Невидимка и (сто) одна неприятность (СИ) - Ясная Яна

Принять деньги отца — да, я все еще периодически называл его про себя отцом — у меня не получалось.

Несмотря на то, что он сам оставил все мне. Даже зная, что я не его кровный сын, он оставил все мне.

И ведь он знал об этом с самого начала.

Я не рассказал Лали подробностей письма, да она и не спрашивала, и без того потрясенная правдой. Но в письме было все.

Мама вышла замуж в восемнадцать за мужчину, который был старше ее на пятнадцать лет — красивый, статусный, отличная партия. Она не любила его, но от всей души уважала и искренне хотела стать ему хорошей женой. Только оказалось, что чем дальше, тем недосягаемее становится этот титул. Бесконечные упреки, унижения, ревность на ровном месте. За четыре года брака она не смогла забеременеть и к недовольству добавилось еще и это — никчемная, бесплодная. И тогда да, она изменила мужу. Писала, что это вышло спонтанно, на волне эмоций. Но после этой измены она поняла, что больше не может оставаться с этим человеком и попросила развод.

Развод Лагранж не дал.

А потом родился я. И других детей у Лагранжей не было.

Все эти эксперименты — это не месть за болезненную правду, которая открылась после смерти жены. Он действительно считал меня своей собственностью. Я сказал Лали, что побегом развязал ему руки, но на самом деле я был уверен — он это сделал бы в любом случае, просто, возможно, чуть позже, дождался бы пока я закончу Академию, чтобы не отрывать от учебы. Мой бунт с заявлением, что я теперь совершеннолетний и могу делать все, что захочу, он воспринял бы точно так же, как желание матери с ним развестись. И задавил бы точно так же.

И он ведь по итогу даже после смерти добился своего: я сын Эрика Лагранжа и не имею права теперь быть кем-то другим.

И, возможно, стоило расценивать это как компенсацию, вроде той, которую Лали за молчание выплатило государство, но все равно внутри все противилось принимать его наследство.

И противилось до тех пор, пока я не поделился этими терзаниями с Лали, заметившей мое состояние. Ежик недоуменно похлопала ресницами, глядя на меня, как на дурачка.

— И чего тут думать? Принимать, конечно!

До сих пор за ней жадной склонности к материальным ценностям замечено не было, и я на некоторое время озадаченно завис, а Лали забралась ко мне на колени, продолжая бубнить:

— Даниэль, ты же не обязан это наследство тратить на себя любимого. Ты знаешь сколько в стране чудесных организаций нуждающихся, в финансировании? — она поерзала, устраиваясь удобнее, подняла руку и принялась загибать пальцы: — Детские дома, благотворительный фонды… хочешь, можешь даже свой собственный основать! А особняк переделать в какой-нибудь реабилитационный центр…

Она помолчала немного, и мечтательная интонация сменилась мрачной и злорадной:

— И пусть Эрик Лагранж в гробу вертится, как веретено!

Какая у меня добрая, милая девочка, а? Видели?

Я покосился на Лали — та, кажется, обсудила с Кроучем все, что им было обсудить, умолкла, притихла и теперь смотрела в окно, погрузившись в какие-то свои мысли. Я улыбнулся. И снова погрузился в свои.

Идея была отличная.

Я знал, что я не пропаду и без лагранжевских денег. Наследства матери и выплачиваемого государством вознаграждения за участие в исследованиях с лихвой хватит для того, чтобы доучиться — в Академии с сентября меня уже восстановили, а там…

Структурные маги моего уровня всегда в цене.

Структурные маги моей силы…

И это наследство на благотворительность мне не спустить, хоть я бы и не отказался.

Поначалу для того, чтобы заставить себя каждый раз являться в назначенное время исследовательский центр приходилось прилагать неимоверные усилия.

Нет, пока что никто не пытался нарушить договор. Но от тестов, проверок, вопросов, въедливых уточнений, детального раскладывания на составляющие моего самочувствия сейчас, неделю назад, две недели назад, два месяца назад… от восстановления картины эксперимента с точки зрения испытуемого — моей то есть…

Да даже просто от мелькнувшей в открытой двери фигуры из подвала, восстановленной на полу одного из кабинетов!..

