Костры на берегах - Андрей Леонидович Никитин

и ветра. Однажды мы там отстаивались от непогоды, кинули на счастье сетки, но только у «деда» попались несколько медно-красных, яростно извивающихся зубаток, скрасивших наше однообразное обеденное меню. Следом за Пан-губой открылась и закрылась широкая, огражденная мысами Островская губа, полная островов: больших, лесистых, с зарослями черники, дикой, удивительно крупной красной смородины, и малых обнаженными каменными глыбами, встающих из воды в кайме желто-оранжевых водорослей. Везде здесь берег был крут и каменист, и, сколько я ни вглядывался, пытаясь угадать местонахождение лабиринта, ничего похожего вроде бы не оказывалось.

Наконец впереди показался еще один мыс, резко выступавший в море, крутой и скалистый. Глубокой и широкой выемкой, словно зарубкой, он был рассечен надвое, и только низкая перемычка, поднимавшаяся над водой, мешала крайней скале окончательно превратиться в островок, которым она когда-то и была.

Я полагал, что и этот мыс мы обогнем точно так же, как те, что встречались ранее, но Демидыч круто повернул карбас к берегу и выключил мотор. Сразу стало оглушительно тихо. Шипела вода под днищем, еще с журчанием бежала за борт струйка, охлаждавшая мотор, а я уже мог слышать шелест волн о прибрежную гальку, карканье тяжелого, угольно-черного ворона, снявшегося с сосны при нашем приближении, и голос Кожина, махнувшего в сторону мыса рукой:

— Вон там и «вавилон» твой!

— На скале?

Еще не пришедший в себя от беспрерывного треска мотора, я показал рукой на дальнюю, выступавшую в море скалу, где, как мне представлялось, должно было находиться это загадочное сооружение, тем более что на ее вершине мне уже виделось какое-то нагромождение камней.

Кожин помотал головой.

— Правее… Площадку видишь? На берегу, где елочки? Вон — знак, а от него правее — сосна. Как раз возле нее!..

В том месте, где мы пристали, от скал к воде сбегала россыпь крупной гальки, круто уходившей в воду, так что отлив сказывался здесь не столько по горизонтали, обнажая морское дно, сколько по вертикали. Оттащив канат с якорем выше волноприбойной линии, мы столкнули карбас в море, чтобы он не обсох на берегу, и по едва заметной тропинке, сквозь заросли молодого сосняка, поднялись наверх.

— А ведь я по этой тропке в детстве к отцу на тоню бегал, — медленно проговорил Кожин, и в голосе его послышалась скрытая грусть. — На карбасе морем когда еще мужики соберутся, а тут по тропе… Сначала все верхом, горой, по-нашему; Пан-губу обойдешь, к Островской выйдешь — там уж тропа напрямик на «Ударницу» выведет… Сколько же лет прошло, что так она заросла? Вроде бы еще недавно здесь невода ставили, изба целой была… Да только теперь ведь ногами никто не торопится бежать, все на моторе да на моторе. А раньше, когда моторов не было, так-то веслами руки отмахаешь, что готов любой крюк километров в двадцать дать, только бы не грести…

Он уверенно продирался сквозь заросли и наконец вывел меня на площадку, открытую в сторону моря, на которой стоял один из тех знаков, которыми гидрографическая служба отмечает приметные места на берегу. Но сколько я ни оглядывался, лабиринта не видел.

— Да вот же твой «вавилон»! — уже досадуя, крикнул Кожин, протянув руку вперед. — Неужто не видишь? Зарос он, правда, да все не так, чтобы с фонариком его искать!..

И тут я увидел. Прямо передо мной на покатой площадке скалы, из расщелины которой поднималась сосна, лежал классический каменный лабиринт — именно такой, каким его схематически изображали. Такой по форме, а на самом деле как бы игрушечный — так он не соответствовал моему представлению, основанному только на книжном знании. Вместо внушительного сооружения из валунов с узким проходом между глыбами, обросшими седым мхом и лишайниками, передо мной лежала двойная спираль, выложенная просто из крупной гальки. Отдельные камни были с кулак, другие — меньше, а в целом все это казалось детской игрушкой. Там, где естественный склон площадки защищал спираль от постоянных морских ветров, ее затянул ярко-зеленый покров мха, почти полностью скрыв под собою камни, а на нем, в свою очередь, успели укрепиться кустики вереска.

Все это выглядело как-то несолидно. И сам лабиринт, занимавший площадь немногим более пяти-шести квадратных метров, и эти мелкие голыши, собранные тут же на берегу и положенные на площадку скалы… Ну о какой древности, тем более исчислявшейся тысячелетиями, могла идти речь?! Однако по мере того, как я вглядывался в эту спираль, свернувшуюся змеей на черном теле скалы, приглядывался к камням, вереску, влажной зеленой подушке мха, словно бы выползавшей из расщелин камня, минутное разочарование сменялось растущим интересом.

Все сомнения в древности этой каменной спирали отпали сразу же, как только я увидел одинаковую черную пористую корку, покрывавшую камни лабиринта и площадку скалы. Ее оставили бесчисленные поколения лишайников, угнездившиеся некогда на гладкой и чистой поверхности камня. Колонии грибков разрастались, погибали, снова возрождались — и так продолжалось до тех пор, пока и скала, и лежащие на ней камни не приобрели такую вот патину тысячелетий. Стоило поднять один из этих камней, покрытый запекшейся черной коркой, как с испода на меня глянуло желто-розовое девственное пятно, открывшее действительный цвет и структуру камня — такого, каким его когда-то выбросила на берег морская волна… Да, каменная спираль была действительно древней!

— По-нашему, вот это «вавилон» и есть, — повторил Кожин, раскуривая сигарету и следя за тем, как я обходил и фотографировал со всех сторон странное сооружение. — А почему его так называют, до сих пор не знаю. Может, что-нибудь в священных книгах о нем сказано? Земли здешние раньше Соловецкому монастырю принадлежали. А на Соловках, говорят, тоже «вавилоны» стоят, еще побольше этого… Может, монахи таким знаком земли свои метили, а? Здешняя тоня, знаешь, какая уловистая была! Раньше все «Вавилон» да «Вавилон», а потом перекрестили ее, «Ударницей» назвали, по уловам, стало быть. И каждый из мужиков умбовских хотел обязательно на нее попасть, уж больно выгодно было. Когда жеребья метали, кому на какую тоню садиться, из-за этой «Ударницы» чуть до драки не доходило!..

— А что старые рыбаки по этому поводу говорили?

— Ничего не говорили, разве то, что сейчас тебе сказал. Так, вроде забавы было. Сидишь мальчишкой здесь с отцом или с дедом, делать нечего, все забавы переиграл — там в лес по грибы сбегал, наважку или тресочку подергал, ягод поршень набрал, скучаешь. Старики и приведут тебя на этот вавилон, по тропке пустят: дойдешь с первого раза до самого центра и назад выйдешь — тебе леденец какой или кусочек сахара, как премия… Радио тогда