Дева Баттермира - Мелвин Брэгг

— Я верю тебе… любимый, — Мэри произнесла последнее слово так, словно оно вызывало в ней некоторое замешательство, она на секунду замолчала, — что этот несессер…

— Он сослужил мне верную службу, — с легкостью принялся объяснять он. — Египет, Рим, Вена… — И снова у Мэри возникло желание заставить его замолчать, чтобы не слышать откровенной лжи, хотя она и сама не знала, какие причины заставляли ее считать, что он лжет. Карета подпрыгивала на неровной дороге, и только на коротких замощенных участках бег ее становился ровным.

Когда они проезжали мимо поселения, основанного римлянами и называемого Старый Карлайл, мальчик поинтересовался, не желают ли они свернуть к Вигтону, который, как он слышал, знаменит своими пирогами с дичью и пивом. Однако же ни Хоуп, ни Мэри не были голодны, они велели отправляться прямиком в Кокермаут, правда, перед этим они ненадолго остановились, да и то только потому, что Мэри заподозрила, что их кучер умирает с голоду.

— Я рада вернуться обратно в эту долину, — сказала она, импульсивно потянувшись к нему, когда различила в окне Лоусуотер, одно из трех озер, которые чередой шли по всей долине как три подвески в оправе гор.

— И я, — сказал он, беря и крепко сжимая ее руку. — Я никогда не хотел покидать ее.

— В таком случае тебе и не надо было делать этого, — заметила она, уловив что-то важное в его исполненных грусти словах. — Мы можем навсегда остаться здесь. Мне незачем ехать в Шотландию. Или в Лондон. Я всегда была здесь в достаточной мере счастлива, а с тобой я буду счастлива куда больше.

Он сжал ее ладонь обеими руками.

— Мы бы купили приличный дом. Где-нибудь в отдалении, конечно, и немного земли неподалеку от озера, — предложил он.

— А мне бы очень хотелось по-прежнему пасти небольшое стадо овец и коз, — заметила она с озорными нотками в голосе. — Пока у меня не появятся более насущные дела.

— Здесь дома строятся на славу, — промолвил Хоуп. — Хороший камень и шифер. Защищены от непогоды. Надежны во всех отношениях.

— Ты очень быстро стал бы в этой долине человеком, на которого надо равняться.

— Ничего такого мне и не надо. Мирная жизнь, открытый домашний очаг, немного рыбалки, несколько друзей и ты, Мэри. Ничего большего в этом мире я и не желаю… ты веришь в это?

— Да, верю.

— Это правда, я клянусь.

— Не стоит давать клятвы. Я верю тебе.

И все же в его взгляде читалась невыносимая мука, что временами прорывалась сквозь его нежность. Она отняла у него руку и отвернулась. Он расценил ее жест как очевидное доказательство того, что созданная им картинка уютного мира и безопасности совершенно покорила ее, и это одновременно вселило в него оптимизм, но и заставило чувствовать себя виноватым.

Но вскоре Хоуп снова впал в мрачное уныние, когда вспомнил точные слова, написанные Ньютоном в письме.

Мэри же, видя, как проплывают мимо поля и дома, которые еще совсем недавно она проезжала, ничего вокруг себя не замечая от счастья, пыталась взять себя в руки и не дать многочисленным вопросам свести ее с ума. Будущее внезапно стало совершенно непроглядным, как и большинство темных холмов, между которыми, дребезжа и раскачиваясь, карета прокладывала путь.

Они прибыли около семи часов вечера. Мэри, как могла, расписала свое короткое свадебное путешествие, и родители отправились спать в полной убежденности, что дочь их и в самом деле получила огромное наслаждение от поездки. Хоуп выпил слишком много бренди, которое, учитывая недавнюю его болезнь, совершенно опьянило его, и Мэри пришлось едва ли не на плечах тащить его в спальню, где он в бессознательном состоянии рухнул в постель и мгновенно уснул. За исключением периода его лихорадки, это была первая ночь, когда они не занимались любовью, и за это она была ему даже благодарна, поскольку сегодня она не смогла бы притворяться. Все ее нравственные сомнения и метания тут же воплотились в физическое отвращение и чувство гадливости. Мэри вслушивалась в его сонное похрапывание и бормотание, когда его начинали одолевать ночные кошмары, и едва не сходила с ума от ужасных предчувствий.

Слуга судьи Хардинга Ричард Дженкинс добрался верхом до «Рыбки» и предположил, что, должно быть, это и есть та самая гостиница, про которую ему говорили. Правда, двумя днями позже он рассказывал одному из младших слуг, сидя за кухонным столом в «Голове королевы»: «Она и вовсе не похожа на гостиницу, веришь ли, обычный домишко, да и только. У нас в Уэльсе не так уж много гостиниц, веришь, но все они похожи на заправские гостиницы, а не на обычный дом, понимаешь?

