Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

— Тогда не надо.

— Слишком трудно, — повторил он. — И это даже странно… Ничего в ней не было выдающегося — ни внешности, ни особых достоинств; я бы даже не сказал, что это была самая умная женщина, которую я знал. И все же то, что я в ней нашел… то, что нас связало, было настолько глубоким, настолько личным, что это почти нельзя определить. Это можно только чувствовать, и для меня этого было больше чем достаточно. Мне кажется, такого у меня уже не может быть ни с какой другой женщиной. — Он поднял на Ника искренний, страдальческий взгляд. — Я даже и не надеюсь на это.

— Я бы, например, не мог сказать, чего именно я ищу в женщине, заметил Ник. — Сколько вы прожили вместе, после того как ее освободили?

Гончаров быстро взглянул на него.

— Вы об этом знаете?

— Да, мне говорили. И: как всегда в таких случаях, мне кое-что в вас стало понятнее, но зато напрашиваются другие вопросы.

Гончаров не обратил внимания на этот намек.

— Это было весьма необычное время в нашей истории, которое никогда не должно повториться, — сказал он решительно. — Множеству людей оно обошлось чересчур дорого.

— Я был бы переполнен ненавистью, если бы что-либо подобное случилось с человеком, которого я люблю.

— Я и был переполнен ненавистью, — твердо сказал Гончаров. — Откуда вы взяли, что у меня нет ненависти? Я всю свою жизнь буду ненавидеть то зло, которое вошло тогда в нашу жизнь.

— Но все же вы работаете…

— Вам, наверно, не понять, как все это с нами было. Почему я не должен работать? Вы же работаете, а ведь сознаете вы это или нет, но вы тоже полны ненависти, хотя и другого рода. И эта ненависть так сильна, что почти парализует вас. Я свою ненависть направил на нечто определенное. Я ненавидел зло, те конкретные дела, которые творились у нас в стране, и людей, которые их совершали. Я ненавидел зло, которое так меня страшило. Для человека с чистой совестью так унизительно все время чего-то бояться! Но вы должны понять, что наряду со злом было много хорошего. И хорошее не делалось хуже оттого, что рядом существовало плохое, так же как и плохое не становилось лучше от соседства с хорошим. Быть верным самому себе — вот в чем нельзя было идти на уступки. Часто и в мое нутро заползал червь страха. Изо дня в день я ждал, что меня могут арестовать. Я не был уверен, что дело, которое начато утром, не придется прервать к вечеру. Засыпая, я всегда мог ожидать, что ночью меня поднимут с постели.

— Как же вы могли так жить?

— А как живете вы там, у себя? Я жил потому, что в душе был уверен: настанет время, когда все это кончится. Что бы я себе ни говорил, какая бы ярость во мне ни бушевала, эта уверенность пропитывала все мое существо, как кислород пропитывает землю, по которой мы ходим. И я оказался прав. Она вернулась, и пусть мы прожили с ней только год, все же у нас был хоть этот год. И если того большого, что было у нас с нею, уже не может быть у меня ни с какой другой женщиной, что ж, пусть будет меньшее. Ненамного меньше, — упрямо добавил он. — Но точно такого же быть не может и не должно.

Раздался телефонный звонок, и Гончаров вскочил из-за стола.

— Слава богу! — воскликнул он по-русски. — Наконец-то!

Телефон находился в передней, поэтому до Ника доносилась лишь некая скороговорка. Через несколько минут Гончаров стукнул трубкой о рычажок и вошел в комнату, нахмуренный и мрачный.

— Коган не приехал, прислал кого-то вместо себя. Они не узнают, что с ним, пока не доберутся до станции, то есть до завтрашнего утра. Но, может, дорога займет и больше. В горах сильный буран.

— А если он не в состоянии работать?

Гончаров бросил на него острый взгляд.

— Тогда придется ехать кому-нибудь другому.

— Кому же?

— Кому? — сухо повторил Гончаров. — Мне, разумеется. Само собой, продолжал он, тщательно выбирая слова, — это значит, что мы будем вынуждены отказаться от наших планов. Или же я тут договорюсь о том, чтобы вы продолжали работу в мое отсутствие, если вы все еще намерены остаться.

Ник умышленно промолчал, затягивая паузу: мысль о том, что его опять хотят отстранить, привела его в холодное бешенство. Он выждал, пока Гончаров не взглянул на него.

— Я остаюсь, — сказал Ник.

— Как вам угодно.

— И я хотел бы поехать с вами.

— В горы? Это невозможно.

— Вы обещали показать мне станцию. За этим я и приехал.

Гончаров развел руками, как бы желая сказать, что настаивать бесполезно.

