Судьба открытия - Николай Лукин

У Зинаиды Александровны была высокая прическа. На затылок свисал каштановый завиток волос. Она сидела на круглой табуретке у пианино; ее руки то поднимались, то опускались; пальцы легко бегали по клавишам, и унылые аккорды падали размеренно, как морской прибой.

Полузакрыв глаза, иногда чуть поднимая плечи, Зинаида Александровна играла и негромко, будто разговаривала сама с собой, пела:

В далекой знойной Аргентине,

Где небо южное так сине…

Вдруг она круто повернулась вместе с табуреткой.

— Ваня, — сказала она, — скучно мне. Давай я к Зое в Москву съезжу!

— Что ж, и поезжай, — подумав, ответил Иван Степанович. — Только погоди, Зинуша, потеплее будет.

Повернувшись, она снова положила руки на клавиши. Бросила вереницу неопределенных звуков. Взяла аккорд, как бы пронизанный солнечным светом. За ним бурно потекли такие же другие: Зинаида Александровна знала наизусть несколько тактов из полонеза Шопена.

Лисицын сидел в кресле. Он слушал музыку. Взглянул на портрет Зои. Он вообще часто смотрит на него. Потом сказал Терентьеву:

— Отвратительный человек!

Иван Степанович сначала не понял:

— О ком вы, батенька?

— Да немец этот.

— А-а! Ну конечно, еще бы. В чужие комнаты без спроса — очень с его стороны бестактно. Вот я ему говорю: «Какие у вас особенные секреты в производстве?» А он заладил одно: «Мы, — говорит, — выпускаем гарантированные патроны». Гарантированные! Понимаете, на что бьет? В случае, если кто из команды задохнется от негодного патрона в аппарате — кому отвечать по суду? Ну, я и решил: вдруг и верно — кто-нибудь задохнется? Уж лучше у них покупать будем, у фирмы «Дрегер»…

Полонез Шопена перешел в певучий вальс, но вальс тоже оборвался. Зинаида Александровна посидела молча и наконец встала из-за пианино. Подошла к окну, приподняла занавеску. Постояв, зевнула. Мысли ее шли своим порядком:

— Ваня, а Петька, значит, не родной сын Черепанова?

Иван Степанович подтвердил, что Петька — сирота:

— Его отец погиб на Харитоновском руднике при взрыве.

А Лисицын, когда при нем заговорили о Петьке, вспомнил, как забавный мальчик забрел к нему в лабораторию, как ее оглядывал блестящими глазами, как испугался чего-то и шарахнулся оттуда со всех ног. Почему, едва лишь придешь на конюшню, мальчик прячется куда-нибудь, дичится? От других он почему-то не прячется!..

И Лисицын не спеша поднялся с кресла.

— Мне время идти, — сказал он. — Дежурство мое… Покорно вас благодарю, Зинаида Александровна!

И он ушел к себе и заперся опять в своей лабораторной комнате. Начал устанавливать фильтр, чтобы проверить опытом преимущества и недостатки новой разновидности приготовленных им активных зерен.

Иногда ему кажется, будто его силы ограничены, что ему нельзя разбрасываться, увлекаясь новыми исканиями, — скорее надо, подводя итоги уже сделанному, дать первые практические результаты. Но для сооружения промышленной модели у него еще пока слишком мало денег. А у лабораторного стола его обуревают все новые и новые идеи.

Теперь Лисицын готовится к опыту. Поставил рядом с фильтром две, что он сам смастерил, дуговые лампы. Из предосторожности, чтобы яркий свет, когда лампы будут включены, не привлекал внимания, принялся тщательно завешивать окна. Принес для этого большие отрезки брезента, свое пальто и одеяло, снятое с кровати.

На столе фильтр и дуговые лампы. Почти как было в Петербурге. Господи, как это было давно!

Вдруг пронизанный каким-то особенным ощущением прошлого, Лисицын остановился у стола.

Долгими годами создавались активные зерна. Их история — это история его собственной жизни. И каждый прожитый в труде период, каждая полоса исканий для него имеет свой характерный, встречающий грустный отклик в душе, но в конечном счете приятный колорит, свое неповторимое очарование.

Егор Егорыч мешками приносил огородную ботву. Фильтры заряжались просто кашицей из живых зеленых листьев… И ценой бесчисленных усилий, ощупью, в томительных порывах к недоступным для других людей высотам, постепенно удалось химически перестроить хлорофилл, получить из него новое вещество, гораздо более активное.

Война с Японией. Расстрел демонстрации у Зимнего дворца, которому Лисицын был свидетелем. Революция пятого года…

Тогда он работал еще упорнее, чем прежде. Он уже понял главные закономерности процесса фотосинтеза и мог готовить зерна разного состава: на одних образовывались только крахмал и мальтоза, на вторых — сахароза, на третьих — виноградный сахар; правда, все эти шло еще несовершенно, в количествах ничтожных. В ту пору он впервые почувствовал, как велика его ответственность перед людьми. Он начал думать о том, что многие из социальных бед проистекают от недостатка хлеба. Ему тогда казалось, будто все в мире изменится, если он, доведя работу до возможностей неограниченного изобилия, сделает свое открытие достоянием всего человечества, богатством любого и каждого.

Потом он был почти на пути к крупным итогам. Его одолевало нетерпение: вот-вот своими руками он всыплет в мешок первые пуды крахмала, полученного уже на установке промышленных масштабов. Действие активных зерен улучшалось с каждым днем. Он нашел одно из важных условий процесса: мигающий свет. В лаборатории закрутились абажуры-вертушки. А это был последний, уже предгрозовой, тревожный период его жизни в Петербурге.

Лишь при побеге с каторги ему пришло в голову, что если синтез станет доступным всем без исключения, то имеющие власть и деньги им воспользуются раньше остальных. Бедные же люди по-прежнему останутся ни с чем. Поэтому открытие нельзя просто объявить общим достоянием.

Отсюда именно возникла пока не разрешенная проблема — тупик, из которого он так мучительно ищет выхода.

Между тем научный уровень, потенциальные возможности его открытия сейчас настолько высоки, как никогда. Его нынешние активные зерна уже коренным образом отличаются от тех, какими он располагал в Петербурге.

Теперь он их делает без хлорофилла, из одних неорганических веществ.

Теперь в стеклянном фильтре перед ним нет ни единой взятой из растения частицы, а процесс образования крахмала или сахара идет мощно и стремительно, с прекрасным усвоением энергии, как не может идти в живом зеленом листе.

Казалось бы, успех работы должен только радовать Лисицына. И верно: он радуется каждой находке, каждой смелой догадке, подтвердившейся при опытах. Однако всякий новый шаг, приближающий его к борьбе за практическую будущность открытия, заставляет его все больше думать о вещах, далеких от химии углеводов.