Ардагаст, царь росов - Дмитрий Баринов (Дудко)

Трудно пришлось венедам, когда с двух сторон на них ударили конные дружины князей и принялись рубить мечами, колоть копьями и топтать копытами. Но тут сверху раздался дружный многоголосый вой. Большая стая волков — как на подбор, крупных, матерых — выбежала из леса и разом набросилась на литвинов и голядь. Сильнее и нещаднее всех был большой седой волк. Лошади, испугавшись зверей, не слушались всадников, неслись прочь или скатывались со склона, ломая ноги. А вслед за волками на войско князей обрушились пешие и конные воины в волчьих шкурах.

«Где же Ардагаст с конным войском? Неужели сгорел?» — думал Сигвульф и от этой мысли рубился ещё отчаяннее. Если великий конунг мёртв — отомстить за него как можно страшнее и пасть самому! Один, Отец Битв, возьми мою жизнь — Сигвульфа, бродяги-воина, но спаси конунга Ардагаста, не дай погибнуть не рождённым великому и святому царству! Заметив среди голяди всадника в чёрном панцире с серебряной Горгоной (об этом панцире знали все нуры), гот стал пробиваться к нему, крича: «Эй ты, людоедский конунг, пожиратель трупов! Попробуй съесть меня, Сигвульфа!»

Гимбут рубился хладнокровно и расчётливо. Люди, которых он убивал или слал на смерть, были для князя всё равно что дрова или звери на охоте. В этом бою ему нужна была слава, и большая, чем у Радвилы. Если Ардагаст и впрямь сгорел, то нужно сразить хоть бы этого гота в рогатом шлеме — одного из лучших росских воинов. И скорее, пока до него не добрался Радвила или один из этих дуболомов-Медведичей. Князь повернул коня навстречу готу.

И вот уже зазвенели мечи о доспехи. Крепкого и выносливого Сигвульфа не могли свалить с ног даже удары мечом по шлему. Но и достать мечом князя было трудно: у того, кроме панциря, был ещё и обитый железом щит, Сигвульф же по сарматскому обычаю сражался без щита. А сбоку к германцу уже подбирался, расшвыривая людей тяжёлой палицей, Шумила. Князь рявкнул на него: «Пошёл вон, косолапый!» Но тот лишь зарычал по-медвежьи.

Вдруг на пути у Медведича оказался Славобор. Сначала он оробел. На него, совсем молодого северянского парня, надвигался Шумила, которого никто в Севере не мог одолеть ни в кулачном бою, ни в поединке на оружии. А следом уже с громогласным рёвом пробивался его ещё более могучий и свирепый брат. «Бежать! Надо было лезть в эти битвы царей!» — мелькнула трусливая мысль. Бежать, вернуться к Желане... Куда бежать — в болото, в огненное пекло?

С чем вернуться — с позором? Хвалился ведь на всё село со сколотскими витязями сравняться... Да что он, на медведя никогда не ходил? И северянин ударил копьём, защищаясь от палицы, в правую руку Медведича. Тот от боли выронил оружие. Следующий удар пришёлся вскользь по рёбрам, но свалил Шумилу с коня. Полумедведь вскочил, левой рукой выхватил меч. Но тут на Славобора набросился высокий голядин с топором, а на Шумилу — целая свора волков. Отбиваясь от них мечом, он уже не пытался подобраться ни к северянину, ни к Сигвульфу.

А седой волк, теперь уже не тратя времени на стычки и уворачиваясь от ударов, пробирался к Гимбуту. Тот заметил волка и понял: оборотень не станет ждать окончания поединка, ему нужна не слава, а месть. Князь развернул коня, чтобы уйти от Сигвульфа, но тот подрубил коню ногу, и Гимбут оказался на земле. Он вскочил, снова схватился с готом на мечах, а волк пробирался всё ближе...

   — Кавас! Кавас, помоги! — в отчаянии закричал голядин.

В небе Чёрный Всадник занёс трезубец. Три белых волка угрожающе зарычали, а Белый Всадник с усмешкой произнёс:

   — Не балуй, дядя!

Белой молнией метнулся седой, но крепкий зверь и сомкнул челюсти на горле князя. Последней мыслью Гимбута в этой жизни была та, что ещё ни разу его не посещала: «А тому ли богу я служил?» А волк поднял морду и издал торжествующий вой. Потом перекувыркнулся и поднялся седоволосым воином. Радость озаряла его худощавое лицо.

   — Последний! Последний из тех, что сгубили мою семью. Он тогда был только сыном князя. Прости, Сигвульф, что немного славы у тебя забрал.

Волх поднял меч Гимбута, поймал чью-то лошадь, оставшуюся без всадника, и бросился в гущу боя теперь уже в человеческом обличье и верхом.

Но куда же делись росские всадники? Они уже почти преодолели огненное пекло, когда перед ними появился дух этого пекла. Змей восседал на обугленной вершине дуба, растопырив перепончатые крылья и широко разинув пасть. Ардагаст громко приказал всадникам остановиться. Потом направил пламя Огненной Чаши прямо в пасть пекельной твари. И в тот же миг изо рта змея вырвалось пламя, такое же, как то, что бушевало вокруг.

Два огня — золотой и черно-красный — столкнулись в воздухе, растеклись, образуя полупрозрачную огненную завесу. Переливаясь золотыми, красными и чёрными струями, она быстро затягивала выход из огня, и чародейный ветер не в силах был её прорвать. Хуже того — он понемногу слабел, и жар огненных стен усиливался. Андак с Саузард, оказавшиеся со своей дружиной в другом конце прохода, в самом хвосте конной рати, прикидывали, не повернуть ли коней назад. Только куда после этого — в болото? О сдаче в плен гордая царевна с мужем не думали. Рука Ардагаста быстро наливалась тяжестью. А жрец в чёрном плаще с вышитыми на нём тремя черепами — человеческим, конским и бычьим — злорадно ухмылялся, проницая духовным зрением сквозь огонь. Ещё немного, и рухнет вся бестолковая волшебная защита пришельцев, огненные стены сомкнутся, и от царя росов и его конницы останутся одни обгорелые кости, прикипевшие к оплавленным панцирям.

Чернобор с женой, дочерьми и зятем, сгрудившись вокруг волшебной чары с водой, наблюдали за схваткой. Верховный жрец Черной земли был доволен. Не так уж глуп оказался голядский колдун, и даже змей пригодился. Сейчас сгинут Солнце-Царь и его войско, растает в огне Колаксаева чаша, и тогда хозяевами леса станут жрецы Пекельного. Потому что все гордые князья и конунги станут заискивать перед ними, владеющими неодолимым огненным оружием!

А в Почепе, в храме трёх богинь, две жрицы вглядывались, затаив дыхание, в такую же чару. Как хотелось им обеим быть сейчас рядом с Вышатой и Ясенем вместо этой Миланы...

Но никто не заметил, как, прежде чем переливающаяся завеса и огненная стена успели сомкнуться, между ними проскочил лешачок в сереньком кафтане и островерхой шапке. Обычно осторожный и боязливый, он сейчас кипел от ярости при виде горящего леса. А уж когда перед ним появился один из поджигателей, то словно сам Перун-змееборец вселился в Шишка. Встав в полный лешачий рост, он схватил крепкий еловый ствол и одним ударом смахнул змея с дуба. Ошарашенный змей, напоровшись перепончатым крылом на острый сук, забился, заревел от боли, плюясь огнём в небо. Струящаяся завеса враз пропала.