— Ведь вы обещали, — бесстрастно сказал Ник, решив не сдаваться. — Это для меня очень важно. В вас чувствуется та уверенность, которую я уже утратил. А мне она необходима.

— Уверенность? — Гончаров окинул его злым, но недоверчивым взглядом. Вы в своем уме? У меня вот-вот полетит к чертям вся моя трехлетняя работа, а вы толкуете о какой-то уверенности.

— Да. Потому что, как бы ни сложились обстоятельства, вы не отступитесь и вас не остановишь.

Гончаров раздраженно махнул рукой.

— Вы не сможете работать в тамошних условиях, — сказал он. Предупреждаю — обстановка там далеко не комфортабельная.

— Да кто гонится за комфортом, черт возьми? То, чего я ищу, в миллион раз важнее, и вы это знаете!

Лицо Гончарова чуть смягчилось, но через секунду опять стало суровым.

— Я поговорю о вас, — сказал он, но тон его не обещал ничего, кроме отсрочки отказа. — Завтра поезжайте в Дубну, посмотрите циклотрон и лаборатории. Это я могу устроить без особого труда — два-три телефонных звонка и все. До Дубны всего восемьдесят миль на машине; там будут рады повидаться с вами и поговорить. Давайте денек отдохнем друг от друга. А когда вернетесь, я уже получу ответ насчет вас.

— Тот ответ, который вы мне в свое время обещали?

— Я вам ничего не обещал. Но вы должны помнить, — сказал он с внезапным гневом, который, видимо, подавлял в себе много дней, — должны помнить если вы поедете, то поедете работать. И ни за чем больше. Только работать.

— Что же там может быть, кроме работы?

— Валя, — резко сказал Гончаров.

— По-моему, нам сейчас не стоит говорить о Вале.

— Нет, стоит, — твердо сказал Гончаров. — Я должен говорить о ней. Она молодая девушка, вот в чем дело. У нее нет опыта, который мог бы подсказать ей, как вести себя с таким человеком, как вы. Это не мое дело, но вместе с тем все-таки мое. Я за нее в ответе. Послушайте! — вдруг вспыхнул он, и в голосе его слышалось: «я люблю ее, люблю», но произнес он совсем другие слова: — Эта девушка еще нигде не бывала, ничего не видела. Вы объездили полмира. Для вас сейчас, кроме вашей работы, ничто не имеет особого значения. Разумеется, очень приятно проводить время в обществе красивой девушки, но ведь вам все равно, видитесь вы с ней или нет. А для нее это значит очень много. Она впечатлительна, ее надо оберегать. Она… — Он оборвал себя и устало потер рукою лицо. — Ах, да к черту! — сказал он по-русски. — Простите, я погорячился. Но, видите ли, я обязан все замечать… — Он положил руку ему на плечо. — Слушайте, друг мой, вы должны меня извинить. Я немного расстроен; мне еще надо звонить в несколько мест. Завтра утром за вами заедет институтская машина и отвезет вас в Дубну. Постарайтесь выехать в семь тридцать, самое позднее — в восемь. К вашему возвращению, как я уже сказал, будет получен ответ. — Тон его совершенно изменился и стал приветливым. — И еще вот что: могу сказать вам, что у нас есть физики, своими глазами видевшие атомный взрыв, и это не вселило в них отчаяния. Нисколько!

Ник покачал головой.

— У меня на родине тоже есть такие физики, — сказал он. — Но я знаю только, какое впечатление это произвело на меня и каково сознавать, что ты помогал этому делу. Что касается Вали, то я решительно отказываюсь говорить о ней и моем отношении ко всему этому и могу сказать только одно, Митя: я хочу поехать в горы, чтобы работать вместе с вами. Работать, вот и все!

— Ладно, Ник, — спокойно ответил Гончаров. — А я могу сказать, что постараюсь… И я действительно постараюсь!

Сидя на кровати, Ник снял галстук и начал расстегивать рубашку, как вдруг зазвонил телефон. Он взял трубку, продолжая расстегивать пуговицы, он был уверен, что звонит Гончаров насчет завтрашней поездки в Дубну, — и, когда в трубке послышался мучительно знакомый теплый голос, он не сразу узнал его и только через несколько мгновений, вздрогнув от неожиданности, понял, кто это.

— Анни? — не веря себе, спросил он.

— Ну конечно! — засмеялась она, немного смущенная тем, что он ее не узнал. — Я прилетела в Москву сегодня около девяти вечера и с тех пор звоню тебе каждые полчаса. Ник, нам необходимо поговорить до твоего отъезда! Прошу тебя!

Все эти долгие недели, пока ее не было, он, не желая в том признаваться даже самому себе, носил в душе горькую обиду, но потом постепенно смирился; теперь же, когда Анни снова была здесь, хоть и не рядом, вся его злость вспыхнула с прежней силой.