Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский

жалком состоянии. А кроме того, для чуда нужна вера, давно им утраченная. Геге шумно выдохнул. Есть, есть надежда! Он верит двоим: Виолете де ла Санта-Крус и ее мумии. Это с них все началось. Коровы стали настолько тощими, что кажутся гильотинными ножами. Значит, они и вытащат его из передряги. Или он сожжет их — десять раз, сто раз, если понадобится. Он подбежал к телефону и закрутил диск с такой скоростью, что сломал ноготь. Пусть Лагаррета займется этим делом!

— Генерал, вы мне нужны!

— Готов служить, Виуэлита.

От хамоватого, насмешливого тона президента чуть не вырвало. Дай этому типу палец, он всю руку откусит. Ладно, когда все закончится, мы поучим его хорошим манерам.

— Друг мой, возьмите вертолет и отправляйтесь в Мелипилью. Поищите среди развалин дома Виденте. Найдите там останки, кусок матраса и немедленно привезите ко мне.

— Могу ли я спросить, зачем вам этот мусор?

Неотесанный мужлан. Где его слепое повиновение? Не будем лгать. Скажем половину правды.

— Для лечебных надобностей. Говорят, от таких вещей проходит понос.

— Ах, несчастный Вигито! Ничего не бойся. Дай мне чрезвычайные полномочия, и я подавлю революцию на севере за пару дней…

Итак, этот сукин сын считает меня трусом. Только бы избавиться от пятен. А там мы сделаем из него котлету. Нет, скорее костную муку — мяса в нем нет.

— Я доверяю вам, Лагаррета. И я умею награждать. Вижу, что вы всецело мне преданы.

— Да, тебе сильно повезло.

Связь оборвалась. Эта свинья министр вешает трубку! Смеет хамить ему, президенту! Куда все зашло! Хватит! Больше не уступаем ни миллиметра! Он пошарил под кроватью, вытащил маленький автомат, подаренный ему директором ЦРУ на день рожденья. Вот так. Подождем этого Лагаррету. Только он вернется с останками, как превратится в дуршлаг!

Время едва-едва ползло. Через три часа Геге Виуэла обнаружил на запястье темные точки. Раньше их никогда не появлялось. Он снова потушил свет и принялся ждать в темноте. Задремал. Из забытья его вывел шум вертолета. Пока тот приземлялся на широкой лужайке, президент успел побриться и облачиться в светлый, безупречного покроя костюм. Он ни за что не покажет своих пятен этому наглецу и карьеристу. Послышался металлический стук. Узкие ботинки генерала казались двумя стручками. Геге установил автомат в стратегически важном месте и, распахнув объятия, сверкая зубами, двинулся навстречу министру. Попытался прикинуть вес пакета, который тот несет. но руки Лагарреты были пусты! Что он, черт возьми, делал в Мелипилье? Сухим голосом — внеся в него, однако, оттенок теплоты — президент отчеканил:

— Вижу, вы не привезли ничего, генерал Лагаррета. Хватило бы обугленного обломка доски.

— Знаешь, Виго, придется тебе наложить в штаны. Когда я прибыл на место, там не осталось ни руин, ни пепла, ничего. Даже земли. Это местные жители. Они растащили все, как реликвии… Осталась только яма в семь метров глубиной, и там до сих пор кто-то роется.

— Яма в семь метров глубиной?

Виуэлу словно шарахнули палкой по голове. Он больше не в силах был сдерживаться:

— Дерьмо! Дерьмище! Измена! Марксистско-ленинско-сталинский заговор! Если ты не хочешь, трус, чтобы страна развалилась на хрен, ты отправляешь в Мелипилью отряд спецназа! Самых диких! Обыскиваешь деревню! Каждый дом! Кто не выдаст реликвию, хотя бы горстку пепла, вышибить мозги! Никого не пропускать, всех обшарить, мужчин, детей, женщин, стариков, всех!.. Привезешь землю, обугленное дерево, все, что осталось! В бронированных фургонах! Потом расстреляешь всех и сотрешь эту деревню изменников с лица земли! И не спрашивай ничего, у меня плохое настроение! Завтра поглядим!

— Да-да, Виго. Конечно, понос — штука серьезная, и на нервы действует. Должен тебя предупредить, что мои приятели, генералы Лебрун и Бенавидес, тоже хотят стать министрами. Экономики и общественной безопасности. И не вздумай сказать «нет». Ну, что скажешь?

Когда за генералом захлопнулась дверь, Геге Виуэла устремился в ванную. У него и вправду случился понос.

Пятьдесят шахтеров, вооруженных кольями и пиками, кое-кто — ружьями, вытащили Виньяса с Вальдивией из грузовика, посадили в две тележки и самым осторожным образом доставили в деревянный домик, где было приготовлено угощение — фасоль с лапшой, вино, хлеб со вкусом опилок. А еще там имелись кувшин с водой, умывальник, осколок зеркала и две парусиновые койки с латанымипере-латаными тюфяками. Один из встречавших — похоже, главный, — обратился к ним, не отводя глаз от земли:

— Отдохните, товарищи. Поешьте — здесь то немногое, что мы можем предложить. Вы, наверное, устали. Когда стемнеет, мы придем за вами. Весть о вашем приезде пронеслась, как искра по бикфордову шнуру. Собралось больше

народу, чем мы думали. Тысяч пятнадцать… Это очень хорошо, но есть и опасность. Мы уже получили несколько анонимных писем с угрозой расправы. Полиция не осмеливается заглядывать к нам в шахты, но крайне правые способны послать провокаторов. Возможно, они попытаются убить товарища Нерунью. Мы будем пристально следить за всеми, но оружие при желании спрятать легко. Многие предложили себя в качестве живых щитов, так что, читая новую поэму, вы будете со всех сторон окружены верными людьми. Из большого числа добровольцев мы выбрали только женщин и детей: есть надежда, что преступники устыдятся и не станут стрелять. Вы рискуете жизнью ради нас, великий поэт, мы рискнем своей ради вас! Вы учите нас, как умирать за правое дело — мы готовы погибнуть за правое дело! Спасибо! И спасибо также вам, неизвестный помощник Неруньи: вы — одна из песчинок, которые образуют берег!

И, слегка приобняв Вальдивию, рабочий вожак изо всех сил заключил в объятия Виньяса. Последовали хлопки по плечу, поцелуи в щеку. Затем он вышел, закрыл за собой дверь, но тут же вернулся со стальной пластинкой, размером с тетрадь. В углах ее были проделаны два отверстия, куда было продето кольцо из волос.

— Это волосы наших женщин. С их помощью вы наденете эту пластину; если что, она станет преградой для пули.

Когда он ушел окончательно, поэт рухнул на кровать. Будучи непрочной, та мгновенно развалилась, и теперь Виньяс лежал на полу, дыша, словно умирающий. Затем, скорчившись, издал протяжный слабый стон.

— Друг Вальдивия, я отравился этим салатом. Скоро меня разобьет паралич, от ступней до языка. Я говорю, делая невероятные усилия, ибо должен пожертвовать собой ради народа. Брат мой! По воле случая, судьба моей поэзии — в твоих руках. С этого скорбного ложа я выслушаю твою импровизацию, сожалея о том, что не могу физически быть рядом с тобой. Физически — поскольку душа моя будет неизменно вдохновлять тебя на создание гениальных строф.