Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский

уложили Гаргулью, давно уже закрывшую глаза: она пребывала в ином мире, возможно, общаясь с Наставницей. Прочие члены Общества кое-как попытались взять с них пример, но безуспешно — острые камни не давали покоя телу. Оставалось заснуть сидя.

Вдруг раздался вой, такой, что задрожали горы, и прилетел ветер, сопровождаемый черными тучами и клубам пыли, непрерывно усиливаясь, унося с собой запахи, влагу, камни, куски дерева, целые стволы; наконец, он достиг предела своей мощи и дул теперь ровно, поднимая в воздух тяжеленные каменные глыбы, будто пушинки…

Затаившись, как змеи, в расселине, беглецы едва дышали. Пришлось уткнуться носом в землю, чтобы в ноздри не набилась пыль. Над головами летали целые утесы. Каменный ливень. Как обычно, все принялись молиться и незаметно заснули. Один Акк старательно записывал у себя на животе объемистую фразу, где давалось описание расщелины и разъяренной стихии. Буря могла продолжаться дни и недели. Значит, лучше всего сочинять роман. Если их когда-нибудь найдут здесь, журналы опубликуют — посмертно — его труд. Он попробовал сконцентрироваться, но не сумел. Сверху на него навалилась обнаженная Боли, щекотала ему ноздри лобковыми зарослями и, медленно шевеля нижними губами, словно желала доброй ночи. На самом деле это была Эстрелья. Акк увидел, что она касается языком левого уха Лауреля, призывая фон Хаммера. Глаза юноши раскрылись, тело вытянулось, приняв военную выправку. Барум предложила немцу войти в нее. В конце концов, ведь это он ее совратил, пусть и при помощи револьверного ствола. Ожидаемое соитие было для нее чем-то вроде завершения начатого дела. Фон Хаммер не заставил себя долго просить: хотя он предпочел бы взять еврейку полностью, с душой и телом, но за неимением лучшего… «Вперед!» И началось неистовое совокупление, заглушившее шум урагана, так что все проснулись. После взаимного оргазма Боли встретилась взглядом с Лаурелем, ронявшим в нее последние капли спермы. Оба были удручены. Не этого они хотели. Они нарочно оттягивали момент близости, а теперь пара захватчиков использовала их тела в своих целях. Лаурель содрогнулся, представив себе, как Ла Росита влюбляется в индейца, Ла Кабра соблазняет карлицу, а фон Хаммер растлевает многочисленных девушек. Боли, управляемая Эстрельей, переспит с половиной мира. Он осторожно вытащил член. Чтобы их союз оказался прочным, надо найти способ нейтрализовать непрошенных гостей. От света зари окрестный пейзаж принял лиловый оттенок. Ветер дул с прежней силой, но глыбы по воздуху уже не летали. Монотонный вой его отдавался в сердцах людей неизбывной тоской. Рука и Тотора сели рядом с Гаргульей, уставившись в землю. Толин, не просыпаясь, вылез из щели, отдавшись во власть вихря. Он описывал гигантские дуги, спирали, замысловатые кривые, порхая, как бабочка. Понемногу ураган начал стихать и положил музыканта, словно перышко, прямо к краю расщелины. Старая проститутка бормотала:

— Давным-давно, когда морское дно было сушей, арауканы жили счастливо, не ели живых созданий, питались плодами земли, которые сами выращивали. Из Вену, далекой синей страны, где обитает Нгуенечен, Верховное существо, пришел светловолосый человек, мужчина, а может, наполовину женщина, и дал арауканам свистульку-пифильку с одной нотой. «Если окажетесь в беде, свистите», — так сказал он. Но арауканы не знали бед. Светловолосый человек говорил им: свистите в нее каждый день, но они забыли об этом. И потеряли свистульку. А потом другие народы покорили их и сделали рабами. Тогда арауканы пустились на поиски пифильки. Они брели, глядя под ноги, стараясь отыскать ее, припоминая, как она выглядела. Все напрасно. Поэтому они напиваются все время. Поэтому, когда поднимается ураган, они склоняют голову и молча плачут. Им стыдно за себя.

Двигаясь наугад — ставни закрыты, шторы задернуты, — во мраке, где было не разглядеть даже собственных рук, он пересек гостиную, носом толкнул дверь, миновал длинный коридор, зашел в ванную вместо кухни, исправился, порылся в ящике с инструментами, жадно, будто бриллиант, достал рулетку… Достал свечу и с закрытыми глазами закатал левую штанину раззолоченной пижамы. Затем чуть приподнял веки. С астматической одышкой Геге Виуэла рассматривал пятно кофейного цвета на своей левой икре. Едва коснувшись его, он приложил рулетку и тщательно измерил величину. Достал блокнот и сверился с показателями четырехдневной давности, отчего лицо его побелело. Тогда пятно насчитывало пять сантиметров в длину и три в ширину, а теперь — двенадцать и семь с половиной. Почти в два раза больше! Завыв протяжно, как сирена, Геге помчался обратно, везде зажигая по пути свет, и вбежал в спальню, раскрыв рот, откуда обильно текла слюна. Эпилептически вздрагивая, он сорвал шаль с трехстворчатого зеркала. Разделся и облегченно вздохнул: грудь его была такой же, как всегда, гладкой, изящной, слегка мускулистой. Небольшие колени, ступни правильной формы. Кожа всюду выглядела безупречно белой. Уф! Ложная тревога! Психосоматическое расстройство, ничего больше. Он всегда так волнуется, если речь идет о расстройствах. Воображает бог знает что. И зачем было прятаться четыре дня подряд на своей вилле, боясь видеть собственное тело? Приступ ипохондрии, вот и все. Может быть, он слишком долго находился на солнце? Несварение желудка? Аллергия на кашемир? Пятно исчезнет так же неожиданно, как появилось. Геге пристально посмотрел в глаза своему отражению и проговорил: «Я здоров, совсем здоров, никакого пятна нет». Но тут же сообразил, что видел себя только спереди. А спина? Смелее! Так! Э-э. Повернемся. Нет. Никак. Президент застыл, словно пригвожденный к полу. Во рту стало горько, по телу покатился холодный пот. Озноб заколотил его так сильно, что пятки застучали по паркету, едва не разламывая дощечки. Он дал себе пощечину, так, что щека покраснела — нет, все равно никак, — ущипнул ягодицу с криком «Ай, мама!». Сколько лет он не вспоминал о своей матери — и вот вспомнил. «Помоги мне, пресвятая дева, что на небесах». Геге медленно стал поворачиваться. По мере того, как задняя часть отражалась в зеркале, сердце его билось все учащеннее, а ноги начали подкашиваться. Он упал на колени, коснулся задом холодной поверхности пола. Спина была испещрена кофейными пятнами! Настоящая жирафья шкура! Он заплакал от гнева. Врачи наслали на него проклятие, заразили чем-то… С помощью своих аппаратов вырастили внутри раковую опухоль. Что делать? Госпиталь превратился в черную груду развалин, все доктора расстреляны. Одно только чудо может его спасти! Но какому святому довериться? Не может же он отправиться паломником в Лурд! Никто не должен знать, что президент болен, даже обречен. Лидер нации обязан быть живым, здоровым и бодрым. И все это сейчас, когда предатели-коммунисты и югославы подняли мятеж! Не подарит же он Нерунье удовольствия видеть его в таком