Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

Явакри от удивления вышел из транса и спросил старика: «Зачем эти бесплодные усилия, о брахман? Или разум оставил тебя?» Риши ответил: «Я перегорожу Гангу насыпью, и будет удобный путь». «Но ведь это невозможно, — сказал Явакри, — займись тем, что тебе по силам». «Мои действия столь же лишены смысла, как и твои», — ответил старый риши. И тогда Явакри прозрел.

— А я еще нет, — отрезал Кумар. — Когда не спасают мудрые изречения и традиции, творит чудеса простая вера. Сейчас нужно чудо, а не ваши размышления о праведности. Мне верят, и я не изменю своему Пути…

Гхатоткача встал и посмотрел на Кумара снизу вверх с грустным сожалением, без злости или раздражения.

— Сейчас мы уйдем, — сказал наш предводитель, — ты, конечно, не пойдешь с нами, но разреши кому-нибудь из членов братства остаться с тобой. Вдруг тебе понадобится помощь.

Кумар устало кивнул: — Хорошо, пускай останется он, — черная рука указала на меня, — похоже, он умеет слушать лучше других.

Когда все наши ушли, я уселся напротив Кумара так же, как и он, прижавшись лопатками к прохладной колонне и, полуприкрыв глаза, погрузился в сладостно-дремотное состояние, полностью противоречащее всем событиям и настроениям этих тревожных дней. Откуда-то на опустевшем перекрестке появились две старухи в лохмотьях и принесли Кумару стопку ячменных лепешек, политых острым соусом, и глиняный кувшин молока. Поставив снедь рядом с ним, они с глубоким поклоном взяли прах от ног новоявленного аватара, а он смиренно благословил их, при этом не удержавшись от косого взгляда в мою сторону. Но я сделал вид, что продолжаю дремать, и открыл глаза, только когда почитательницы удалились. Кумар позвал меня разделить с ним нехитрую трапезу. Потом он снова погрузился в самосозерцание, которое к вечеру, когда сизые сумерки обступили храм, оттеснив и узкие вонючие улицы, и гомон толпы, сменилось неожиданно острой и деятельной работой ума. В пустом храме нашлось несколько глиняных светильников, заправленных маслом, и когда желтые светлячки возгорелись на полу вокруг циновки Кумара, к нам начали подходить люди, словно вылепляясь из темноты, такие же тихие, сумрачные, но с блеском в глазах и заботой в сердце. Они садились вокруг Кумара и говорили:

— Какой прок от дхармы, если она призывает человека расстаться с жизнью?

Он отвечал:

— Разбойники приходят в дом вайшьи и говорят: «Отдай нам корову». Любой вайшья, дабы спасти свою жизнь, отдаст корову, но если разбойники придут в дом кшатрия, преданного дхарме, и скажут: «Отдай коня», то кшатрий будет биться с ними — один против многих. Для него гордость важнее жизни. Если хоть один кшатрий испугается, то и про других подумают: их можно грабить без страха. Так от преданности дхарме одного человека зависит благополучие всех. Если бы каждый из вас был готов принести свою жизнь в жертву Панчале, то эта жертва потребовалась бы от немногих.

— Вайшья предназначен для земледелия, кшатрий — для битвы, а удел брахмана — молитвы и воздержание, — говорили ему, — а ты хочешь, чтобы вайшьи думали об управлении и защите царства. Разве не приведет это к смешению варн?

— Так будет, ибо предсказано. И не по моему слову, а по сущности Калиюги, — отвечал им Кумар. — Мужи производят потомство от разных женщин, так как узнать происхождение? Сокровенные сказания гласят, что о людях можно судить только по образу их действий. Пока человек не приобщился к знаниям и дхарме, он все равно что животное. Тот, кто не боится пролить кровь за своих близких, — кшатрий; кто ведет праведный образ жизни, — брахман. А ваши жрецы и разговоры о дхарме ведут, и очистительные обряды соблюдают, но истинного благочестия в них нет.

— Зачем смущаешь ты наш ум такими речами, если ваш вождь — сын Дхармы — предрек нам погибель? Зачем отравлять свои дни размышлениями о грядущем, если карму не изменить?

Кумар глубокомысленно кивнул головой:

— Если бы человек был подвластен себе самому, то никто бы не умирал и не ждал бед. Но смотрите — многие рождаются под одной и той же звездой, а сколь различны обретаемые ими плоды из-за превратности кармы. Одни стремятся обрести потомство, совершая жертвоприношение богам, а в результате на свет появляется тот, кому суждено опозорить семью. Те, у кого еды вдосталь, страдают болезнями желудка, другому валит богатство, хоть он и не прилагает усилий, а этот деятелен, да не достигает желаемого. Но в рождении, любви и смерти все люди уравниваются. Злодей, замышляющий недоброе, губит себя. Трусливый и алчный не избежит воздаяния.

