«Звезды», покорившие миллионы сердец - Серафима Чеботарь

подачи Марии Федоровны, и при поддержке Морозова, разумеется, пьесы Горького заняли видное место в репертуаре МХТ, и Андреева с успехом в них играла: ее исполнение роли Наташи в «На дне» производило неизгладимое впечатление.

Писательница и переводчик Татьяна Львовна Щепкина-Куперник писала, что все герои спектакля «целиком вырваны из жизни и перенесены с Хитровки на сцену. А посреди них, как цветок на пожарище, Наташа – Андреева, кутающаяся в свой длинный платок». На новогодней вечеринке МХТ в декабре 1903 года было объявлено о том, что отныне Мария Федоровна и Горький – муж и жена: и про Желябужского, и про жену Горького Екатерину Пешкову (с которой Горький обвенчался в 1896 году, родил двоих детей и так никогда и не развелся) словно забыли. Александр Тихонов так описывал этот эпизод: «Обнаженная до плеча женская рука в белой бальной перчатке тронула меня за рукав.

– Тихоныч, милый, спрячьте это пока у себя… Мне некуда положить.

Андреева, очень красивая, в открытом белом платье, протянула Тихонову подаренную ей Горьким рукопись поэмы «Человек». В конце была сделана дарственная приписка – о том, что у автора поэмы крепкое сердце, из которого Мария Федоровна может сделать каблучки для своих туфель.

Стоявший рядом Морозов взял рукопись, прочел последнюю страницу и поднял глаза на счастливое лицо актрисы:

– Так… так… новогодний подарок! Влюбились? Он выхватил из кармана фрачных брюк тонкий золотой портсигар и стал закуривать папиросу, но не с того конца».

Это действительно была любовь. Хотя знакомые удивлялись, как двое столь разных людей могли быть вместе: Андреева, тонкая образованная дворянка, несмотря на всю страстность и противоречивость своей натуры, всегда выглядела хладнокровной и сдержанной светской дамой, одетой по последней парижской моде, а Горький, тщательно создававший себе образ «босяка-самоучки», был подчеркнуто грубоват, слезлив, а его манере одеваться дивились не меньше, чем его таланту писателя. Юрий Анненков вспоминал: «Горький, пролетарий, не одевался ни по-рабочему, ни по-мужицки, а носил декоративный костюм собственного изобретения…Всегда одетый в черное, он носил косоворотку тонкого сукна, подпоясанную узким кожаным ремешком, суконные шаровары, высокие сапоги и романтическую широкополую шляпу, прикрывавшую волосы, спадавшие на уши».

Максим Горький

Но их увлечение революционными идеями, романтически-страстный взгляд на жизнь и преклонение перед талантом друг друга спаяли их крепче любых уз. Андреева стала для Горького не только женой, но и секретарем, переводчиком, нянькой, экономкой и литературным агентом. Прекрасно знавшая европейские языки – французский, немецкий, итальянский – она переводила его произведения и вела переписку. «Люблю тебя, моя благородная Маруся, прекрасный друг-женщина», – слышала она в ответ от Горького. Ради него Андреева пожертвовала своей репутацией: теперь вся Россия судачила о ее непристойном поведении. Скандал, который вызвала в обществе связь Андреевой и Горького, был неописуем: Горького звали двоеженцем, а Андрееву клеймили всеми непечатными словами – ее как женщину считали основной виновницей адюльтера, повинной и в том, что она развалила свой брак и бросила двоих детей на попечение сестры, и в том, что сам Горький бросил свою семью. Мария Федоровна лишь смеялась: «Вот оно, возмездие за дурное поведение! О-о-о! И как мне было весело и смешно. Весело, что я ушла от всех этих скучных и никому не нужных людей и условностей. И если бы даже я была совершенно одна в будущем, если я перестану быть актрисой, – я буду жить так, чтобы быть совершенно свободной! Только теперь я чувствую, как я всю жизнь крепко была связана и как мне было тесно…»

Удивительно, но Морозов не смог забыть отбросившую его чувства Андрееву, он не прекратил ни любить ее, ни помогать ей. Он даже продолжал давление на директоров МХТ, продвигая теперь не только Андрееву, но и Горького. Станиславский вынужден был написать Андреевой: «Отношения Саввы Тимофеевича к Вам – исключительные. Это те отношения, ради которых ломают себе жизнь, приносят себя в жертву, и Вы знаете это и относитесь к ним бережно, почтительно. Но знаете ли, до какого святотатства Вы доходите? Вы хвастаетесь публично перед посторонними тем, что мучительно ревнующая Вас Зинаида Григорьевна ищет Вашего влияния над мужем. Вы ради актерского тщеславия рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич, по Вашему настоянию, вносит целый капитал… ради спасения кого-то. Если бы Вы увидели себя со стороны в эту минуту, Вы бы согласились со мной…» Оскорбленная Мария Федоровна решает порвать с МХТ. В прощальном письме Станиславскому она написала: «Мне больно оставаться там, где я свято и горячо верила, что служу идее… Я не хочу быть брамином и показывать, что служу моему богу в храме, когда сознаю, что служу идолу, и капище только лучше и красивее с виду. Внутри него – пусто». На что Станиславский лишь ответил: «Дорогая Мария Федоровна! Я узнал с большой грустью о Вашем решении: уйти из своего театра. С не меньшей грустью я сознаю, что мои убеждения и советы теперь – неуместны и бессильны. Мне ничего не остается более, как сожалеть и молчать…»

Вместе с Андреевой из МХТ ушел и Савва Морозов.

Илья Репин. Портрет Марии Андреевой, 1905 г,

Андреева намеревалась создать новый театр совместно с Горьким, труппой Комиссаржевской и антрепризой Незлобина (при финансовой помощи Морозова, разумеется), но по многим причинам этот план осуществить так и не удалось. Андреева играла в провинциальных антрепризах, но ее мятущуюся душу все больше привлекала сцена не театральная, на которой, как она все яснее и яснее понимала, ей не удастся воцариться единолично, а политическая. К этому ее подтолкнуло и случившееся несчастье: в начале 1905 года на гастролях в Риге Андреева, беременная от Горького, упала в не вовремя открытый люк. Она не только потеряла ребенка, но и сама еле выжила. Все время рядом с нею был Савва. Горького, который пытался прорваться к ней, арестовали. Залог за Горького внес верный Савва…

Но и его терпение было небезгранично. Сначала он рассорился с Горьким: тот направо и налево рассказывал, что Морозов будто бы охранял Горького и повсюду ходил за ним с браунингом в кармане, защищая писателя от черносотенцев и полиции. Морозов его просто возненавидел: «Экий омерзительный человек! Зачем он представляется босяком, когда все вокруг отлично знают, что его дед был богатым купцом второй гильдии и оставил семье большое наследство?» В конце концов разругался Морозов и с Марией Федоровной, а начавшиеся в 1905 году беспорядки – «первая русская революция» – окончательно добили прежде невозмутимого Савву. Он наконец наяву увидел, к чему может привести деятельность финансируемых им большевиков, к тому же они, без всякой благодарности, в издаваемых на его же деньги газетах клеймили его кровопийцей и эксплуататором, подстрекая рабочих его мануфактуры (условия на которой, кстати, были гораздо лучше, чем на любой другой фабрике страны) к бунту. Он впал в тоску, отказывался общаться с людьми… Вызванные к Морозову врачи диагностировали нервное расстройство и посоветовали уехать за границу. Зинаида Григорьевна сопровождала мужа – сначала Германия, потом французские Канны… Здесь, в «Царском» отеле, 13 мая 1905 года жена нашла Савву Морозова с простреленной головой.