Миссия: соблазнить ректора - Ефимия Летова

и безэмоциональные. Женщины молча, но непрестанно вежливо кланяясь, поставили перед нами на пол две пары одинаковых кожаных туфель, мне поменьше, Миару побольше, после чего тщательно промыли тот участок пола, по которому мы умудрились пройти в уличной обуви, и, кажется, протёрли дверную ручку. Переобуться я не отказалась, однако этим дело не ограничилось.

Под пристальными взглядами слуг мы помыли руки в большом фаянсовом тазике, который нам принесли ещё две белоснежных верлады. Пять пар глаз внимательно следили, как мы с ректором синхронно вспениваем мыльную жидкость и растираем её в руках — это было похоже на некий таинственный, возможно, свадебный обряд каких-то иноземных жителей…

Мрак, почему в последнее время любые мои мысли стали сводиться к чему-то… такому?!

После омовения рук мы тщательно вытерли руки чистыми полотенцами — не знаю, как Миар, а я снова ощутила себя ученицей Малой школы перед строгой директрисой, отчитывающей маленькую Котари за пятна чернил на переднике, дворецкий извлёк какой-то флакон размером с графин для питьевой воды и принялся распылять над нами облачка влаги, пахнущей спиртом и пряным сеном.

— Что это, верлад?! — не выдержала я, делая шаг в сторону. — Вы же мне волосы намочите!

— Стойте спокойно, лада, ежели беседовать желаете с гранд-верладом Грамом! — величаво отозвался дворецкий, не забывая продолжать свою намочительную деятельность. — Это обеззараживающий лосьон, призванный избавить тело ваше от любых миазмов болезнетворных! Гранд-верлад Грам уже в годах почтенных, и любая зараза извне для него несёт опасность немалую!

Миар закашлялся, явно стараясь скрыть прорывающийся смех, и внимание чрезмерно заботливого слуги моментально переключилось на моего спутника. Пока ректор отвечал на пару десятков вопросов о состоянии своего здоровья и многословно уверял придирчивого пытателя в том, что не страдает никакой «хворью злокозненной», я получила возможность оглядеться.

Здесь было… чисто и пусто. Очень чисто и довольно пусто для постоянного жилья одинокого пожилого верлада, который, как я предполагала, как раз таки имеет склонность к накопительству и не слишком утруждает себя и домочадцев уборкой. Пол, поверхности стульев и комода блестели, оконные стёкла были настолько прозрачны, что заставляли усомниться в их существовании, а большие напольные часы, горделиво блестящие, торопливо стучали секундной стрелкой.

— Верлад, верлада… — вероятно, дворецкий принял нас за супружескую пару. Я опять попыталась перенаправить мысли в нужном направлении, и за этим нелёгким занятием пропустила всё, что он говорил. Впрочем, в словах не было нужды: нас проводили в небольшой кабинет, очевидно, игравший роль гостевой комнаты, где мы должны были ожидать вердикта чрезмерно озабоченного чистотой и здоровьем хозяина. Ожидать не менее часа, поскольку хозяин «изволит принимать ванну лечебную». Наконец, дверь бесшумно закрылась, и мы с Миаром остались вдвоём. Он опустился на один из стульев — старинных, с жёстким сидением и ажурной высокой спинкой — и кивнул мне на второй, такой же.

— А вы и не предупредили, что друг ваш старинный… тьфу, что этот ваш ядовар — с левой резьбой. В смысле, больной на голову! — с укоризной заметила я. — Чует сердце моё трепетное, что даст он нам от ворот поворот пинком решительным, ибо не достаточно чисты мы помыслами нашими и одеждой нашей!

Миар опять сдавленно хрюкнул и покачал головой.

— Вы столько раз говорили, что я забавная, — вздохнула я. — Теперь вот смеётесь словам моим безыскусным… Уйду я от вас, поступлю в какую-нибудь цирковую труппу, буду смешить народ за деньги. Кстати, а где вы познакомились с этим Грамом, гранд-верлад Лестарис? И почему всё-таки вы позвали с собой меня? Надо было пригласить верладу Алазию. Может, она не такая забавная, но обаяние у неё просто убийственное, рядом стоять страшно. И им, ей и этому гранду Граму, действительно было бы о чём поговорить.

— Я пытался пригласить Грама преподавать в Академию лет десять назад, — неожиданно охотно ответил Миар. — Он даже почти согласился, но потом погибла его внучка. Ей было что-то около пятнадцати, она отравилась. И верлад отошёл от дел.

— Печальная история, — пробормотала я. — Но…

— Ты немного на неё походишь, — Миар бросил на меня быстрый взгляд. — Я её видел пару раз. У неё тоже были волосы цвета гречишного мёда и повадки непосредственного непоседливого ребёнка.

— Да вы прям поэт, — вся моя «непосредственность» от его слов тут же лопнула мыльным пузырём. — И интриган, оказывается. Только ведь десять лет прошло, наверное, даже такая боль притупилась, хотя бы немного.

— И не собирался тыкать в больное место, — Миар поморщился. — Просто хочу сделать атмосферу чуть более тёплой с твоей помощью.

— Я должна быть польщена?

— Как хочешь.

Он устало опустил голову на руки и замолчал.

Я тоже замолчала, но думала вовсе не о каком-то незнакомом старом ядоваре, а разглядывала Миара, его волосы, прикрывавшие лицо. А потом вытянула ногу, стряхнув чужую туфлю, которая была мне слегка велика, и коснулась его между ног. Он вздрогнул, вскинул голову и уставился на меня, а я чуть-чуть надавила, проводя кончиками пальцев вверх-вниз, стараясь не сделать ему больно — и не показать, что я умираю от неуверенности и желания. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, почти не двигаясь, но я продолжала поглаживать его ногой, не особенно стараясь вникнуть, как натягивается под пальцами ноги ткань его брюк. Мне показалось — или зеленая часть радужек основательно затопила шоколад радужек?

Не знаю.

— Маленькая развратница, — прошептал верлад Лестарис. — Такая юная — и уже такая… такая… Дайхр! — он вытянул руку и протянул мне, и я, как зачарованная, вложила в его пальцы свою ладонь. Миг — он дёрнул меня к себе и обхватил мои губы своими, тут же толкнувшись языком между ними. Сжал руками ягодицы, гораздо смелее, чем в прошлый раз.

Куда более резко, чем в прошлый раз. Так, как я представляла. Так, как боялась. Так, как хотела…

Мрак!

Я ёрзала на его колене, одной рукой держась за его руку, другой ухватившись за плечо, отвечая ему, наверное, неумело, но так искренне и так жарко, как только могла. Меня моментально повело от непередаваемых чувственных ощущений, его солоноватого вкуса, непристойных и настойчивых прикосновений упругого языка — Миар уже был в каком-то смысле во мне, и я проиграла сразу же, бесповоротно. Губы горели, низ живота налился горячей тяжестью, одновременно приятной и томительной, и я, наплевав на стыд и присутствие совершенно посторонних людей за стеной, потёрлась о его ногу.

Ректор оторвался от моих губ первым — и я открыла глаза.

— Ещё раз сделаешь что-то подобное, бессовестная настырная девчонка, я тебя за ворота Академии самолично вышвырну! — сказал он мне, тихо,