Ученик - Евгений Малинин

В этот момент раздался щелчок зажигалки, и наш столик накрыл мягкий желтоватый свет зажигаемых свечей. У меня над ухом раздался нежный девичий голосок:

– Я вас слушаю, господа. Что будете кушать?

Я поднял глаза и увидел узкую девичью ладошку, охватывающую маленький блокнотик. На тоненьком безымянном пальчике красовалось то, чего я не ожидал увидеть уже никогда… МОЙ ПЕРСТЕНЬ. Большего изумления мне в моей жизни, конечно же, не испытать. Мгновенно пришло понимание, что означает – потерять дар речи. Я просто забыл все на свете: как дышать, как ходить, как пить, как есть, как говорить, как читать и писать – я мог только смотреть, и то не мигая, потому что, как мигать, я тоже забыл.

Женька начал трепаться в своем обычном шутливо-подтрунивающем тоне, девушка смеялась и что-то записывала в блокнот, но звуки проходили мимо, никак не задевая моего сознания. Я не отрываясь смотрел, как матово отсвечивает хорошо мне знакомое, изысканно завитое благородное серебро, как необычно ограненная пирамидка изумруда бросает по сторонам зеленоватые блики отраженного мерцания свечей.

Наконец я смог оторвать глаз от перстня и взглянуть в лицо стоявшей перед нами девушки.

Немного выше по тексту я вам безбожно соврал. Оказывается, изумление, как и любое другое человеческое чувство, не имеет границ. Вы можете себе представить мое состояние, когда я увидел, что прямо передо мной стоит… Лаэрта! Та самая Лаэрта, которую я, казалось, навсегда оставил в своем кошмарном, мучительно-прекрасном сне!

Лишь несколько секунд спустя я понял, что это не Лаэрта. Но сходство было просто поразительным. Такого же роста, такие же белокурые волосы, мягкими крупными локонами падающие на плечи, до боли знакомая, изящная хрупкая фигурка с узкими плечами и маленькой высокой грудью гордо несла простое и элегантное голубенькое платье с кружевным воротничком. Округлое лицо со слегка вздернутым маленьким носиком, небольшими, пухлыми, чуть улыбающимися губами было обращено к Женьке и выражало какое-то детское внимание. Только глаза потеряли свою поразительную синь и стали серыми, того поразительно мягкого оттенка, который имеет полированный агат. Я бесстыдно уставился в это дорогое, до боли знакомое лицо, которое я и не мыслил увидеть в Москве.

И тут в моей голове насмешливо прозвучало: «Ну что уставился? Как не стыдно так бесстыдно рассматривать незнакомого человека, особенно молодую девушку…». Вздрогнув, я понял, что эти слова мне просто почудились. Но до меня, наконец, стало доходить содержание беседы. Они совершенно не обращали внимания на мой ошарашенный вид, поглощенные разговором, и это дало мне возможность до некоторой степени прийти в себя. Галантный Брусничкин, видимо, уже сделал заказ, поскольку его собеседница убрала свой блокнотик в карман фартучка. Но Женька, похоже, не собирался ее отпускать.

– Нет, вы должны обязательно сказать нам свое имя. Я не могу позволить себе, словно какой-нибудь провинциальный купчик, орать на весь зал: «Эй, официантка». И вообще, слово «официантка» к вам совершенно не подходит. Такую милую девушку, по-моему, дозволено называть только особо нежным именем. Так смилуйтесь и назовите себя.

Этот велеречивый тип мог уговорить кого угодно, а его собеседница, с легкой улыбкой слушавшая его воркотню, и не собиралась кокетничать. Она просто и негромко произнесла:

– Зовут меня Людмила. Но кричать на весь зал мое имя совершенно не обязательно, достаточно просто внимательно на меня поглядеть, и я подойду к вашему столику.

– Ну если достаточно просто внимательного взгляда, то вы от нашего столика не отойдете вовсе! Вы посмотрите на моего друга. Он же просто не сводит с вас глаз… – Тут коварный Брусничкин гнусно ухмыльнулся и с нездоровым любопытством поинтересовался: – А Милой вас можно называть?

– Меня многие так называют, хотя это имя мне не очень нравится.

– Тогда он… – Женька ткнул в меня пальцем, – …ваш! – и довольно расхохотался, откинувшись на стуле.

После этой фразы мне стало до испарины жарко – похоже, я покраснел, как вареный рак.

Людмила бросила наконец на меня быстрый взгляд, и ее щеки тоже слегка зарозовели.

– С какой стати вы делаете такое далеко идущее заключение? – ровным голосом спросила она.

Продолжая довольно ржать, Брусничкин снова ткнул в меня пальцем и выдал:

– У него ж фамилия – Милин. Следовательно, он – ваш!

Людмила покраснела еще больше и, слегка сдвинув брови, от чего над переносицей появилась едва заметная морщинка, сказала:

– У меня сегодня на редкость веселый клиент… – Затем она быстро отошла от нашего столика.

Брусничкин перестал ржать и с лихорадочным шепотом повернулся ко мне:

– Илюха, какая девушка! Просто сказка, – и тут он наконец обратил внимание на мое странное состояние.

– Ты чего? – Он стал серьезным, можно даже сказать, встревоженным. – Ты себя нормально чувствуешь? Может, водички налить?

– Все в порядке, не волнуйся… – хотел сказать я, но из моего горла раздались только какой-то странный хрип и бульканье.

– Ты рот-то закрой! Первый раз вижу, как с открытой пастью пытаются говорить. Да что с тобой? Что ты давишься?!

Я наконец вспомнил, как разговаривают на русском языке.

– Все в порядке… не волнуйся… Это у меня изумление такое…

Брусничкин сразу пришел в свое нормальное расположение духа:

– Вижу – твое изумление! И я даже догадываюсь, что именно тебя до такой степени изумило. – Он гнусно подмигнул.

– Совсем не то, что ты думаешь! – снова покраснев, но уже почти нормальным голосом огрызнулся я.

– Да, да, конечно, ты же у нас известный скромник. Именно поэтому все наши женщины по тебе сохнут!

– Ну что ты мелешь? Какой скромник? Какие женщины по мне сохнут? Трепло ты, Женька, пустое, И вообще, кончай лыбиться, а то злую эпиграмму на тебя накропаю!

Я окончательно пришел в себя и даже начал безмятежно улыбаться. Однако в груди засела тоскливая заноза понимания того, что я, похоже, встретил девушку, без которой жизнь моя будет пуста и никчемна, и если я ей буду неинтересен, то можно прямо сейчас закопать это бренное тело, чтобы не мучилось.

Женька стал вдруг совершенно серьезен и заявил:

– Ты, Илюха, не хорохорься. Что, если эта маленькая Мила на самом деле твоя половина? Помнишь Платона, диалог «Пир».

– Может, она твоя половина? – враз охрипшим голосом ответил я, твердо взглянув в его погрустневшие ореховые глаза.

– Нет, я бы почувствовал. – Он с легкой грустинкой усмехнулся. – Я бы выглядел и разговаривал так же, как ты сейчас.

Мы замолчали, потому что к столу подошла Людмила, толкая перед собой небольшой сервировочный столик, уставленный тарелками с едой.