Мир-фильтр. Как алгоритмы уплощают культуру - Кайл Чейка

чёток для чрезмерно нервных. Одно из них под названием Antistress предлагало пылесосить грязный пол до удовлетворительной чистоты. Игры снижали мою тревожность, но были столь же бесцельны, как и написание твитов в пустоту, – действие без смысла. Вместо этого я завел на своем ноутбуке файл под названием “Неопубликованные твиты”, куда вносил каждое наблюдение, которое мог бы вывесить. Если посмотреть сейчас на этот документ, то можно сказать, что подобные записи не вдохновляют: “Марксистка Нора Эфрон: «Все есть капитал»”. “Я скучаю по дням, когда можно было написать твит, набрав 244244 на своем телефоне-раскладушке”. Подобные шутки могли привлечь несколько лайков, но за пределами самого Твиттера они не имели смысла. В конце концов, это была та площадка, к которой приспосабливалось мое восприятие.

Как и при любой другой ломке, завязка сделала меня раздражительным. Не получая больше постоянной обратной связи от невидимой аудитории, аплодирующей включением в избранное и ретвитами, в реальной жизни я стал выплескивать слишком много обыденных наблюдений на Джесс и раздражался, когда она (закономерно) игнорировала большинство из них. Моя постоянная нервозность и метания в поисках стимула стали настолько раздражать ее, что Джесс часто уходила из дома погулять с собакой – необычно поздно и необычно надолго.

В последующие недели я обнаружил, что интернет уже не может функционировать без алгоритмических лент. Эти каналы работали как жизненно важные морские маршруты, обеспечивая доставку различных видов контента по назначению, причем ни автору, ни потребителю не приходилось прилагать для этого особых усилий. Автор – будь то человек, бренд или издание – мог опубликовать что-то и быть уверенным, что материал дойдет до людей, которые подписаны на него, хотя и не со стопроцентной эффективностью. Потребитель мог открыть свою ленту и увидеть контент, который ему интересен – по крайней мере, в большинстве случаев. Блоги и другие сайты, функция которых заключалась в сборе заголовков и выделении тенденций, как, например, оригинальный Gawker.com, исчезли под натиском лент. Поскольку эта система укоренилась столь сильно, сайты изданий упростили свои главные страницы до такой степени, что на экране зачастую отображалось всего несколько статей – с максимумом изображений и минимумом текста. Когда я просматривал их, то чувствовал себя нежданным гостем, человеком, которому не положено там находиться. Эти сайты словно кричали: “Разве ты не знаешь, что должен сидеть в Фейсбуке или в Твиттере?!”

Во время чистки я также обнаружил, что рекомендательные системы появляются в самых неожиданных местах. В качестве источника новостей я решил использовать приложение New York Times, однако в нем есть вкладка “Для вас”, похожая на имеющуюся в ТикТоке: она опирается на ваши предыдущие действия, чтобы предложить ряд статей, которые вы потенциально можете прочитать. Она сразу же отнесла меня к категории статей об искусстве и культуре, а также к странному разделу real-estate porn[87], что я оценил. Но именно подобных ограниченных перспектив я как раз пытался избежать. Я перестал пользоваться этой вкладкой, но понял, что в других разделах этого приложения трудно получить широкий спектр новостей. Экран по-прежнему ограничивался горсткой материалов, которые редакторы считали важными, но которые не всегда совпадали с моими интересами. Мне пришлось столкнуться с ожидаемым эффектом персонализации.

В день смерти королевы Елизаветы II в сентябре 2022 года я какое-то время не проверял новости, и Джесс сообщила мне об этом событии лишь несколько часов спустя. Когда я от скуки открыл приложение New York Times, чтобы прочитать авторскую колонку Дэвида Брукса (я раньше не интересовался ни такой формой подачи информации, ни автором), она решила вмешаться. Я вдруг понял сцены из старых ситкомов, в которых кто-то складывает пополам газету за завтраком и зачитывает банальный заголовок. В отсутствие нишевой драмы в Твиттере это был главный источник новизны.

Полностью избежать алгоритмов практически невозможно. В конце концов, алгоритмы по-прежнему управляют поиском в Google, и каждая почтовая программа сортирует сообщения в той или иной степени автоматически – я бы не смог успешно обходиться без фильтра спама. Поскольку у меня почти полностью отсутствует чувство географического направления, я бы потерялся без маршрутов, рекомендованных Google Maps. Но я вполне мог бы обойтись без тех основных лент, на которые полагался в вопросах потребления культуры. В отсутствие рекомендаций мне остались те вещи, которые я выбирал сознательно, – например, рассылки по электронной почте. Эти рассылки – цифровой эквивалент печатных брошюр – давали мне возможность напрямую связываться с изданиями или писателями, которых я хотел услышать, – голоса, которым я доверял. Формат рассылки снова набрал популярность именно потому, что людям хотелось избежать доминирующего влияния алгоритмической ленты. Я ценил рассылки за их конечность и за то, что материал в них подбирали специально, как в бумажном журнале, – полная противоположность ленте.

Как я и надеялся, я стал чаще читать длинные статьи за один присест и оставлять меньше открытых вкладок в браузере, поскольку не сталкивался с каскадом альтернатив. Графоманское желание писать твиты улеглось через месяц или, по крайней мере, перешло в более длинные дневниковые записи, не ограничивающиеся 280 символами и афористичными шутками. Благодаря своему списку неопубликованных твитов я заметил, насколько мало мысли, которые публикуются в Твиттере, похожи на нормальные, связные мысли, поскольку они лишены контекста и вынуждены существовать как атомизированные кусочки окружающего сознания. (Как говорится, “Твиттер – это не реальная жизнь”.) Однако больше всего меня поразили изменения в собственном отношении к фотографии. С камерой моего айфона, который я по-прежнему постоянно носил в кармане, ничего не стряслось, но без публичной площадки Инстаграма желание фотографировать значительно ослабло. Те немногие снимки, которые я делал, тоже стали другими: это были кадры, которые я хотел запечатлеть для себя, среди них чаще встречались странные или уродливые, а не устоявшаяся эстетика Инстаграма. Я реже снимал на вечеринках и ужинах, зато больше фотографировал городские улицы и освещенную в темноте соседнюю собачью площадку – хотя такие снимки не очень хорошо смотрелись бы на экране этого приложения. (Впрочем, количество фотографий моей собаки в галерее не уменьшилось.)

Возможно, очистка от алгоритмов внешне не особо изменила мою жизнь, но я обрел чувство ясности и менее перегруженный психический ландшафт. Я понял, что интенциональность[88] – это часть того, что придает вещам значение: я больше ценил каждую историю, фотографию или альбом, потому что сам хотел найти их. Это также означало, что мне приходилось прилагать больше усилий, чтобы обнаружить то, что мне хотелось, отказываясь от помощи этих автоматических автострад для контента. Ко второму месяцу эксперимента, когда я приспособился к изменениям, появилось чувство ностальгии. Я вспомнил,