Бархатные коготки - Сара Уотерс

Она бы, наверное, продолжала, но тут стукнула парадная дверь и в гостиной послышались шаги.

— О черт! — вырвалось у меня.

Поставив чашку, я обвела кухню диким взглядом и кинулась мимо гостьи в кладовку. Я не дала себе времени ни подумать, ни объясниться с гостьей, ни даже поглядеть на нее. Я просто скакнула в стенной шкафчик, захлопнула за собой дверцу и, приникнув к ней ухом, стала слушать.

— Есть тут кто-нибудь? — Это был голос Флоренс. Я слышала, как она осторожно вошла в кухню. Далее она, надо полагать, заметила свою подругу. — Энни, это ты! Слава тебе боже. Мне на секунду показалось… В чем дело?

— Не знаю, как и сказать.

— Почему у тебя такой странный вид? Что происходит? И что случилось со ступенькой на входе в дом? И что это за месиво стоит на плите?

— Флорри…

— Что?

— Наверное, следует тебе сказать, то есть я просто обязана тебе сказать…

— Что? Ты меня пугаешь.

— Там, в кладовке, сидит девушка.

Пока длилось молчание, я быстро прикидывала возможные варианты поведения. Таковых оказалось немного, и я решилась на самый достойный. Взявшись за ручку, я тихонько толкнула дверцу. При виде меня Флоренс вздрогнула.

— Я как раз собиралась уходить. Клянусь.

Я перевела взгляд на Энни, она кивнула.

— Это правда, — подтвердила она. — Собиралась.

Флоренс не спускала с меня взгляда. Я вышла наружу и бочком, мимо нее, пробралась в гостиную. Флоренс нахмурилась.

— Бога ради, чем вы здесь занимались? — спросила она, пока я озиралась в поисках шляпки. — Почему в доме все не так? — Схватив коробок спичек, она зажгла две масляные лампы и пару свечей. Свет заиграл на отполированной мебели, и Флоренс вздрогнула. — Вы прибрали в доме!

— Только на нижнем этаже. И во дворе. И ступеньку у двери. — Мой голос звучал все жалобней. — И я приготовила вам ужин.

Флоренс вытаращила глаза.

— С какой стати?

— В доме было грязно. Соседка сказала, вы известные грязнули…

— Вы познакомились с моей соседкой?

— Она угостила меня чаем.

— Я впустила вас к себе всего на один день, а теперь не узнаю свой дом. Вы уже на дружеской ноге с моими соседями. Моя лучшая подруга, похоже, у вас в приятельницах. И что же она вам поведала?

— Да ничего такого! — крикнула Энни из кухни.

Я потянула нитку, торчавшую из манжета.

— Я думала, вам понравится чистота в доме, — тихо проговорила я. — Я думала…

Я думала расположить ее к себе. В мире Дианы у меня бы это получилось. Это или что-то подобное.

— Мне мой дом нравился таким, каким он был, — ответила Флоренс.

— Я вам не верю. — Она заколебалась, и я произнесла то, что, наверное, все время вертелось у меня на языке: Позвольте мне остаться, мисс Баннер! Пожалуйста!

Флоренс сделала большие глаза.

— Не могу, мисс Астли!

— Я могла бы спать здесь, как прошлой ночью. Могла бы, как сегодня, прибирать и готовить. Стирать. — Во мне крепла отчаянная решимость. — Мне так хотелось этим заниматься, когда я жила в Сент-Джонс-Вуде! Но мой сожитель, этот негодяй, сказал: оставь это слугам, а то испортишь руки. Но если я задержусь здесь… я могла бы присматривать за малышом, пока вы на работе. Уж я-то не стану поить его опием, когда он закричит!

Флоренс еще больше вытаращила глаза.

— Прибираться и стирать? Присматривать за Сирилом? Все про все? Ну нет, это немыслимо.

— Почему нет? Сегодня на вашей улице я видела пять десятков женщин, которые ровно это и делают! Это ведь в порядке вещей? Если бы я была вашей женой — то есть женой Ральфа, — я бы, конечно, выполняла все эти обязанности.

Флоренс сложила руки на груди.

— У нас в доме, мисс Астли, это самый неубедительный аргумент, какой только можно придумать.

Тем временем открылась парадная дверь и появился Ральф. Под мышками он держал, с одной стороны, вечернюю газету, с другой — Сирила.

— Ну и ну, — восхитился он, — порог у нас прямо сияет! Даже страшно было ступать. — Увидев меня, он улыбнулся. — Привет, вы все еще здесь? — Ральф обвел глазами комнату. — Вы только посмотрите! Похоже, я не туда попал?

Взяв ребенка, Флоренс толчком выпроводила Ральфа в кухню. Оттуда донеслись его изумленные возгласы: вначале по поводу Энни, потом — мяса и картошки и наконец — ананаса. Флоренс стала утихомиривать Сирила, который вертелся, капризничал и уже разинул рот, чтобы заплакать. Шагнув к ней, я с отчаянной смелостью (в последний раз я держала на руках ребенка четыре года назад, это был сынок моего двоюродного брата, и он раскричался мне в лицо) предложила: «Дайте мне, дети меня любят». Она протянула его мне, и тут случилось чудо: вероятно, его так поразила моя неловкая хватка, что он припал к моему плечу, вздохнул и затих.

