Святые отцы Церкви и церковные писатели в трудах православных ученых. Святитель Григорий Богослов. СБОРНИК СТАТЕЙ - Емец

В похвальной речи Горгонии изображает он тихие домашние добродетели благочестивой девицы, ночи, которые она посвящала бодрствованию и молитве, нежность членов, возвышавшуюся над природой, горячность благочестия, не знавшего холодности и потемнения, ее смерть среди хвалебных песней. «Уже лежала она, испуская последние вздохи, родственники окружали ее; одни из них хотели еще что-нибудь слышать от нее, другие – говорить с нею и не осмеливались подавленными слезами, безмолвной горестью о той сетовать, которая так умирала; ее смерть походила на торжественную церемонию, она молчала и не говорила, только уста ее еще трепетали, она произносила молитвы и умерла среди хвалений Господу».[865]

Речь на смерть отца даже до заключения не представляет особенностей: она просто излагает добродетели отца, более поучая, чем трогая; оратор вполне совладал со своей печалью, обнаруживает необыкновенное спокойствие и только в конце несколько возвышается до глубокой взволнованности, утешая мать таким образом: «Хотя жизнь и смерть и кажутся не похожими одна на другую, все же одной заменяется другая, и я не знаю, отрешение от настоящих страданий можно ли назвать смертью. Есть только одна смерть – грех и только одна жизнь – истинную жизнь видеть. К чему печалиться? Разлука огорчает тебя? Утешайся надеждой. Беспомощность сурова? Но надолго ли? Но мы вследствие потери его лишаемся ли многого? Лишаться – жребий всех, наслаждаться – счастье немногих. Ты перенесла смерть цветущего юноши, перенеси же и смерть отжившего старца. Но никто не будет заботиться о тебе более? Где же твой Исаак, которого он оставил тебе? Проси его, чтоб он тебя руководил и тебе служил».[866]

Афанасий был достойным предметом красноречия, но в речи о нем встречаем мы только немногие выдающиеся места, как, например, о жизни киновитов в пустыне: «Некоторые ведут совершенно уединенную жизнь, вдали от всякого общества, живут только с самими собой и Богом и не знают иного мира, кроме широкого раздолья пустыни. Другие оказываются ревностными приверженцами любви, живут обществами, умерли для людей и всего земного, служат друг другу и через взаимность примеров соревнуют друг другу в добродетели».[867] Или: «Афанасий для тех, которые его ударяли, был столь тверд и устойчив, как два камня, как адамант; для тех, которые имели различные с ним мнения, был магнитом, который вследствие тайной силы привлекал к себе разномыслящих с ним».[868] Или: «Окончи мою речь ты, который вдобавок ко всем прочим добродетелям наблюдал отличную меру в речах и молчании».[869] Но это отдельные места в целой речи, отдельные гроздья в винограднике, смелые черты в статуе.

Прекрасна похвальная речь св. Василию. Искренняя дружба наделила оратора как будто высшим озарением. Почти сомнительно, Василий ли превосходнее жил или Григорий превосходнее писал о Василии. Похвальная речь ему есть монумент, не только верно воспроизводящий образ Василия, но и упрочивающий славу за художником. Конечно, и здесь есть менее замечательные частности: это многие воспоминания из язычества, некоторое словообилие, при котором каждая черта получает значение; целое же дышит духом и жизнью. Преследования при Максимине, пребывание в Афинах, твердость Василия перед префектом Модестом, учреждение больницы, его красноречие и особенно заключение [речи], где оратор всех зовет ко гробу, чтобы еще раз увидеть его лик и припомнить добродетели почившего, составляют блестящие пункты речи. Ближайшее знакомство с речью приобретается через чтение ее самой. Вот несколько черт пребывания в Афинах. «Ах, могу ли я без слез думать о том? С равной ревностью преследовали мы один и тот же важный предмет стремлений человека – науку; но зависть была нам неизвестна: мы спорили друг с другом не о почести получить преимущество, но о чести от него отказаться. Казалось, что мы имели только одну душу, одушевлявшую два тела.

Общими нашими занятиями были добродетель и забота жить вечными надеждами, потому что мы от этой земли уже отделялись, прежде чем могли ее оставить. Афины были для нравственности опасны, но мы устремлялись в них к своей цели тихо, как ручей через море, и выскочили из них, как животное из всепожирающего пожара… Настал день прощания, мгновение, когда друзья в последний раз говорят друг с другом, в последний раз идут вместе, обнимаются и плачут, потому что для душ, которые получили вместе образование в Афинах, ничего нет суровее и горестнее, как расстаться и Афины оставить».[870] Речь заключается словами: «Прими это почтение от голоса, который тебе был дорог, от человека, который был с тобой одинакового возраста и сана. Если мои слова походят на то, чем ты был, то благодарю тебя; в надежде на твою помощь я и предпринял похвалу тебе. Если же я менее сказал, чем что следовало сказать, то мог ли я сказать иное при моем возрасте, болезненности, горести о потере тебя? Но да примет Господь и то, что мы могли сказать по нашим силам».[871]

Из нравственных речей нужно назвать: речи о любви к бедным, о наказании градом, три речи о мире, речь в память Маккавеев, речь на Святое Крещение. Речь о любви к бедным была говорена в больничном доме вблизи Кесарии, но не в том пространном виде, в каком мы ее имеем и в каком она более походит на рассуждение. Речь содержит много теплых, глубоко прочувствованных мест, но есть места и с риторической переполненностью, как, например, те места, где бедный и его нужды во всем противопоставляются богатому и его расточительности во всем. Превосходны изображения и сильной скорби прокаженного, его покинутости всеми, непостоянства земных благ, истинного и ложного богатства, жестокосердия богатых, потери присутствия духа при неожиданном несчастии, сожаления к бедному ради Христа. «Нечто прекрасное, – говорит Григорий в одном месте, – представляет собой спокойствие и одиночество, доказательством того служит Кармил Илии, пустыня Иоаннова, гора, на которую удалялся Иисус; есть нечто прекрасное в бедности: доказательство – Иоанн, одетый в одежду из волос верблюжьих; есть нечто прекрасное в смирении – и его есть множество примеров; есть нечто прекрасное в пренебрежении деньгами – свидетель Закхей; прекрасно саморассмотрение – оно ведет во святая святых; прекрасно дело – его принимает Христос; но прекраснее всего любовь, потому что она есть исполнение закона, любовь к бедным».[872] Прекрасно и следующее изображение прокаженного: «Изумительное и печальное зрелище представляется глазам нашим, вероятное только для тех, кто видал его: человек в одно и то же время и жив и мертв, большая часть его членов изуродована так, что едва