— Дхарма и спасение — это для праведников, — сказал один из сидящих с Кумаром.

— А ты кто? — спросил Кумар.

— Я живу охотой — убиваю живых существ. Это ремесло завещал мне отец. Разве не погубил я себя для дальнейших воплощений, запятнав свои руки кровью? Разве не погубят себя жители Кампильи, взявшись за оружие, пусть даже для спасения своих близких?

— Как гласят Сокровенные сказания, наши праотцы, удивленные многообразием жизни, установили праведный закон: не убивай. Но посмотрите вокруг: живое существует за счет живого, звери едят зверей, рыбы — других рыб. Даже занимаясь земледелием вместо охоты, люди убивают обитающих в земле тварей. Сколько ни размышляй, не найдешь здесь того, кто бы не причинял ущерба живым существам. Не вы выбирали место и время своего рождения, но вы можете исполнить свой долг, защищая родных и близких от гибели.

— Так ведь и деды наши… Мы бережем закон, — заговорил один из пришедших. Я почти физически ощущал, как в его голове медленно ворочаются мысли, подобно мельничному колесу, — Ну, да, вот… — он сделал паузу, повращал глазами, почесал спутанные волосы и в отчаянии махнул рукой, с немым обожанием уставившись на Кумара.

Тот устало улыбнулся и молвил:

— Не мучайся, облекая в слова то, что я читаю в твоем сердце.

Бог все видит и понимает про твою жизнь: кшатрии могут ударить на улице, купцы не довесить товар, сосед выплескивает помои прямо перед твоей дверью. Царь, хоть и говорят, справедлив, но до него не докричишься. И кажется, лучше попытаться тихо дожить свой век, обустраивая собственное гнездо, радуясь тем маленьким радостям, что все-таки посылают благосклонные боги. И вы все так рассуждаете. Поэтому кшатрии будут бить вас все чаще, а купцы — все откровеннее обманывать. Потом кто-нибудь нападет, и никто из вайшьев не шевельнет пальцем, чтобы помочь ненавистным кшатриям. Кшатрии без поддержки всего народа не смогут противостоять врагу и доблестно погибнут. Купцов победители ограбят, а, может, тоже перебьют. Вас лишат домов и нажитого добра и оставят думать о том, кто во всем виноват, и как же так повернулась карма, что карает и виновных и невинных. А у вас здесь и нет ни одного невинного. Вы настолько извратили свою жизнь, что если боги бросят огненную стрелу вам на город, то количество добродетельных в мире не уменьшится.

— Но, мудрейший, — с дрожью в голосе сказал горожанин, — что можем сделать мы, лишенные власти? Я всегда честно делал свою работу, предписанную мне дхармой. Я всегда ходил в храмы и жертвовал брахманам. Боги должны вознаградить меня, защитить в минуту опасности.

— Все, что ты делал, ты делал с целью обретения выгоды, — беспощадно сказал Кумар, — боги не приемлят жертву, если исходит от нее дух стяжательства. Только бескорыстное действие угодно богам, только человек, вместивший в свое сердце заботы других людей, удостаивается их внимания. Думая только о себе в любом своем действии и поступке, остаешься ты закованным в раковину себялюбия, в доспех отчужденности. Спасая тебя от мук сопереживания чужой боли, эта раковина не позволяет и твоим молитвам пробиться на небеса. Отгородившись от людей, ты отгородился и от богов. Нет и не может быть на этом пути спасения.

Да, Кумар говорил правду. Стоит отделить себя от мира, и ты оказываешься вне потока тонких сил. В пустых, закрытых душах скапливается страх и подозрительность, подобно гнилой воде в лесных ямах. Только в открытое прозревшее сердце падают капли благотворной брахмы. Собственных сил всегда не хватает. Их можно почерпнуть только из потока жизни. Тот, кто закрыт — обречен.

Понимали ли Кумара те, кому он пытался это объяснить простыми словами?

Я сидел, скрестив ноги, и пытался воплотиться в этот костер страстей и мыслей, которым представал моему внутреннему виденью Кумар и люди вокруг. Чем все-таки он так привлекал их? Неужели просто убежденностью в своем божественном предназначении? Что мог он дать этим усталым, изверившимся потомкам великого народа? Может быть, зыбкую надежду, что не все еще потеряно, и, если не собственные силы, так хоть заступничество некоего праведника изменит разом всю жизнь. Может быть, именно этот непонятный, пылающий огнем подвижничества аскет сможет противостоять течению событий, сделать сладкими плоды созревающей кармы. В себя они не верили, как и в своих царей. Но жаждали чуда с поистине необоримым упорством.