Будь у меня побольше опыта в таких делах, я бы знала, что при виде ребенка, довольного и притихшего на руках у чужой тети, его мать едва ли пожелает оставить эту тетю у себя, однако в глазах Флоренс вместе со странным, почти печальным выражением (такое я уже заметила в них однажды, прошлым вечером) отразилась бесконечная нежность. Из узла волос у нее на голове выбился локон и упал на лоб. Когда она его смахнула, на конце ее пальца блеснула как будто влага.

«Чтоб мне провалиться, — подумала я, — травести из меня не вышло, мое место в мелодраме». Я закусила губу и вздохнула.

— Спокойной ночи, Сирил. — Мой голос немного дрожал. — Сейчас я натяну на голову влажную шляпку и отправлюсь в сумерках искать скамейку, где переночевать…

Этого Флоренс уже не выдержала. Шмыгнув носом, она снова приняла суровый вид.

— Ладно, — сказала она. — Можете остаться — на неделю. Если справитесь, попробуем еще месяц; как я понимаю, вам за пригляд за Сирилом и работу по дому нужно будет выделить долю семейного дохода. Но вы должны обещать мне, мисс Астли: если не получится — уйдете.

Я пообещала. Я посадила ребенка повыше, и Флоренс отвернулась. Заглядывать ей в лицо было уже незачем. Я только улыбнулась, приложилась губами к головке Сирила (от него шел кисловатый запах) и чмокнула его.

Как радовалась я тогда, что скрыла правду о Диане! Придется притворяться — ну и ладно! Я была прежде правильной девушкой — побуду правильной опять; может, такой своеобразный отдых пойдет мне даже на пользу. Вспомнив свои недавние приключения, я содрогнулась. При взгляде на Флоренс я, как уже бывало в прошлом, порадовалась тому, что она некрасивая и совсем обычная. Вынув платок, Флоренс высморкалась и крикнула Ральфу, чтобы поставил на огонь чайник. Во мне быстро вспыхивает похоть и влечет меня к безрассудным поступкам, но Флоренс никогда не внушит мне похотливых желаний. Мое чересчур нежное сердце однажды застыло; в последнее время оно застыло еще больше. Можно не бояться, подумала я, что на Куилтер-стрит оно оттает.

Глава 17

Одна из Марий Антуанетт на той жуткой вечеринке у Дианы оделась не королевой, а пастушкой с посохом; я слышала, как она рассказывала другим гостям (которые приняли ее за Бо Пип из детского стишка), что Мария Антуанетта распорядилась построить в парке при дворце хижину и забавлялась там с друзьями, изображая «молочниц» и «селян». В первый месяц жизни на Куилтер-стрит я частенько вспоминала эту историю, притом не без горечи. Наверное, в первый день, когда я надела передник, прибралась у Флоренс в доме и приготовила ужин, я воображала себя Марией Антуанеттой; наверное, это чувство не покинуло меня и на второй день. Но к концу третьего дня, постояв у колонки в очереди за мутной водой, натерев графитом камины и плиту, отдраив ступеньку и вычистив уборную, я готова была повесить посох на крючок и вернуться во дворец. Однако путь туда мне был заказан, нужно было всерьез браться за работу. А ведь на мне был еще младенец — извивался у меня на руках, валялся по полу, стукался головой о мебель, а чаще всего заливался плачем в кроватке наверху, требуя молока и хлеба с маслом. Если бы в доме имелся джин, я бы, пожалуй, плюнула на обещание, данное Флоренс, и подпаивала понемножку Сирила или самое себя, чтобы не так тяготиться изнурительными трудами. Но джина не было, Сирил оставался проказником, труды не становились легче. А жаловаться не приходилось даже самой себе: нынешние тяготы не шли ни в какое сравнение с теми, которые выпали бы на мою долю, если б я отправилась с Бетнал-Грин искать счастья на улицах в зимнюю пору и без поддержки близких людей.

Итак, я не жаловалась, но не могла не вспоминать Фелисити-Плейс. Я вспоминала, какая это красивая и тихая площадь, какая большая у Дианы вилла, какой уют царит в комнатах, как там светло, тепло, ароматно, как все сияет — не в пример дому Флоренс, который расположен в одном из самых бедных и шумных кварталов; спальню, столовую, библиотеку и гостиную тут заменяет единственная полутемная комната, стекла дребезжат, камин дымит, дверь постоянно хлопает, содрогается от ударов кулака. Улица казалась мне резиновой: крики, смех, люди, запахи, собаки свободно кочевали из дома в дом. Оно бы ничего: в конце концов, мое детство прошло на такой же улице, в доме, где день-деньской по лестнице шумно сновала родня, где — в выходной ли, в будний ли вечер — в гостиной можно было застать целую толпу, которая пила пиво, играла в карты, иной раз ссорилась. Но я отвыкла от такой жизни, и она меня утомляла.