучи отроком, мечтая о власти, замышлял я сотворить для земли Русской много добра, а ныне же приходится не о новинах помышлять, — как бы бедность залатать. Боярин Фёдор Воронцов, побывавший во многих странах, сказывал о море, по которому куда хочешь на кораблях доплыть можно, потому море мнилось мне множеством дорог. Думалось, надобно во что бы то ни стало пробиться к морю. Да разве можно теперь помышлять об этом?… Или вон послал я Иоганна Шлитте к немецкому императору Карлу, чтобы тот дозволил привезти к нам всяких мастеровых людей. Так ведь те розмыслы[163], увидев такое наше бедствие, испугаются, назад убегут.