Пандемоний - Дэрил Грегори

— По моей, говоришь?

— Не знаю, прочти молитву, что ли. Изреки какую-нибудь древнюю мудрость.

— Уговорил. Ты начинай читать, а я достану свою священную книгу «И-Цзин» и подброшу в воздух пару монет. А пока, скажи, куда мне ехать, черт побери!

Я указал на север.

Дело в том, что я сам толком не знал, что, собственно, мы ищем. Ход моих рассуждений был таков: Художник постоянно рисовал ферму. Я тоже рисовал ферму. Вывод: ферма важна. В библиотеке Вальдхаймов это представлялось мне неопровержимой логикой. Когда я открыл книжку про Человека-Радара, Олимпия показалась мне этакой землей обетованной.

Боже! Сначала я возлагал надежды на психоаналитиков, затем на доктора Рама, потом на О'Коннел. Теперь я как за спасительную соломинку уцепился за книгу комиксов, черт ее побери.

Мы проехали поворот к двум фермам, обозначенный парой почтовых ящиков, причем на каждом было написано «Джонсон». Дома и надворные постройки находились вдали от дороги, а вот силосные башни были видны хорошо. Правда, они серебристые, да и очертания самих ферм явно не те, что нужно.

Преодолев еще милю, мы въехали в крошечный пригород, затерявшийся посреди кукурузных полей. Восемь или девять домов, все новее и больше тех, что совсем недавно мы видели в городе. При взгляде на них возникало ощущение, будто они жмутся друг к другу, ища спасение от ветра. Бетонная плита на въезде возвещала: «Каменный ручей».

Никакого ручья я не заметил, хотя примерно через милю дорога пересекла узкий мостик над широкой каменистой канавой. Посередине высохшего русла красовался, словно задница гиппопотама, огромный валун.

— Ну и? — спросила О'Коннел. — Ты что-нибудь увидел?

— Пока нет.

— Мне ехать дальше?

— Забудь! — ответил я и посмотрел на здание, маячившее впереди. На вершине небольшого холма виднелась приземистая серая постройка — по всей видимости, больница. — Давай повернем вон там, а потом поищем, где перекусить.

Объездной путь привел нас к греческому храму 1920-х годов: три каменных этажа, выступающий фронтон, вход, обрамленный белыми колоннами. Деревянная вывеска на фасаде гласила: «Санаторий».

— Интересно, это для психов или для туберкулезников? — задался я вопросом. — Я вечно путаю.

— Для туберкулезных больных, если не ошибаюсь.

Мы покатили назад по подъездной дороге и миновали небольшую стоянку, где было припарковано всего около десятка машин, затем вновь выбрались на шоссе.

— А теперь… в пиццерию, — предложил я.

Это был единственный замеченный мною в Олимпии ресторанчик.

Мариэтта повезла нас назад в город. Она почти неслась на всех парах, когда мы проскочили проселок. Я не заметил его по пути сюда, потому что тогда мы ехали по другой стороне дороги. Поля стояли некошеными, а старый почтовый ящик был едва виден среди густо разросшегося кустарника. Будь сейчас лето, я бы вообще не заметил его сквозь листву.

— Погоди! Возьми чуть-чуть назад, — попросил я ей.

О'Коннел спорить не стала и выполнила мою просьбу.

Я выскочил из кабины и вдоль обочины бросился к проселку, Мариэтта дала задний ход и поехала за мной следом.

Я посмотрел на имя на почтовом ящике, затем обвел взглядом поля. Вдали маячил почерневший деревянный забор. Тускло поблескивала крыша дома. И никакой силосной башни.

О'Коннел вышла из грузовика.

Я показал ей на имя на почтовом ящике, палиндром, выведенный синей краской. «Нун».

— Приехали, — сообщил я.

О'Коннел умело вела пикап по ухабистой дороге. Высокая трава шуршала, задевая бока машины.

Вскоре размытые очертания приобрели форму. Вереница толстых столбов превратилась в обугленный остов сарая без крыши и стен. Возле сарая валялись куски покореженного листового металла, наполовину скрытые травой и кустарником — остатки силосной башни. По всей видимости, ее разобрали, а металл бросили ржаветь под открытым небом.

— Ты уверен? Это то, что нам надо? — спросила О'Коннел.

— Пока не знаю.

Она припарковала пикап на участке бывшего газона. Дикая трава заглушила его меньше, чем окружающие поля.

Я вышел из грузовика, держа в одной руке пластиковый файл с творением Художника. Затем медленно обошел серые стены фермы под ржавеющей жестяной крышей — два этажа в высоту, перекошенные, словно в результате урагана. Скелет сарая, раскуроченные остатки силосной башни.

Я держал лист с рисунком высоко, пытаясь уловить сходство между рисунком и представшим моему взору зрелищем. Художник изобразил живую, полную ярких красок ферму. Представшее перед нами место было давно мертво. Сарай и силосная башня сгорели. Судя по всему, огонь тут пылал адский. После пожара остался лишь скелет сарая, и то, что когда-то было силосной башней. Случилось это давно — возможно, несколько десятков лет назад.

Сам остов имел правильную форму. Здания располагались друг от друга на правильном расстоянии, и когда я окинул их внутренним взором, очертания тоже совпали.

Как ни странно, окна в доме были целы, кроме одного, в центре второго этажа. Стекла в паутине трещин, в которых играли солнечные лучи. Посередине, словно зрачок, небольшое отверстие.

Я шагнул на крыльцо и обернулся. О'Коннел прислонилась к капоту пикапа, сложив на груди руки, и не сводила с меня глаз. За ее спиной, спрятанное высокой травой, пролегло шоссе. Верхние этажи больницы были прекрасно видны примерно в четверти мили от этого места.

Я улыбнулся ей и взялся за ручку входной двери. Ручка заскрежетала, но до конца не повернулась. Тогда я перешел к окну и, сложив ладони в виде подзорной трубы, попытался заглянуть внутрь. Увы, там было темно, и я ничего не увидел.

Я толкнул оконную раму, та не поддалась.

— У тебя найдется молоток? — крикнул я О'Коннел.

Та пошарила под брезентом кузова и принесла мне ручку от домкрата.

— Теперь на твоем счету будет еще и взлом, — прокомментировала она.

— На нашем счету, — поправил я.

Еще пару недель назад я бы серьезно задумался, прежде чем нарушать закон. Мать воспитала меня примерным мальчиком. Или по крайней мере законопослушным. Но после смерти доктора Рама, после всего дерьма, которое свалилось на меня в последние две недели, мне уже было наплевать. Взлом, значит, взлом.

Я размахнулся и разнес к чертовой матери окно, после чего аккуратно прошелся ручкой домкрата вдоль рамы, чтобы сбить застрявшие в дереве осколки. И лишь затем заглянул внутрь. В тусклом свете мои глаза различили комнату, заставленную массивной мебелью. Тогда я перебросил ногу через подоконник и забрался внутрь.

— Ты идешь со мной? — крикнул я своей спутнице.