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Меня мутило. Ломало. Корежило.

Мистер Олливайн смотрел на меня с сочувствием. Устраивал непредвиденные планом передышки.

И все равно…

“Мистер Лагранж, вы не могли бы проверить, правильно ли мы восстановили рунную схему поддержки каналов, она несколько пострадала…”

Я посмотрел на схему и с трудом кивнул.

У Лали три шрама рун на ладони, удивительно, как хрупкая девочка решилась их себе нанести.

У меня на спине — тридцать четыре. Только без шрамов, хотя их тоже вырезали. Но отец позаботился о том, чтобы не оставить следов. Об анестезии, правда, заботиться счел лишним.

Удивительно, но пока шел эксперимент — мне не снились кошмары. А теперь я то и дело просыпался среди ночи, выходил на балкон и пялился на темный залив с лунными блестками, выравнивая дыхание и усмиряя сердцебиение.

Я каждый раз старался не будить Лали, но она каждый раз просыпалась и выходила за мной следом, и молча обнимала меня, прижавшись теплой щекой к голой спине. И это помогало. Напоминало, что это все — в прошлом. И прошлое постепенно выцветет, потеряет остроту, сотрется.

А в настоящем у меня — все хорошо.

Теплая щека на спине поверх невидимых рун напоминала, что Эрика Лагранжа больше нет в моей жизни. В ней есть Лали.

Упрямый ежик, который не знает, что я делал предложение не для того, чтобы вытащить ее из-под чужой опеки...

На удивление, чем ближе мы подъезжали к Горкам, тем легче становилось на душе, и тем быстрее таяли навалившиеся тяжелым грузом воспоминания. Да, концепт “Зеленых гор” мне претил, но я любил сюда возвращаться даже еще до того, как у нас с Лали закрутилось.  И уж тем более — после. Мне тут было спокойнее, безопаснее.

Я снова посмотрел на ее профиль и улыбнулся уже широко.

Ничего. Пусть насладится своей свободой и независимостью.

Я подожду.

Элалия

Замок “Зеленые Горы”, как всегда, вырос перед глазами неожиданно. Вот только что мы ехали через густой вековой лес —  и вот перед нами до боли знакомые ворота, которые, опознав машину по магической метке, медленно поплыли вверх.

И пока подъемный механизм делал свою работу, я украдкой разглядывала защиту Горок, с жадным любопытством желая узнать, какие изменения внесли в нее после нас.

Изменения впечатляли.

Даниэль, не отягощенный излишним пиететом к кому бы то ни было в принципе и к мистеру Кроучу в частности, невежливо присвистнул, выражая это впечатление:

—  Ничего себе, вы тут навертели!

Мой бывший куратор польщенно хмыкнул:

—  Ну что, мистер Лагранж, смогли бы взломать это сейчас?

—  Ха!

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться —  так отчетливо от Даниэля полыхнуло азартом.

—  Вдвоем с Лали —  легко! —  немного подумав, он самокритично добавил, —  Ну… месяца за три, пожалуй…

Не выдержав, я прыснула смехом в кулак —  и с удивлением поняла, что мистер Кроуч тоже посмеивается.

—  Мистер Рок сразу сказал, что без талантов мисс Хэмптон здесь не обошлось! Загляните к нему, как закончите с делами? Я думаю, он был бы рад попрощаться с любимой ученицей.

Я пожала плечами: может, и загляну… Посмотрим, какое настроение будет.

Автомобиль мягко тронулся с места и въехал во двор замка.

Нас уже ждали —  ректор Торнвел, мистер Дарруэл, некромант, который меня спас, и еще трое незнакомых мне мужчин.

—  Добрый день, мисс Хэмптон, мистер Лагранж, —  кивнул нам ректор, серьезный и сосредоточенный. —  Спасибо, что согласились приехать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ого! Ого-го! Вот прям “спасибо, что приехали”, и всё? Без укоров, без выговоров за побег и прочих дисциплинарных воздействий? Ну, не знаю, это как-то прям неожиданно…

Рядом со мной Был Даниэль, за плечами остался выигранный суд за право распоряжаться своей жизнью —  а значит, я ничего не боялась. И могла позволить себе немножко дурачества —  пусть даже мысленного.