Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Вокруг рассмеялись, пытаясь рассеять тревогу, что висела над нашими головами подобием огромной черной птицы.

— Обретать опыт надо, но не открывайте храм своего сердца непосвященным, — ответил Гхатоткача. — Учитесь убеждать учтивыми словами и доказывать правоту собственным благочестием. Только так наше братство сможет вместить и заботы Кампильи.

Но Митру было не так просто смирить, к тому же он чувствовал за собой нашу немую поддержку.

— Я с трудом представляю Бхимасену, ведущего благостную беседу с каким-нибудь горожанином, озабоченным только закупкой ячменя по низкой цене.

— Никто и не ждет, что Бхимасена будет вразумлять граждан мудрыми речами, — сказал Гхатоткача.

— Тем более, что у него, — вздохнул Митра, — переход от назидания к насилию может оказаться не длиннее лезвия меча.

— Да, его огненному духу тесно в каменных стенах, — сказал Гхатоткача. — Смотрите, многие из вас тоже не захотели покидать лагерь. Значит, им нечего делать в Кампилье. Даже старшим Пандавам тяжело в городе. Конечно, панцири их духа способны отражать устремленное зло. Но от тупого молчания, от упорного недоброжелательства они страдают не меньше, чем от стрел, пущенных из-за угла. Ведь не защиты, а слияния с теми, кто отворачивается от нас, жаждем мы, обращаясь к панчалийцам. И вновь будет Юдхиштхира открывать свое сердце тем, кто недостоин даже носить зонт за его колесницей. Вы думаете, малые жертвы принесли наши старшие братья? В непреклонного воина превратился Арджуна, в молодости любивший музыку и танцы. Теперь в нем звучит только крик боевой раковины — ясный и жестокий, как удар меча. Он сам стал зовом на битву, забыв о тихих и ласковых мелодиях своего детства. А Бхима? Что слышит он, кроме барабанных ударов крови, зовущих на битву?

Но самую большую жертву принес любимец бога Дхармы Юдхиштхира. Он отринул все человеческие страсти, заглушил нежную мелодию своей жизни и погрузил сердце в молчание. Следопыт прижимается ухом к холодной земле, чтобы услышать звук далеких копыт. Юдхиштхира приблизил сердце ко мраку беспредельности, снося страдания одиночества и холод надвигающейся Калиюги. Он подобен эху, что несет из бездонной пещеры весть тем, кто застыл у входа, страшась войти под гранитные своды. Сердце его звучит в унисон со страшной гармонией этого мира. Нам не дано ни услышать этой музыки, ни ощутить размеры жертвы Юдхиштхиры, ни облегчить его служение. Но мы можем прислушаться к вестям, которые он доносит до нас, и тем сделать его жертву ненапрасной.

Так сказал Гхатоткача. Мы молчали. Наша вера в Юдхиштхиру была вне сомнений, наша преданность Пандавам не нуждалась в клятвах. Но будущее было туманно. Панчалийцам мы не верили, а ядавы не шли. Думаю, что в этот момент любой из нас, не задумываясь, пожелал воплотиться в Юдхиштхиру, чтобы вновь разобраться в опыте и пророчествах времен, что прошли и суждены быть.

В Кампилью дваждырожденные теперь ходили большими группами и при оружии. В предместьях хозяйничали разбойники — бывшие крестьяне, разорившиеся от поборов и бежавшие из-под карающих кшатрийских мечей. Поговаривали, что где-то в лесах по ту сторону Кампильи, доведенные до отчаяния крестьяне объединялись в отряды. Разумеется, в преданности кшатриев Друпаде никто не сомневался. Но горожане, живущие ремеслом и торговлей, были недовольны неурочными работами на строительстве укреплений. Так что ракшасы неповиновения могли вселиться и в кого-нибудь из них.

Поэтому я предпочитал оставаться в своем лагере у костра, наблюдая из кольца брахмы, как, подозрительно озираясь, спешат мимо нас к теплым очагам те самые люди, которых наше братство намеревалось спасти.

Мы сидели плечом к плечу, и рубиновое пламя восходило к черному небу, отражаясь в глазах, горячей брахмой переливаясь из сердца в сердце. В эти минуты мы были счастливы и мало думали о большом мире, стоящем черной стеной за гребнем вала.

Хастинапур, Кампилья и все другие города земли отделяли от нас бескрайние земли и бессчетные века. Ночи из совсем другой жизни! Ночи, заставляющие забыть и о работе, и о войне. Неужели ЭТИ ночи были только промежутком между ТЕМИ днями? В сиянии кольца живой брахмы рождалось понимание нашего отличия от остальных людей. Это ощущение было таким же острым и тревожным, как прикосновение меча к коже или вспышка света перед глазами. И теперь я по-новому понял трагичность и величие жизни патриархов. Как должны страдать они после разрыва сияющей цепи брахмы братства, навеки отделившей их от человеческого рода!