Надо заметить, как только я увидел это место, так сразу и насторожился. Говорят, никогда нельзя полагаться на первое впечатление, смекаешь? Важнее всего и лучше, если разберешься во всем как следует. Да к тому же я знал полковника Хоупа, я знавал этого галантного джентльмена по тем ночам, которые он, аж до самого утра, проводил с моим хозяином в самых лучших заведениях, где порядочный джентльмен только и может как следует выпить в Лондоне или где-нибудь еще по всему миру, смею заметить, если тебе доведется побродить по всем заведениям и для сравнения пропустить стаканчик-другой в каждом из них. Я знал, что полковник Хоуп не стал бы торчать в каком-то затрапезном постоялом дворе с низкой крышей, замызганными окнами, крохотными дверями, без конюхов и приличной прислуги, где и камин-то топится не дровами, а каким-то грязным торфом. И все они называют такую халупу гостиницей, а по мне, так это просто кабак какой-то. И скажу прямо, — Господь мне свидетель, ведь Он один судья нам всем, даже моему хозяину, — что, едва спешившись, я уже стал подозревать неладное».

Ранним утром, когда воздух еще влажен от росы, Мальчишка-мартышка в бутылочного цвета курточке с множеством блестящих пуговиц щеткой чистил лошадь, и именно к нему обратился Дженкинс, пытаясь выяснить, где же в данный момент находится полковник Хоуп. Мальчишка с гордостью указал на фигуру человека, «одетого, — как после доложил Дженкинс, — лишь наполовину: ни тебе жилета, ни сюртука. Только рубашка и платок, что развевался точно ветряная мельница».

Дженкинс поручил свою лошадь заботам мальчика и отправился через поле с письмом. Приблизившись, он сумел разглядеть, что у человека в руках какая-то бумага, в которую тот смотрел с растерянным видом, — «а еще он все время говорил сам с собой, веришь ли, самый верный признак, джентльмены, хуже и придумать-то нельзя». Некоторое время Дженкинс колебался, понимая, насколько неучтиво прерывать чужое уединение, но в конце концов был вынужден исполнять приказ хозяина.

— Итак, молодой человек, чего ты хочешь? Ты уж вот полчаса как смотришь на меня.

— Я разыскиваю полковника Хоупа, сэр. — Он помахал в воздухе письмом и добавил, стремясь смягчить возможное недовольство занятого своими делами джентльмена: — У меня тут письмо к нему от его старого друга судьи Хардинга.

— Ну и?..

— Мальчишка там… с пуговицами… он сказал мне, будто вы и есть полковник Хоуп, сэр.

— И?..

— Должно быть, он ошибся, сэр, потому как теперь-то я вас разглядел и уж точно знаю, что вы не полковник Хоуп.

— Дай-ка мне взглянуть на письмо.

Судья явно не поскупился написать все титулы полковника Хоупа на бумаге. Хоуп долю мгновенья изучал их, затем вскрыл письмо и прочел его, а затем взглянул на Дженкинса, при этом лицо полковника, которое до сих пор отражало лишь крайнюю степень раздражения, необычайно изменилось. Он улыбнулся настолько добродушно, что Дженкинс просто вынужден был улыбнуться в ответ.

— Тебя зовут…

— Дженкинс, сэр.

— Дженкинс. Это письмо не для меня. Это для моего брата. Я помню, он рассказывал мне о твоем господине. Меня зовут Чарльз Хоуп, а не Александр, я член парламента от Дамфрисшира, а не от Линлитгошира. Но буду весьма рад нанести визит джентльмену. На самом деле это вполне согласуется с моими дальнейшими планами. Не сообщишь ли ты ему об этом? Я весьма занят некоторыми мыслями, и мне бы не очень хотелось возвращаться в эту… — короткая заминка, по мнению Дженкинса имевшая весьма глубокий смысл, — этот постоялый двор. Мы, путешествующие по Озерному краю, ты знаешь, — он сделал жест рукой, точно желая обнять весь пейзаж и одновременно отвесить поклон или же завязать знакомство, — счастливейшие люди, даже если жить приходится в деревенском доме. Природа, Дженкинс, величайшая сила, и чем смиренней мы сами перед ней, тем более мы можем оценить ее волшебство.

— У нас в Уэльсе тоже есть высокие горы, — заметил Дженкинс.

— Я буду в Кесвике завтра.

— Благодарю вас, сэр… а как ваш брат, сэр? Судья Хардинг спустит меня с лестницы, если я не разузнаю все про него.

— Последний раз, когда я получал сообщение от Александра, он был в Вене. Полагаю, он предпочитает заграницу родному дому. Но в нашем семействе эпистолярный жанр не в фаворе: катастрофически не хватает времени писать письма, Дженкинс. Во всяком случае, родственникам.