Потом нас стали навещать Накула и Сахадева, предоставившие старшим братьям нести бремя пиров, помпезных собраний и переговоров в роскошных чертогах Друпады. Подобные «быстроруким повелителям красоты, многорадостным Ашвинам», они обладали удивительной способностью одарить заботой и вниманием каждого, кто попадал в круг их брахмы. Каждый из сотни дваждырожденных, сидевших с близнецами у ночного костра, мог с уверенностью сказать, что именно с ним вели немой разговор эти богоравные герои. Никто бы не смог оспорить это утверждение, ибо никому из нас не удавалось воплотиться в истинные мысли и чувства сыновей Мадри, улыбчивых, благожелательных и непроницаемых, как каменные статуи подземных храмов… Нет, все-таки не статуи напоминали они, а огни на алтарях, прекрасные, греющие тела и души, вселяющие надежду в сердца. Но кто может проникнуть в сердце огня? Кто познает его природу и сущность? Достаточно и того, что огонь брахмы близнецов ярко пылал в нашем кольце, прогоняя страшные предчувствия неизбежной войны.

Вот они сидят у нашего костра прекрасные, как утренняя и вечерняя заря, сыновья Мадри Накула и Сахадева. Глаза сияют молодой отвагой и любознательностью, улыбки почти не покидают лиц, движения плавны, а речь — певуча. Сколько лет им на самом деле? Сколько воплощений насытили опытом глубины их сердец? Они кажутся вечно юными в легких доспехах, украшенных затейливым орнаментом.

Они мало походили на патриархов, великих учителей, о которых мы знали из Сокровенных сказаний: не давали наставлений, редко пребывали в сосредоточенной задумчивости, зато легко вступали в разговор, делясь открытиями минувшего дня и памятью прошедших лет.

— Неужели мы единственные, кто остался из братства? — почти с ужасом спрашивали мы своих вождей. Мы уже начали понимать, что за высоким валом в удушающем однообразии земляных работ и отдохновении ночных костров, Пандавы воссоздают ничтожное подобие венка дваждырожденных. Как видно, и работа и беседы были тем самым гончарным кругом, на котором невидимая воля Юдхиштхиры лепила прообраз будущей общины. Но мало кто из нас верил, что горстка учеников, вынужденных оставить ашрамы, сможет воссоздать поток брахмы, разгоняющий мрак Калиюги.

— Немало дваждырожденных сплотилось и вокруг Хастинапура. Но они могут только погасить наши усилия, — ответил Накула. — Высокая сабха пока пытается любой ценой сохранить остатки гармонии, не дать иссохнуть каналам брахмы. Если великая сеть будет разрушена, то очень скоро огонь Высоких полей уйдет из нашего мира. Кое-где в заповедных местах еще остались тайные ашрамы, где риши блюдут закон дхармы, еще идут наши братья по неведомым путям, чтобы искать учеников и врачевать болезни, но это — лишь слабое эхо некогда могучего гимна Высокой сабхи. Если бы хоть на миг вы могли перенестись в наши залы собраний, чтобы ощутить спокойное течение жизни в полях брахмы, где каждый человек вмещает все братство, а расширение сознания не знает границ… Там любая тревога исчезала сама собой, как тень под лучами солнца.

— Каким был Хастинапур! — в тон брагу воскликнул Сахадева, — Разве можно забыть золотые дни юности, пронизанные ароматом благовоний и цветов, звоном фонтанов, песнями силы и покоя. Поля брахмы были открыты для нас, и каждый человек встречал в братстве лишь благие мысли, сердечное внимание и радостную устремленность, входя в поток, несущий наши души в высшие миры. Негасимые огни алтарей ярко пылали в просторных домах Хастинапура, и не было ни в них, ни в нашей одежде крикливого золота украшений, слепящего глаза и дробящего мысли жаждой обладания. В наш быт были допущены лишь самые необходимые предметы, хранящие тепло рук искусных мастеров, радующие глаз тонкостью орнамента. И не надо было ни высоких стен, ни каменных храмов. Тогда Высокая сабха еще держала над страной зонт брахмы и приумножала плоды человеческого труда, а боги встречали людей под открытым небом. Если бы вы сами испытали это, то не пожалели бы никаких сил, чтобы вернуть, ибо только это и есть человеческая жизнь.

Сахадева, который, как и все дваждырожденные, был обычно погружен в спокойную сосредоточенность, вдруг зажегся внутренним ожесточением, захлестнув нас волной горячей страстности: